День памяти: голоса возвращенных имен
Накануне дня памяти жертв сталинских репрессий в московской галерее А-3 открылась выставка «Голоса». В ней - голоса тех, чьи имена возвращались к нам у Соловецкого камня на Лубянской площади.
На выставке (куратор - Елена Конюшихина) - работы художников старшего поколения, которые помнят реалии сталинизма по детским воспоминаниям (Игорь Шелковский, Юрий Злотников, Александр Элмар).
Отца у Игоря Шелковского расстреляли еще до его рождения, а первые месяцы жизни мальчик провел с матерью в одиночной камере, а позже - в ужасных условиях лагерных яслей.
На выставке представлены и работы молодых, обращающихся к семейным архивам (Маша Полуэктова с работой «Линия жизни»), к реалиям ГУЛАГа как артефактам казахстанской степи (Юлия Абзалтдинова).
Маша представила на выставке фрагмент дневника ее деда, описывающий то, как машинного прадеда арестовали по сфабрикованному делу и сослали в лагерь. В зале с дневником деда Полуэктовой звучат советские марши сталинской эпохи, погружая зрителя в атмосферу тех лет.
Маша Полуэктова с дневником своего деда. Фото автора
Среди экспонатов выставки есть и артефакты, предоставленные обществом «Мемориал»: лагерный чемодан, зэковская телогрейка, кирзовые сапоги.
У артефактов «Мемориала». Фото: Рауль Скрылёв
Открытие выставки продолжалось необычайно долго. Юрий Злотников говорил чуть ли не два часа подряд, но его выступление было столь захватывающим, что не вызывало никаких возражений гостей вернисажа. Оно проходило в формате «гипертекст». Каждая реплика зрителей была своего рода «кликом» на гиперссылку, открывался новый вложенный файл, когда художник продолжал детальный рассказ о том, что заинтересовало слушателей. Потом новая реплика, новый «клик» и новая гиперссылка с новым рассказом о той эпохе, о трудном жизненном пути художника.…
Злотников одновременно говорил и о послевоенном возрождении русского авангарда, и о истории своей семьи «на грани фола» - «в полсантиметре от Воркуты», как говорили об этом герои одноименного романа Ржевского. Роман до сих пор не вышел в России (в советское время я его читал в нью-йоркском журнале «Новое русское слово», сейчас он доступен в сети).
Возвращенные имена Юрия Злотникова. Фото: Рауль Скрылёв
Говорил Злотников и о своем обращении к творчеству Матисса. Даже ГУЛАГ Юрия Злотникова окрашен в яркие цвета, свойственные французским импрессионистам. В конце концов выступление перешло в формат бурной дискуссии о соотношении абстрактной и фигуративной живописи.
Юрий Злотников и Азиз Азизов (галрея А-3) у злотниковского ГУЛГАГа. Фото6 Рауь Скрылёв
Памятью о детском лагерном детстве пронизаны работы Игоря Шелковского (тоже выступавшего на открытии). Одна из его работ - проект памятника жертвам сталинских репрессий: серая лагерная вышка на фоне красного лагерного забора, символизирующего своим цветом скорее «большую зону» от Карпат до Курил.
Игорь Шелковский. Проект памятника жертвам ГУЛАГа. Фото автора
Другая работа Шелковского - двойной профиль диктаторов. Профиль - как двуглавый орел. Направлен в разные стороны. В одну сторону смотрит профиль Гитлера, в другую - профиль Сталина.
Еще одна экспозиция: видеоинсталляция «Краткая история доносов». Под авангардную композицию Александра Мосолова (композитор репрессирован в 1937 году) звучит отрывок из доноса на Солженицына, читают стихи о Павлике Морозове, слышится восклицание: Firestone (название той фирмы Firestone Duncan, где работал погибший в тюрьме Сергей Магницкий)! Обжигающий firestone (а ведь дословно «огненный камень») действительно обжигает и напоминает, что мы возвращаемся в то время, когда по бредовому доносу можно арестовать даже невинного библиотекаря или устроить погром на непонравившейся выставке, как это было недавно в Манеже.
Также выступавший на открытии выставки Александр Элмар представил на выставку портрет Мандельштама с номером заключенного (93145) и мрачный зимний пейзаж ("Дом на набережной") с воронком на переднем плане, напоминающем последние строки солженицыновского романа «В круге первом».
