НИИЭФА_1
Фрагменты мемуаров:
Я устроился на работу в НИИЭФА 09 декабря 1976 г после 3-х лет работы в СМУ-171 Всесоюзного треста «Радиострой» по распределению из Бонча.
07 октября 2002 я уволился из НИИЭФА г., отработав таким образом на государство без 2-х месяцев 26 лет в НИИЭФА и еще три с лишним года до этого в СМУ-171 - итого 29 лет.
Начав эту главу, я сразу столкнулся с трудностью выбора правильной интонации, т.к. обстановка в НИИЭФА всегда отличалась от окружающей среды, и это необходимо отметить сразу. Эту главу невозможно писать тем же языком, как и про родственников, детство, образование, ССМУ, т.к. обстановка в ГосНИИ неестественная, противоречащая здравому смыслу и нормальным отношениям людей.
Сначала это было незаметно, но со временем все больше стала бросаться в глаза искусственность отношений между начальниками и подчиненными. «Ты начальник - я дурак, я начальник - ты дурак» - основной принцип производственных отношений, царивших за колючей проволокой ограды института. Мысль в принципе правильная, но здесь она была доведена до полного идиотизма.
Перед Глухих директором института был Евгений Григорьевич Комар (ударение на «о»), при котором, со слов Г.В.Трохачева, можно было запросто войти к нему в кабинет, и обсудить любой интересующий вопрос. (КОМАР Е. Г. (1907-1974), крупный инженер и ученый в области электротехники. С 1956 по 1974 - директор Научно-исследовательского института электрофизической аппаратуры (тогда - Ленинград). Руководитель работ по созданию экспериментальных термоядерных установок, а также аппаратуры прикладного назначения. Доктор технических наук. Лауреат Ленинской премии и пять раз - Государственной премии). Так многие и делали, и дверь к директору была всегда на распашку. При Глухих такую вольность сразу отменили, а при Филатове туда и заходить стало незачем, т.к. этот человек абсолютно болен гипертрофированным честолюбием, гордыня его была всегда безмерна, и обсуждать там можно было лишь его личные достоинства. Так что, деградация прогрессировала и, как я знаю, этот процесс продолжается.
За забором происходила своя жизнь, там было очень много молодежи, и это по началу радовало, придавало оптимизма, прибавляло гордости за родной институт. Причина же оказалась гораздо прозаичнее, просто институт (а вернее его директор Глухих В.А.) «выбил бронь» от армии для своих сотрудников, и поэтому сюда лезли недоросли со всех концов Союза. Уж какой там профессионализм, когда только через мою лабораторию прошли (см. список ниже) добрый десяток музыкантов, фарцовщиков, общественных работников, просто разгильдяев и бездельников, прячущихся от армии. На поверку оказалось, что присутствие молодежи - это «минус» для института, т.к. для творческих личностей мест не было, все было занято дебилизированными недорослями.
Вообще, хочу сказать, что мне очень повезло с институтом в гносеологическом смысле. Сам того не ведая, я пришел в один из самых гнусных гадюшников, какой только можно представить. Забор с проволокой, бронь и бюджетное финансирование - эти компоненты создали там условия для самых низких падений нравов, что в последствии и подтвердилось полностью. В результате, теперь у меня есть информация, достаточная для двух докторских диссертаций на технические темы (вот они лежат, давно написанные) и еще на парочку по психиатрическим дисциплинам. Третья докторская диссертация все-таки готовится к защите в будущем 2012-м году.
Итак, в воспоминаниях попытаюсь лавировать между ненужной мстительностью и жалостью и снисходительностью к падшим….
ПРОЕКТЫ
- Система измерения температуры обмотки тороидального поля (ОТП) термоядерной установки Т-10М
Задачу нам ставил и в командировку посылал Наум Абрамович Моносзон - тогда начальник научно-исследовательского расчетно-конструкторского отделения НИРКО «Б», профессор, д.т.н. Шел 1978 год, плюс-минус год…
Ездили и работали мы вдвоем с Валерием Мымриковым. Необходимость такой работы возникла после аварии на установке (пробой изоляции, перегрев обмотки). Жили мы в гостинице ИАЭ (за кинотеатром, на площади Курчатова) вместе с покойным ныне Львом Казариновым. С Мымриковым мы работали в одном отделе много лет, почти до самого конца, а со Львом мы много лет любезно раскланивались и вспоминали эту поездку, пока тот неожиданно не умер. А потом, много позже, умер и Мымриков….
Суть работы состояла в разработке измерителя температуры, почему-то 3-х канального, с исполнительным устройством, который бы обнаруживал перегрев обмотки и давал команду на отключение тока из установки (как говорили: «на выведение тока»).
