Саперы первой мировой
До Первой Мировой войны инженерные войска считались вспомогательными, а главными родами войск были пехота, артиллерия и кавалерия. Во всех армиях мобилизованные корпуса имели саперный батальон, включавший 3-4 саперные роты, из расчета по одной роте на дивизию, и 1-2 роты в резерве корпуса. Эта норма саперных частей в корпусе признавалась перед войной вполне достаточной для маневренных действий, к которым все армии готовились. Все саперные работы производились вручную, основными инструментами являлись лопата, кирка, топор. (источник http://regiment.ru/Lib/A/62/4.htm)
Отношение к саперам, да и вообще к инженерной подготовке было несколько пренебрежительное. Конечно, отчасти свою роль тут сыграла и известная вражда между родами войск, и непонимание роли инженерных войск в современной войне. «Мы идем в бой, а эти ребята кроме пилы, топора и лопаты, больше ничем не занимаются».
Фриц Шёнпфлюг (Fritz Schoenpflug) «Проба под нагрузкой» Карикатура на австрийских саперов.
Источник http://ah.milua.org/schoenpflug
Такая недооценка, отсутствие подготовки войск, отсутствие грамотных специалистов, дорого сказались практически всем армиям мира, которые оказались втянутыми в горнило Первой Мировой войны. К сожалению, это понимание пришло не сразу. На первых этапах война еще была маневренной. Но постепенно, когда выяснилось, что колючая проволока в тактическом отношении могла защитить почти любую позицию, на смену кавалерийским атакам и засадам, пришел тяжелый труд полевой фортификации. Солдатам все больше приходилось опутывать свои окопы рядами колючей проволоки, рыть блиндажи, землянки, лисьи норы и спасаться от артиллерии противника, кидающей огромные «чемоданы».
Война перешла в новую фазу, и сохранить себе жизнь стало возможно только одним способом: зарыться в землю.
По словам русского офицера:
«Между прочим, в походе до первого боя многие (из запасных) солдаты моей роты, как доложил мне фельдфебель, легкомысленно растеряли свой шанцевый инструмент, и в первом же бою за это некоторые из них и поплатились, когда на остановках цепи нечем было вырыть себе укрытие…»
Аналогично дело обстояло и у союзников:
Один из участников войны говорил: «при наступлении на Мюльгаузен (в Эльзасе) бойцы, еще не бывавшие в бою, бросали лопаты прочь, чтобы облегчить свою ношу. Через несколько часов они уже руками подкапывали под собой землю, чтобы спастись от убийственного огня».
Повсюду, залегающие под многочасовым огнем невидимых батарей и пулеметов войска пытались окопаться на месте всем, что было под рукой: «Окопаться! Это было как будто простое дело. На 50 см вкопались мы в землю, и затем - конец. Чем копать глубже? Пресловутых «бригадных вилок» и лопат у нас ведь больше не было, они постепенно пропали. Орудовали только пальцами, штыками, кружками. Но в конце концов кое-чего достигали и таким способом».
В немецкой армии так же недооценивали окапывание и оборону вообще: «Будучи уверенными, что, раз пехота умеет атаковать, она сумеет и обороняться, не обратили достаточного внимания на изучение оборонительного боя. Как начальники, так и солдаты мало увлекались обороной, тем более что солдат неохотно берется за лопату». (источник Белаш Е. Ю. Мифы Первой мировой. - М.: Вече, 2012.)