------------
"…Наступили годы расцвета - и воронки тоже должны были проявить эту приятную черту эпохи. В чьей-то гениальной голове возникла догадка: конструировать воронки одинаково с продуктовыми машинами, расписывать их снаружи теми же оранжево-голубыми полосами и писать на четырёх языках: Хлеб - Pain - Brot - Bread
Или: Мясо - Viande - Fleisch - Meat
И сейчас, садясь в воронок, Нержин улучил сбиться вбок и оттуда прочесть: Meat.
Швыряясь внутри сгруженными стиснутыми телами, весёлая оранжево-голубая машина шла уже городскими улицами, миновала один из вокзалов и остановилась на перекрёстке. На этом скрещении был задержан светофором тёмно-бордовый автомобиль корреспондента газеты «Либерасьон», ехавшего на стадион «Динамо» на хоккейный матч. Корреспондент прочёл на машине-фургоне: Мясо
Его память отметила сегодня в разных частях Москвы уже не одну такую машину. Он достал блокнот и записал тёмно-бордовой ручкой:
«На улицах Москвы то и дело встречаются автофургоны с продуктами, очень опрятные, санитарно-безупречные. Нельзя не признать снабжение столицы превосходным»".
----------------------
Юрий Злотников и Александр Элмар на фоне работы Элмара «Дом на набережной». Фото: Рауль Скрылёв
На открытии выставки говорили и о забвении исторической памяти. Страна зэков стала страной вертухаев. Зэки «первой категории» (расстрел) погибали сразу. Зэки «второй категории» превращались в лагерную пыль, не оставив ни детей, ни внуков.
Я как-то подсчитывал. Тот, кто написал донос на моего деда (он был биологом, учеником академика Вавилова), оставил после себя пятерых внуков и десяток правнуков. У моего деда всего два правнука. Да и их могло не быть, если бы дочь, оставшуюся сиротой, родственники не спасли в 1937м от уфимского детдома ЧСИР (членов семей изменников родины). Ее маму, Эллен фон Лакман, дочь члена Уфимского губернского суда Элиаса-Йогана фон Лакмана, энкаведешники застрелили еще в 1933м. Когда в среде уфимской интеллигенции начались повальные аресты и люди стали пропадать один за другим, девочку спасли еще раз. Вывезли к другим родственникам, в немецкое селение на станции Благовар Симбирской железной дороги. Во время войны селение не тронули, немцев выселяли лишь с правобережья Волги, а в окрестности Уфы ссыльные, наоборот, прибывали целыми эшелонами. В основном, из аннексированных стран Балтии (сохранилось даже селение с названием Балтика).
После войны вновь возникала аббревиатура ЧСИР - уже в виде направления в дальние «спецучреждения» ФЗО (фабрично-заводского обучения). Девочку снова буквально выхватывают из рук кровавой гебни (дефиниция говорившей без обиняков Новодворской), и она поступает в мединститут. «Родителей не помню, воспитывалась у родственников», - писала моя мама в анкетах, пока не получила в 1956 году справку о реабилитации».
Но сколько детей не сумело спастись, погибло от голода и холода в детдомах ЧСИР, на лагерных пересылках, в «спецучилищах» ФЗО!
Сегодня на финисаже, в день закрытия выставки будут говорить и о внуках вертухаев.
Александра Поливанова (сотрудник «Мемориала») расскажет о своей документальной пьесе «Акт второй: внуки», О внуках гебешников, вохры…
Я смотрел ту пьесу в Сахаровском центре. Играли непрофессиональные актеры. Создавалось впечатление, что реальные внуки коллег с почестями похороненного в 1992 году на Новодевичьем кладбище (а не в общей яме Бутовского полигона) следователя-гебешника с фамилией Хват, который отправлял на зону того же Вавилова.
«Следствие по делу Вавилова я вел исключительно объективно, дело было трудоемкое» - писал в своих объяснениях уже после расстрела Берии и Абакумова удачно выкрутившийся полковник Александр Хват. До конца дней своих жил в роскошном доме (так и называли - дом НКВД) на улице Горького, 41 (сейчас - 1-я Тверская-Ямская, 11, кв. 38).
В центре воскресной дискуссии - способность помнить “снаружи” той эпохи, разговор о коллективной травме, которую принес нам опыт сталинизма, опыт коллективного переживания в российской истории XIX-XX века. Будет разговор и о цензуре, о запрете на свободу мысли в советской философии и отголосках этих запретов в послесталинскую эпоху.
Еще одна тема сегодняшней дискуссии - разговор о Холокосте как о зеркальном отражении советского тоталитаризма.
