Герман Голландский, "ТОЛСТЫЙ И ТОНКИЙ", преамбула (1997)
Московская поэма
К читателям от авторов
Хотим сразу предуведомить тех въедливых критиков и рецензентов из глянцевых журналов, которые вдруг усмотрят в поэме хоть малую толику подражания каким-то из новомодных нынче авторов.
Дело в том, что предлагаемый вниманию читателей текст написан еще весной 1997 года (задолго до появления скандального «Голубого сала», акунинской «Чайки» и самого Акунина!) и пролежал целых пять лет в старом кожаном портфеле на чердаке загородной дачи близ Мелихова только благодаря природной скромности авторов.
Впрочем, о дате создания поэмы красноречиво говорят и попадающиеся в тексте знакомые персонажи.
Конечно, кто-то может и забыть, что тот период, когда Ельцин был президентом, а Черномырдин - премьером, в замах у которого ходил нынешний электрик вкупе с нынешним лидером СПС, пересаживавшим тогда всех чиновников с «Мерседесов» на «Волги», приходится как раз на весну 1997 года.
Кто-то, может, и забыл, что незадолго до этого баллотировался в президенты Святослав Федоров, погибший потом при весьма странных обстоятельствах
Кто-то, конечно, запамятовал, что киноконцертный зал «Пушкинский» скромно назывался тогда кинотеатром «Россия», а Березовский еще не скрывался, как Герцен, в Лондоне.
Уже мало кто помнит и «Кукол» в интерпретации Шендеровича, но уж тот факт, что под грабительскими пошлинами на автомобильный секонд-хэнд давно ликвидирован как класс неприхотливый автомобильный туризм и все фирмы, наподобие той, где подвизался герой нашего рассказа, просто растаяли как дым, известен каждому.
Ну, а тому, кто следит за литературном процессом в первопрестольной, конечно же, известно, что кочующий по столице «Салон всех муз» Анны Коротковой располагался в уже почившем в бозе ресторане «Труфальдино» (на втором этаже театра Рубена Симонова) именно весной 1997 года. И, конечно же, им известно, что в «Чеховке» у Лены Пахомовой именно тогда можно было встретить замечательную казанскую поэтессу Лилию Газизову.
Хотя многое изменилось с тех пор и в той же «Чеховке». Только вот Климов все так же сидит за столиком в углу. Да Финская нет-нет заглянет.
Антон и Герман
март 2003 г.,
Москва, Старый Арбат
Часть 1
ТОЛСТЫЙ и ТОНКИЙ
На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флер-д’оранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком - его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом - его сын.
-Порфирий! - воскликнул толстый, увидев тонкого. - Ты ли это? Голубчик мой! Сколько зим, сколько лет!
- Батюшки! - изумился тонкий. - Миша! Друг детства! Откуда ты взялся?
Приятели троекратно облобызались и устремили друг на друга глаза, полные слез. Оба были приятно ошеломлены.
Милый мой! - начал тонкий после лобызания.- Вот не ожидал! Вот сюрприз! Ну, да погляди же на меня хорошенько! Такой же красавец, как и был! Такой же душонок и щеголь! Ах, ты господи! Ну, что же ты? Богат? Женат? Я уже женат, как видишь... Это вот моя жена, Луиза, урожденная Ванценбах... лютеранка... А это сын мой. Нафанаил, ученик III класса. Это, Нафаня, друг моего детства! В гимназии вместе учились!
Нафанаил немного подумал и снял шапку. - В гимназии вместе учились! - продолжал тонкий. - Помнишь, как тебя дразнили? Тебя дразнили Геростратом за то, что ты казенную книжку папироской прожег; а меня Эфиальтом за то, что я ябедничать любил. Хо-хо... Детьми были! Не бойся, Нафаня! Подойди к нему поближе... А это моя жена, урожденная Ванценбах... лютеранка. Нафанаил немного подумал и спрятался за спину отца.
- Ну, как живешь, друг? - спросил толстый, восторженно глядя на друга. - Служишь где? Дослужился?
- Служу, милый мой! Коллежским асессором уже второй год и Станислава имею. Жалованье плохое... ну, да бог с ним! Жена уроки музыки дает, я портсигары приватно из дерева делаю. Отличные портсигары! По рублю за штуку продаю. Если кто берет десять штук и более, тому, понимаешь, уступка. Пробавляемся кое-как. Служил, знаешь, в департаменте, а теперь сюда переведен столоначальником по тому же ведомству... Здесь буду служить. Ну, а ты как? Небось, уже статский? А?
- Нет, милый мой, поднимай повыше, - сказал толстый. - Я уже до тайного дослужился... Две звезды имею.
Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посылались искры. Сам он съежился, сгорбился, сузился… Его чемоданы, узлы и картонки съежились, поморщились... Длинный подбородок жены стал еще длиннее; Нафанаил вытянулся во фрунт и застегнул все пуговки своего мундира...
- Я, ваше превосходительство... Очень приятно-с! Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с.
- Ну, полно! - поморщился толстый. - Для чего этот тон? Мы с тобой друзья детства - и к чему тут это чинопочитание?
- Помилуйте... Что вы-с... - захихикал тонкий, еще более съеживаясь. - Милостивое внимание вашего превосходительства... вроде как бы живительной влаги... Это вот, ваше превосходительство, сын мой Нафанаил... жена Луиза, лютеранка, некоторым образом...
Толстый хотел было возразить что-то, но на лице у тонкого было написано столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что тайного советника стошнило. Он отвернулся от тонкого и подал ему на прощанье руку. Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец: «хи-хи-хи». Жена улыбнулась. Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку. Все трос были приятно ошеломлены.
Антон Чехов
Часть 2
Родная кровь
( продолжение в следующей записи ЖЖ)