Нельзя не отметить, что подобная ситуация в русской армии вызывает некоторое удивление. Ведь еще в 1908 году, основываясь на итогах Русско-японской войны, было отмечено:
«Наставление для действия в бою отрядов из всех родов войск»
§ 1. Лопата при наступлении отнюдь не должна сдерживать порыва вперед, однако опыт показал, что при быстром безостановочном движении в сфере действительного огня, громадные потери могут подорвать нравственную энергию, она истощится и атака «захлебнется». В этих случаях, лопата в умелых руках должна явиться на помощь; она должна помочь штурмующим войскам дойти во что бы то ни стало до позиций противника и овладеть ими. Следовательно, умелое пользование лопатой не только не будет сдерживать, но способствовать движению вперед. (Полянский В.Г. Войсковое инженерное дело. Самоокапывание пехоты в наступательном и оборонительном бою. Тактическая часть. СПб., 1908 г. (неполно) Документ предоставлен Д.Лобановым (Пермский ВИК). Источник http://bergenschild.ru/Reconstruction/archive/war_engineering/trooper_engineering.htm
За каждое знание приходится платить кровью, и полевой фортификации предстояло еще долгое время совершенствоваться, чтобы прийти к простой истине: «Теперь солдат есть одновременно и рабочий, Он владеет - по временами ружьем и всегда лопатой» (французская инструкция, 1916 год).
Время, когда каждая ямка превращалась в окоп, каждый бугорок - в укрепление, а лопата по важности равнялась винтовке.
Война учитель жестокий, но быстрый. От ситуации вначале войны, когда: окопы рыли стихийно, в виде сплошного рва, в котором части скучивались в тесноте: из-за узости окопов и переполнения людьми было невозможно проходить по ним; здесь же бойцы спали без смены. Не было предусмотрено необходимого для отправления естественных надобностей. Защиты против огня и непогоды не было, не было искусственных препятствий. Первые убежища представляли яму, покрытую парой досок с насыпанной сверху землей; понятно, что они предохраняли только от осколков. Окопов 2-й и 3-й линии и ходов сообщения не было. Атаки носили по-прежнему беспорядочный и неорганизованный характер: прямо выпрыгивали из окопов и устремлялись к окопам противника, который, впрочем, применял такую же «тактику». Соседям не доверяли, и на флангах ставили искусственные препятствия, которые затрудняли взаимодействие частей в случае атаки. Окопы считали временной позицией и не заботились об их совершенствовании. Пулеметы и даже орудия прямо ставили в передовой линии на случай отражения атаки противника. Маскировка отсутствовала. Разноцветные мешки (с песком) давали противнику ясно очерченную линию для точной пристрелки».
Пехотинцы и саперы становились настоящими мастерами своего дела, и теперь даже простая траншея могла выглядеть, как произведение инженерного искусства.
Мы спускаемся в ход сообщения. Туда проникает солнечный свет. Траншея светлая, сухая, гулкая. Я любуюсь ее прекрасной геометрической формой и глубиной, гладкими стенами, отполированными лопатой, и мне радостно слышать отчетливый звук наших шагов по твердому грунту или дощатому настилу. (Анри Барбюс «Огонь»)
Мы - настоящие мастера на все руки, окоп ежедневно предъявляет нам тысячу требований. Мы роем глубокие штольни, строим блиндажи и бетонные убежища, готовим проволочные препятствия, создаем мелиоративные устройства, обшиваем, укрепляем, устраняем, удлиняем и срезаем, засыпаем выгребные ямы - короче, со всем управляемся сами. А почему бы и нет, разве не все сословия, профессии и сферы деятельности послали сюда своих представителей? Чего не может один - может другой. Вот совсем недавно, когда я ковырялся в штольне нашего отделения, один горняк взял у меня из рук мотыгу и сказал: «Все время загребайте снизу, герр фенрих, сверху грязь полетит сама!» Странно, что такой простой вещи я до сих пор не знал. Но здесь, среди пустынной местности, когда ты с железной неотвратимостью вынужден искать защиты от снарядов, укрываться от ветра и непогоды, мастерить себе стол и постель, строить печи и лестницы, скоро научаешься использовать и свои руки. Привыкаешь ценить работу руками. (Юнгер Эрнст «В стальных грозах» Jünger, E. In Stahlgewittern. - Hannover: Selbstverlag des Verfassers, 1920. Источник: http://militera.lib.ru/memo/german/junger_e/index.html)
Немецкие окопы и блиндажи.