Вечер «По ту сторону памяти» в галерее А-3 начнется в шесть часов вечера.
На выставке (куратор - Елена Конюшихина) - работы художников старшего поколения, которые помнят реалии сталинизма по детским воспоминаниям (Игорь Шелковский, Юрий Злотников, Александр Элмар).
Отца у Игоря Шелковского расстреляли еще до его рождения, а первые месяцы жизни мальчик провел с матерью в одиночной камере, а позже - в ужасных условиях лагерных яслей.
На выставке представлены и работы молодых, обращающихся к семейным архивам (Маша Полуэктова с работой «Линия жизни»), к реалиям ГУЛАГа как артефактам казахстанской степи (Юлия Абзалтдинова).
Маша представила на выставке фрагмент дневника ее деда, описывающий то, как машинного прадеда арестовали по сфабрикованному делу и сослали в лагерь. В зале с дневником деда Полуэктовой звучат советские марши сталинской эпохи, погружая зрителя в атмосферу тех лет.
Маша Полуэктова с дневником своего деда. Фото автора
Среди экспонатов выставки есть и артефакты, предоставленные обществом «Мемориал»: лагерный чемодан, зэковская телогрейка, кирзовые сапоги.
У артефактов «Мемориала». Фото: Рауль Скрылёв
Открытие выставки продолжалось необычайно долго. Юрий Злотников говорил чуть ли не два часа подряд, но его выступление было столь захватывающим, что не вызывало никаких возражений гостей вернисажа. Оно проходило в формате «гипертекст». Каждая реплика зрителей была своего рода «кликом» на гиперссылку, открывался новый вложенный файл, когда художник продолжал детальный рассказ о том, что заинтересовало слушателей. Потом новая реплика, новый «клик» и новая гиперссылка с новым рассказом о той эпохе, о трудном жизненном пути художника.…
Злотников одновременно говорил и о послевоенном возрождении русского авангарда, и о истории своей семьи «на грани фола» - «в полсантиметре от Воркуты», как говорили об этом герои одноименного романа Ржевского. Роман до сих пор не вышел в России (в советское время я его читал в нью-йоркском журнале «Новое русское слово», сейчас он доступен в сети).
Возвращенные имена Юрия Злотникова. Фото: Рауль Скрылёв
Говорил Злотников и о своем обращении к творчеству Матисса. Даже ГУЛАГ Юрия Злотникова окрашен в яркие цвета, свойственные французским импрессионистам. В конце концов выступление перешло в формат бурной дискуссии о соотношении абстрактной и фигуративной живописи.
Юрий Злотников и Азиз Азизов (галрея А-3) у злотниковского ГУЛГАГа. Фото6 Рауь Скрылёв
Памятью о детском лагерном детстве пронизаны работы Игоря Шелковского (тоже выступавшего на открытии). Одна из его работ - проект памятника жертвам сталинских репрессий: серая лагерная вышка на фоне красного лагерного забора, символизирующего своим цветом скорее «большую зону» от Карпат до Курил.
Игорь Шелковский. Проект памятника жертвам ГУЛАГа. Фото автора
Другая работа Шелковского - двойной профиль диктаторов. Профиль - как двуглавый орел. Направлен в разные стороны. В одну сторону смотрит профиль Гитлера, в другую - профиль Сталина.
Еще одна экспозиция: видеоинсталляция «Краткая история доносов». Под авангардную композицию Александра Мосолова (композитор репрессирован в 1937 году) звучит отрывок из доноса на Солженицына, читают стихи о Павлике Морозове, слышится восклицание: Firestone (название той фирмы Firestone Duncan, где работал погибший в тюрьме Сергей Магницкий)! Обжигающий firestone (а ведь дословно «огненный камень») действительно обжигает и напоминает, что мы возвращаемся в то время, когда по бредовому доносу можно арестовать даже невинного библиотекаря или устроить погром на непонравившейся выставке, как это было недавно в Манеже.
Также выступавший на открытии выставки Александр Элмар представил на выставку портрет Мандельштама с номером заключенного (93145) и мрачный зимний пейзаж ("Дом на набережной") с воронком на переднем плане, напоминающем последние строки солженицыновского романа «В круге первом».