Мы сделали измеритель на основе термопар. Три канала, трансформаторная гальваническая развязка в каждом, селекторы помех (называли это хитро: «детекторы антисовпадений»). В лаборатории включили - работает, и поехали… Привезли на установку. Туда же не пробьешься, допуск, очередь. В то время Т-10М являлась крупнейшей термоядерной установкой в СССР, и работы велись непрерывно. Народу было много, отовсюду, институтская гостиница была переполнена. Нам выделили время на подготовку и на сам эксперимент. И тут я понял, что это не СМУ-171, где за тебя, настройщика, 1000 раз уже подумали и, в принципе, все будет работать, что бы ни было. А здесь, мы все правильно сделали, по книжкам, и … не работает, вернее, работает наоборот - устройство формирует защитную команду тогда, когда еще оператор только собирается потушить сигарету перед началом эксперимента. Короче, уже на начальном этапе вскрылась абсолютная помехонезащищенность нашего изделия. Оно и понятно, тогда еще я не владел теорией и практикой помехозащищенности, борьбы с помехами общего вида, емкостной связью и многими другими хитростями.
Но здесь более интересно другое. Поставленную задачу было невозможно выполнить даже и с помехозащищенными измерениями, т.к. доступа к обмотке не было. Предполагалось же измерять температуру обмотки, т.е. проводника! Ну, кто бы это позволил двум молодым, неизвестным сотрудникам вскрывать изоляцию, нарушать конструкцию крупнейшей термоядерной установки. Это было невозможно в принципе, и Моносзон это, конечно же, понимал, посылая нас. Он решал свою задачу - послать народ, показать возможность... Но и для меня польза от поездки все-таки была. Я впервые увидел «термояд», понял, что не все так просто, познакомился с новыми людьми, ну, и в Москве впервые побывал….
Стало ясно, что здесь нужно отвечать и за идею, чего в СМУ не было.
- Разработка устройства обнаружения нормальной фазы (УОНФ) для Т-15
Эта тема была случайно инициирована мной по мотивам работ в ССМУ-171. Я сразу же предложил ввести горячее резервирование в данное, разрабатываемое устройство, периодическую проверку специальным импульсом, подаваемым на вход, и прочую стандартную ерунду из техники систем связи. Имея атрофированную за высоким забором собственную фантазию, сотрудники лаборатории сверхпроводящих магнитных систем с восторгом приняли это тривиальное предложение из другой области, и загорелись….
Затем на этом предложении была построена многолетняя работа лаборатории, отдела, опубликована масса «научных» статей, подано несколько заявок на изобретения (и, что удивительно, получены положительные решения). Потрачено море бюджетных денег. Дубасов В.Г. даже диссертацию написал, но не защитил, вернее не защищал, т.к. защищать там было нечего.
Я не виноват, я всегда в душе улыбался такой активности на пустом месте, но теперь мне просто смешно и грустно, т.к. все это говорит об уровне разработок в НИИЭФА того времени. История закончилась соответствующим образом…
В результате многолетней работы (10 лет минимум) команды под руководством Дубасова, были изготовлены несколько стоек с аппаратурой. Чуть ли не комплекс радиорелейной аппаратуры Р-600, с которым я работал в СМУ-171. При попытке включения этого УОНФ'а на установке Т-15 выяснилась ее полная неработоспособность. Все выбросили, а вместо этой груды сделали маленькую коробочку, которая с успехом все заменила.
Тем временем, 2-го июня 1981 года мне исполнилось 30 лет. Отмечали во Мге, в офицерском общежитии, где мы тогда жили с женой. Приехало довольно много народу - Володя Тищенко, Саша Мархель, Саша Лебедев, Саша Соколов, Саша и Галя Якубовские, Андрей Дедюрин, еще кто-то. А я в этот день сдавал в ЛПИ кандидатский минимум по философии. Картезианское учение… Принимал профессор Рогов, заведующий кафедрой. Экзамен начали с утра, а во Мге гостей пригласили к обеду. Я сижу, волнуюсь, тороплюсь. Приготовился, стал отвечать. Профессор отвлекается, то к одному, то к другому, время идет. Я к нему: «Понимаете, у меня сегодня день рождения. Отпустили бы вы меня побыстрее». Он: «Да, пожалуйста, идите хоть сейчас, ставлю вам «два балла» за торопливость». Я плюнул, и поехал праздновать день рождения. Потом пересдал.