Но жить под землей было не так просто. Вот как описывает Анри Барбюс обыкновенный перевязочный пункт, где раненым оказывали первую медицинскую помощь. «Мне советуют не оставаться здесь и идти вниз, на перевязочный пункт, чтобы отдохнуть перед возвращением. Здесь два входа, совсем низко, на самом уровне земли. Сюда выходит покатая галерея, узкая, как сточная канава. Чтобы проникнуть в помещение перевязочного пункта, надо сначала повернуться спиной к отверстию этой узкой трубы и спускаться задом, нащупывая ногой ступеньки; высокая ступенька - через каждые три шага. Когда входишь внутрь, попадаешь словно в тиски, и кажется, что невозможно ли спуститься, ни подняться. Углубляешься в эту бездну, испытывая то же кошмарное чувство удушья, которое все нарастало, пока приходилось пробираться по окопам, прежде чем добраться сюда. Наталкиваешься на стенки, останавливаешься, застреваешь. Приходится передвигать на поясе подсумки, брать мешки в руки, прижимать их к груди. На четвертой ступеньке чувство удушья усиливается, тебя охватывает смертельный ужас; чуть только поднимешь колено, чтобы податься назад, стукаешься головой о свод. В этом месте приходится ползти на четвереньках, все назад и назад. Чем ниже спускаешься, тем трудней дышать тяжелым, как земля, зачумленным воздухом. Рука чувствует холодное, липкое, могильное прикосновение глиняной стенки. Земля нависает, теснит со всех сторон, облекает в зловещее одиночество, как в саван, и веет в лицо запахом плесени. После долгих усилий добираешься до последних ступенек; вдруг доносится какой-то странный гул, он вырывается из ямы, как жар из натопленной кухни. Наконец спускаешься на дно этого хода, но страшный сон еще не копчен; попадаешь в темный погреб, высотой не больше полутора метров. Чуть выпрямишься и разогнешь спину - с размаху больно стукаешься головой о балки, и вновь прибывшие более или менее громко, смотря по состоянию духа и здоровья, неизменно ворчат: "Н-да, хорошо еще, что я в каске". В углублении сидит на корточках человек. Это дежурный санитар; он однообразно твердит каждому посетителю: "Вытрите ноги!" Здесь уже выросла целая куча грязи, о нее спотыкаешься, в ней увязаешь у нижней ступеньки на пороге этого ада».
Помимо страшных обстрелов, жизнь в окопах и под землей осложняли полчища крыс, насекомых, духота и, самое страшное, грунтовые воды, которые надо было постоянно откачивать насосами. Снаряды крупных калибров перекапывали почву, превращая ее в жидкую грязь, в которой люди просто тонули.
Солдаты бросились, скатились в вырытый ими, затопленный водой ров. Забились туда, зарылись, окунулись, прикрыв голову железом лопат. Справа, слева, спереди, сзади снаряды падали так близко, что от каждого взрыва мы сотрясались. Скоро плоть этого мрачного желоба, набитого людьми, покрытого лопатами, как чешуей, затряслась непрерывной дрожью под клубами дыма и вспышками пламени.
Раньше я думал, что страшнейший ад войны - пламя снарядов; потом я долго думал, что это - удушливые, вечно суживающиеся подземелья. Но оказалось, ад - это вода.
Поднимается ветер. Ледяной ветер. Нас пронизывает его ледяное дыхание. На затопленной равнине, усеянной телами, между червеобразными безднами вод, между островками неподвижных людей, слипшихся, как пресмыкающиеся, над этим хаосом, который распластывается и тонет, чуть обозначаются легкие струи. Здесь медленно перемещаются отряды, звенья караванов, составленных из существ, согнувшихся под тяжестью касок и грязи; эти существа плетутся, рассеиваются и исчезают в тусклых далях. Заря так грязна, что кажется: день кончился.
Уцелевшие люди переселяются, кочуют по этой опустошенной степи, гонимые, изнуренные, устрашенные великой несказанной бедой, жалкие; некоторые ужасающе смешны: засасывающая грязь, от которой они бегут, их почти раздела.