------------
"…Наступили годы расцвета - и воронки тоже должны были проявить эту приятную черту эпохи. В чьей-то гениальной голове возникла догадка: конструировать воронки одинаково с продуктовыми машинами, расписывать их снаружи теми же оранжево-голубыми полосами и писать на четырёх языках: Хлеб - Pain - Brot - Bread
Или: Мясо - Viande - Fleisch - Meat
И сейчас, садясь в воронок, Нержин улучил сбиться вбок и оттуда прочесть: Meat.
Швыряясь внутри сгруженными стиснутыми телами, весёлая оранжево-голубая машина шла уже городскими улицами, миновала один из вокзалов и остановилась на перекрёстке. На этом скрещении был задержан светофором тёмно-бордовый автомобиль корреспондента газеты «Либерасьон», ехавшего на стадион «Динамо» на хоккейный матч. Корреспондент прочёл на машине-фургоне: Мясо
Его память отметила сегодня в разных частях Москвы уже не одну такую машину. Он достал блокнот и записал тёмно-бордовой ручкой:
«На улицах Москвы то и дело встречаются автофургоны с продуктами, очень опрятные, санитарно-безупречные. Нельзя не признать снабжение столицы превосходным»".
----------------------
Юрий Злотников и Александр Элмар на фоне работы Элмара «Дом на набережной». Фото: Рауль Скрылёв
На открытии выставки говорили и о забвении исторической памяти. Страна зэков стала страной вертухаев. Зэки «первой категории» (расстрел) погибали сразу. Зэки «второй категории» превращались в лагерную пыль, не оставив ни детей, ни внуков.
Я как-то подсчитывал. Тот, кто написал донос на моего деда (он был биологом, учеником академика Вавилова), оставил после себя пятерых внуков и десяток правнуков. У моего деда всего два правнука. Да и их могло не быть, если бы дочь, оставшуюся сиротой, родственники не спасли в 1937м от уфимского детдома ЧСИР (членов семей изменников родины). Ее маму, Эллен фон Лакман, дочь члена Уфимского губернского суда Элиаса-Йогана фон Лакмана, энкаведешники застрелили еще в 1933м. Когда в среде уфимской интеллигенции начались повальные аресты и люди стали пропадать один за другим, девочку спасли еще раз. Вывезли к другим родственникам, в немецкое селение на станции Благовар Симбирской железной дороги. Во время войны селение не тронули, немцев выселяли лишь с правобережья Волги, а в окрестности Уфы ссыльные, наоборот, прибывали целыми эшелонами. В основном, из аннексированных стран Балтии (сохранилось даже селение с названием Балтика).
После войны вновь возникала аббревиатура ЧСИР - уже в виде направления в дальние «спецучреждения» ФЗО (фабрично-заводского обучения). Девочку снова буквально выхватывают из рук кровавой гебни (дефиниция говорившей без обиняков Новодворской), и она поступает в мединститут. «Родителей не помню, воспитывалась у родственников», - писала моя мама в анкетах, пока не получила в 1956 году справку о реабилитации».
Но сколько детей не сумело спастись, погибло от голода и холода в детдомах ЧСИР, на лагерных пересылках, в «спецучилищах» ФЗО!
Сегодня на финисаже, в день закрытия выставки будут говорить и о внуках вертухаев.
Александра Поливанова (сотрудник «Мемориала») расскажет о своей документальной пьесе «Акт второй: внуки», О внуках гебешников, вохры…
Я смотрел ту пьесу в Сахаровском центре. Играли непрофессиональные актеры. Создавалось впечатление, что реальные внуки коллег с почестями похороненного в 1992 году на Новодевичьем кладбище (а не в общей яме Бутовского полигона) следователя-гебешника с фамилией Хват, который отправлял на зону того же Вавилова.
«Следствие по делу Вавилова я вел исключительно объективно, дело было трудоемкое» - писал в своих объяснениях уже после расстрела Берии и Абакумова удачно выкрутившийся полковник Александр Хват. До конца дней своих жил в роскошном доме (так и называли - дом НКВД) на улице Горького, 41 (сейчас - 1-я Тверская-Ямская, 11, кв. 38).
В центре воскресной дискуссии - способность помнить “снаружи” той эпохи, разговор о коллективной травме, которую принес нам опыт сталинизма, опыт коллективного переживания в российской истории XIX-XX века. Будет разговор и о цензуре, о запрете на свободу мысли в советской философии и отголосках этих запретов в послесталинскую эпоху.
Еще одна тема сегодняшней дискуссии - разговор о Холокосте как о зеркальном отражении советского тоталитаризма.
Вечер «По ту сторону памяти» в галерее А-3 начнется в шесть часов вечера.