- Экспериментальное обоснование выбора проводника для сверхпроводящей обмотки тороидального поля (СОТП) токамака Т-15
Для сверхпроводящей обмотки главное - проводник, его прочность, стабильность, запас по критического току. Рассматривалось два типа проводника: один гальванический, предложенный ИАЭ вместе с ВНИИНМ (тогда еще академик А.А.Бочвар был жив, и Александров А.П. тоже), а другой, альтернативный паяный, предложенный в НИИЭФА - в пику московскому. Параллельно французы проектировали свой “TORЕ-SUPRA”, где был гальванический проводник, так что судьба проводника для Т-15 была решена заранее. Но, для видимости, рассматривалось два варианта.
Первым в СССР токамаком со сверхпроводящей магнитной системой был Т-7, который курчатовцы разработали и изготовили сами «на коленке». Поэтому отношения между ИАЭ и НИИЭФА были своеобразными. Я помню, как курчатовцы начинали любой разговор фразой: «Уважаемый Наум Абрамович, или другой…», а затем фраза завершалась обратным диалектическим выбросом, утверждающим полнейшую некомпетентность любого нииэфовца в любом вопросе. И натренировались москвичи достаточно хорошо, так что любой м.н.с., приезжая в НИИЭФА, ходил гоголем.
Эксперименты начались на завершающем этапе, когда конструкция, технология и параметры проводника были уже определены. Тут то и начались сюрпризы…
До переезда в криогенный корпус эксперименты проводились в главном здании, «в пролете». Эксперимент включал подготовительный этап, ожижение необходимого количества жидкого гелия, а затем «захолаживание» установки до криогенных температур для получения сверхпроводимости и проведение измерений с силовым током в опорной магнитной системе и испытуемом образце проводника. Как правило, это затягивалось на сутки и более, и поэтому каждый эксперимент рассматривался как отдельная кампания. Особенностью являлась невозможность прервать и отложить эксперимент на завтра, т.к. накопленный жидкий гелий непрерывно понемногу испарялся, что требовало проведения работ без пауз.
Я даже сейчас не могу сформулировать - зачем все это было нужно? Интересно, да! Но, подавляющее большинство народа, кто был повзрослее, а начальство все поголовно, лукаво понимали всю никчемность этих работ, знали, понимали и молчали.
Практического смысла в последствии не оказалось никакого. Те эффекты, которые были обнаружены на Т-15, никак не рассматривались в данных экспериментах (о них просто никто не догадывался), а то, что наблюдалось, оказалось никому не нужным. Помню, сколько сил и средств было потрачено на «имитацию срыва тока плазмы», мол, как он (срыв) повлияет на стабильность проводника. Ну и что? На установке решающими оказались совсем другие механизмы, о которых тогда и не думали. Характерно, что начальники периодически отбегали на время, чтобы заглянуть в зарубежные журналы, хранимые тайно от народа - что там сказано по данному вопросу? И возвращались, надувшись важностью, не смотря ни на кого: «Наука уже ушла вперед, вы все неправы…». Немного утрирую, но, в общем, так и было.
Уже на этом этапе у меня стало формироваться мнение, которое легло в последствии в основу кандидатской диссертации: «с измерениями тут у них хреновато, хотя все и кричат, что они главные экспериментаторы Советского Союза». И все версии моей докторской диссертации, написанные в НИИЭФА, стоят на этом же утверждении, и авиационные проекты тоже.
И стал я развивать любимые методы и средства диагностики сверхпроводящих магнитных систем, как электрические, так и акустические. И это очень хорошо, т.к. это дело, измерения и в Африке измерения, и жизнь показала правильность такого подхода. Куда теперь, например, деваться человеку, который всю жизнь считал устойчивость плазмы в токамаке. Только ждать когда начнется их серийный выпуск, чего не произойдет никогда. А на измерениях жить можно. Сначала с Глазовским испытательную строку в ТВ сигнале измерял, а теперь стабильность сверхпроводников к тепловым возмущениям. Ну и что?
Другая мысль, которая все более конкретно вырисовывалась со временем, начиная с первого знакомства с «термоядом», состояла в том, что в действительности никому ничего не было нужно. Уж, по крайней мере, результаты каких бы то ни было исследований, никого не интересовали. Просто под эти работы в министерстве давали деньги, и удовлетворялись аннотационными отчетами. Все! Больше никого ничего не интересовало. Аннотационный отчет - это гениальное изобретение бюрократии. Суть не волнует, да никто ее и не проверяет. Написал бумажку, и гуляй на бюджетные денежки.
Эта мысль нашла во мне плодотворную почву и прогрессировала. Я без труда находил этому все новые и новые подтверждения. Все технические решения брались из зарубежных журналов. Международное сотрудничество имело смысл только для командируемых начальников.