Проходя, они озираются, вглядываются, узнают в нас людей и кричат сквозь ветер:
- Там еще хуже, чем здесь! Наши ребята падают в ямы, их уже нельзя вытащить. Кто этой ночью ступил ногой на край ямы, погиб... Там, откуда мы идем, из земли торчат голова и плечи; они еще шевелятся, а все тело уже засосала грязь. Там есть дорога с плетеным настилом; кое-где он подался, прорвался, и теперь это западня... А там, где больше нет настила, теперь озеро в два метра глубины... А ружья! Некоторые ребята так и не смогли их вытащить. Поглядите на этих: пришлось отрезать до пояса полы их шинелей (черт с ними, с карманами!), чтобы вызволить людей, но у них и сил больше не хватало тащить эту тяжесть... С нашего Дюма едва удалось снять шинель: она весила не меньше сорока кило, мы вдвоем еле-еле подняли ее... А вот с этого голоногого земля сорвала все: штаны, кальсоны, башмаки. Неслыханное дело!
По воде, выступающей из траншеи, на участке, исполосованном, изрезанном рвами, плавают какие-то круглые рифы. Мы плетемся к ним. Это - утопленники. Их головы и руки погружены в воду. Спины с ремнями просвечивают сквозь известковую жижу; голубые полотняные куртки вздулись; черные ступни выворочены и насажены криво на распухшие ноги, как ступни, прилаженные к ногам уродливых кукол. Волосы торчат дыбом, как водяные травы. Вот на самой поверхности виднеется лицо; запрокинутая голова лежит на краю насыпи; тело исчезло в зыбкой могиле. Мертвец уставился в небо. Желтая одутловатая кожа этой маски кажется дряблой и сморщенной, как остывшее тесто.
Это - часовые; они стояли здесь. Они не ранены: если бы они были ранены, это было бы видно по цвету воды. Они не могли выкарабкаться из грязи. Они старались вылезть из этой отвесной, вязкой ямы, которая медленно, неизбежно наполнялась водой, но их еще больше тянуло на дно. Они погибли, цепляясь за оползающую землю.
Там - наши передовые линии, а там - такие же молчаливые и затопленные окопы немцев. (Анри Барбюс «Огонь»)
По выражению Капитана Хью Полларда, девять десятых времени солдаты сражались с природой, и только оставшееся время - с противником.
Еще один природный фактор, который требовал постоянного контроля: направление ветра.
В любой момент противник, наряду с артобстрелом, мог применить отравляющий газ. Это могли быть как специальные снаряды, так и газ, распыляемый из баллонов. Попутный ветер гнал облако в сторону противника, и тяжелый газ заполнял все низины, ходы и «отнорки» в окопах. Спасением были противогазы и зажженные запасы хвороста и дров перед окопами. Теплый дым поднимал отравляющий газ вверх и позволял выиграть время, чтобы надеть противогазы.
1915 год, Бельгия. Макет аэроплана на шесте - флюгер, показывающий направление ветра.
Еще один флюгер над позициями.
Увязнув в трясине позиционной войны, войска обратились, к казалось бы, уже забытой тактике подземной войны. И саперы сразу стали на вес золота по обе линии фронта. Дело доходило до анекдотов. Так, британский офицер и специалист горного дела Нортон-Гриффитс, получив разрешение на создание саперного подразделения, не только выторговал для своих «кротов» зарплату втрое превышающих зарплату пехотинца (6 шиллингов в день, против 2 шиллингов в пехоте), но и набив свой Роллс-ройс (подарок жены) редкими винами, мотался по всем фронтовым частям, подкупая офицеров и забирая для своего подразделения солдат, которые имели опыт работы в шахтах.
Lieutenant-Colonel Sir John Norton-Griffiths, 1st Baronet KCB DSO (13 July 1871 - 27 September 1930) was an engineer, soldier during the Second Boer War and World War I, and later a British Member of Parliament. "Empire Jack" or "Hell-fire Jack" http://en.wikipedia.org/wiki/Sir_John_Norton-Griffiths,_1st_Baronet
Кстати, сам сэр Джон Нортон-Гриффитс, личность весьма примечательная. Человек авантюрной судьбы и рискового характера. Он руководил строительными проектами во многих уголках мира: прокладывал железные дороги в Анголе, Чили и Австралии, строил гавани в Канаде, акведуки в Баку, водоочистные системы в Бэттерси и Манчестере. В канун Первой Мировой войны он был центральной фигурой в разработке плана нового метро в Чикаго. Интересный, располагающий к себе, обладающий силой и упорством чемпиона, Нортон-Гриффитс был обаятельным краснобаем и ярким позером. Мужчины инвестировали его проекты, женщины увлекались им самим. Его считали "одним из наиболее стремительных людей эпохи правления Эдуарда". Он обладал огненным темпераментом, мятежной натурой и неистовой яростью. Ему не были свойственны дисциплина и обстоятельность, а некоторые его проекты завершились громким финансовым крахом. Тем не менее, он был весьма популярен на задних скамьях парламента, где его называли «Джек-Адский-огонь», «человек-обезьяна» (как-то в Африке он ел обезьяну) и, как ярого империалиста, любимым его прозвищем «Джек-Империя». ( источник http://wwi.hut2.ru/oil2.htm)
С началом войны Нортон-Гриффитс поступил на службу во 2-й кавалерийский полк Короля Эдуарда и, разработав метод заливки цемента в колодцы, почти в одиночку вывел из строя 70 нефтеперерабатывающих предприятий. Фактически, он был одним из лучших диверсантов Великобритании. Во всяком случае, в конце войны генерал Людендорф обвинял именно Нортон-Гриффитса в немецких проблемах с поставками нефти.
Генерал признался после войны, что действия Нортона-Гриффитса «существенно ограничили снабжение нефтью нашей армии и страны». «Возникшие нехватки мы должны частично отнести на его счет», - недобро добавил немецкий генерал. Под руководством Нортона-Гриффитса было уничтожено приблизительно 70 нефтеперерабатывающих установок и 800 тысяч тонн сырой нефти и нефтепродуктов. ( источник http://wwi.hut2.ru/oil2.htm)
Еще он придумал метод скрытного выкапывания туннелей, прозванный им «выпихиванием глины ногами». С помощью этого метода в 1915 году удалось незаметно подключиться к немецким телефонным кабелям и слушать переговоры
.
Рисунок показывает условия работы военного шахтера, или, как их называли в России, «минера», а в Англии - clay-kicker. Ироничный перевод этого слова - «пинающий глину», а саму работу называли working on cross (работа на кресте). Высота туннеля не превышала 70 см, а ширина - 60. Трудно назвать такое сооружение туннелем, это скорее кротовый ход. Кстати, крупнейший в Англии специалист подземно-минного дела Нортон Гриффитс официально называл тех, кто работал в подземных минах, словом moles (кроты) (источник http://www.popmech.ru/article/8196-taynaya-podzemnaya-voyna/photo/7817/#foto)
Труд сапера, рывшего подземные минные галереи, был ужасен. Но, это материал для следующего поста.
так что продолжение следует...
Саперы первой мировой Часть 2 http://zhab.livejournal.com/656192.html
сэр zhab шанцевый
Отношение к саперам, да и вообще к инженерной подготовке было несколько пренебрежительное. Конечно, отчасти свою роль тут сыграла и известная вражда между родами войск, и непонимание роли инженерных войск в современной войне. «Мы идем в бой, а эти ребята кроме пилы, топора и лопаты, больше ничем не занимаются».
Фриц Шёнпфлюг (Fritz Schoenpflug) «Проба под нагрузкой» Карикатура на австрийских саперов.