Совсем другое дело за рубежом, где мне удалось все-таки побывать. Там тоже «термояд», но другой. Можно спорить о научном вкладе, ценности результатов, но порядка там гораздо, существенно больше. Годовые отчеты имеют серьезный вид, все доводится до конца. Результаты обсуждаются, публикуются.
Мнимая активность по выбору проводника продолжалась и после запуска Т-15. Каких только вариантов не придумывал Георгий Васильевич: плоские, квадратные, круглые, с трубочками, с лентами, в оболочке. В результате басурмане устали все это наблюдать и выбрали для ИТЭР'а свой проводник, так называемый “cable in conduit - CICC”. Никто даже не пикнул.
Где-то на этот период приходится очередной, и последний всплеск моей публичной музыкальной активности. В лаборатории сверхпроводимости, где я тогда работал, паразитировала рок-группа «Земляне», которой тогда же руководил Саша Супрунов, а продюсером был Андрей Большев. Я передаю здесь лишь свои личные впечатления, сохранившиеся в памяти с тех далеких времен, которые могут в деталях не совпадать с реальными событиями. Историю группы, показанную с другой точки зрения, жалающие могут посмотреть на специальном сайте - www.zemlyane.su.
Тогда говорили, то название «Земляне» действительно было оригинальным, оно появилось в НИИЭФА еще до Супрунова. В самый первый состав «Землян» входили Леня Стрункин и Серега Загребельный, и поныне работающие в институте. Потом, гораздо позже, Большев продал это название тому самому Романову, который сделал его известным на весь мир. «И слышим мы не рокот космодрома….». Это те самые земляне, которые начинались в НИИЭФА. Группа Супрунова после продажного переименования стала называться «Атлас». Так вот…
На каком-то этапе я притащил в НИИЭФА Сашу Якубовского («пачку») - своего бывшего гитариста по «Пятаку», разобранному ныне. Естественно, мы поддерживали отношения с Супруновым, Большевым и со всеми остальными музыкантами. Гена Квочкин, Валера Перикалов, Женя Яржин и другие. Все они мечтали из штата лаборатории перейти официально в «Клуб ученых НИИЭФА», и прилагали к этому максимум усилий, воздействуя на Александру Павловну, заведующую клубом. И когда это произошло, то музыканты сказали: «Наконец-то мы на своем месте», после чего начали жутко, не переставая, пить водку…
По великим праздникам группа «Атлас» давала концерты в клубе ученых. Гром стоял на всю округу. Основная музыкально-техническая композиция Супрунова называлась «Душа, кричи громче». Кстати, нужно сказать, что к чести лаборатории сверхпроводящих магнитных систем Александром Супруновым в рабочее время и из государственных деталей создал первый в Питере музыкальный синтезатор, который долго пугал публику как внешним видом, так и создаваемыми звуками.
Как-то раз, на сцене клуба ученых оказались и мы с Пачкой. Велась подготовка к некому конкурсу самодеятельности отделений, и мы использовали это для ностальгических наигрышей. Несколько импровизационных блюзов нам явно удались.
Тот конкурс мы выиграли и были награждены за это поездкой в Таллин. Есть фотография нашей команды. Там, на фоне отеля «Виру» - два Якубовских, Большев, Стрункин, Васильев - мой будущий «коллега» по проекту НСЦИ, Лорина Филатова и другие.
Супрунов вскоре закончил свою музыкальную карьеру. Появился другой состав группы - Мясников (Мясо), Третьяков, Шестаков… Они играли в кабаке «Тройка», и в клубе ученых. «Мясо» был очень хорошим «клавишником» и говорили, что он рано умер от водки. Но потом меня поправили - жив до сих пор и играет музыку, слава Богу. Андрей Большев ушел из института, как говорили, выгодно женившись на дочке Колпинского Предисполкома. Наука его никогда не интересовала. Саша Якубовский какое-то время ездил по Союзу с новыми «Землянами» в качестве не то осветителя, не то рабочего сцены. Затем, решив сменить профессию, он выбрал карьеру боцмана некой «шхуны», где служил до самой смерти от сердечного приступа в начале 2007 г.
Судьба остальных мне неизвестна, но теперь в клубе своей группы нет.
Повторюсь - подробная история группы "Земляне" и всех её версий изложена на сайте zemlyane.su, но это выходит за рамки моего повествования, посвященного, все-таки, моей научной деятельности в описываемый период. Впрочем, музыка безусловно тоже относится к данной категории, и я с теплотой вспоминаю людей из того времени, близких как к науке, так и к музыке. Так получилось, что эти процессы пересеклись тогда в НИИЭФА. И слава Богу!