Источник http://ah.milua.org/schoenpflug
Такая недооценка, отсутствие подготовки войск, отсутствие грамотных специалистов, дорого сказались практически всем армиям мира, которые оказались втянутыми в горнило Первой Мировой войны. К сожалению, это понимание пришло не сразу. На первых этапах война еще была маневренной. Но постепенно, когда выяснилось, что колючая проволока в тактическом отношении могла защитить почти любую позицию, на смену кавалерийским атакам и засадам, пришел тяжелый труд полевой фортификации. Солдатам все больше приходилось опутывать свои окопы рядами колючей проволоки, рыть блиндажи, землянки, лисьи норы и спасаться от артиллерии противника, кидающей огромные «чемоданы».
Война перешла в новую фазу, и сохранить себе жизнь стало возможно только одним способом: зарыться в землю.
По словам русского офицера:
«Между прочим, в походе до первого боя многие (из запасных) солдаты моей роты, как доложил мне фельдфебель, легкомысленно растеряли свой шанцевый инструмент, и в первом же бою за это некоторые из них и поплатились, когда на остановках цепи нечем было вырыть себе укрытие…»
Аналогично дело обстояло и у союзников:
Один из участников войны говорил: «при наступлении на Мюльгаузен (в Эльзасе) бойцы, еще не бывавшие в бою, бросали лопаты прочь, чтобы облегчить свою ношу. Через несколько часов они уже руками подкапывали под собой землю, чтобы спастись от убийственного огня».
Повсюду, залегающие под многочасовым огнем невидимых батарей и пулеметов войска пытались окопаться на месте всем, что было под рукой: «Окопаться! Это было как будто простое дело. На 50 см вкопались мы в землю, и затем - конец. Чем копать глубже? Пресловутых «бригадных вилок» и лопат у нас ведь больше не было, они постепенно пропали. Орудовали только пальцами, штыками, кружками. Но в конце концов кое-чего достигали и таким способом».
В немецкой армии так же недооценивали окапывание и оборону вообще: «Будучи уверенными, что, раз пехота умеет атаковать, она сумеет и обороняться, не обратили достаточного внимания на изучение оборонительного боя. Как начальники, так и солдаты мало увлекались обороной, тем более что солдат неохотно берется за лопату». (источник Белаш Е. Ю. Мифы Первой мировой. - М.: Вече, 2012.)
Нельзя не отметить, что подобная ситуация в русской армии вызывает некоторое удивление. Ведь еще в 1908 году, основываясь на итогах Русско-японской войны, было отмечено:
«Наставление для действия в бою отрядов из всех родов войск»
§ 1. Лопата при наступлении отнюдь не должна сдерживать порыва вперед, однако опыт показал, что при быстром безостановочном движении в сфере действительного огня, громадные потери могут подорвать нравственную энергию, она истощится и атака «захлебнется». В этих случаях, лопата в умелых руках должна явиться на помощь; она должна помочь штурмующим войскам дойти во что бы то ни стало до позиций противника и овладеть ими. Следовательно, умелое пользование лопатой не только не будет сдерживать, но способствовать движению вперед. (Полянский В.Г. Войсковое инженерное дело. Самоокапывание пехоты в наступательном и оборонительном бою. Тактическая часть. СПб., 1908 г. (неполно) Документ предоставлен Д.Лобановым (Пермский ВИК). Источник http://bergenschild.ru/Reconstruction/archive/war_engineering/trooper_engineering.htm
За каждое знание приходится платить кровью, и полевой фортификации предстояло еще долгое время совершенствоваться, чтобы прийти к простой истине: «Теперь солдат есть одновременно и рабочий, Он владеет - по временами ружьем и всегда лопатой» (французская инструкция, 1916 год).
Время, когда каждая ямка превращалась в окоп, каждый бугорок - в укрепление, а лопата по важности равнялась винтовке.
Война учитель жестокий, но быстрый. От ситуации вначале войны, когда: окопы рыли стихийно, в виде сплошного рва, в котором части скучивались в тесноте: из-за узости окопов и переполнения людьми было невозможно проходить по ним; здесь же бойцы спали без смены. Не было предусмотрено необходимого для отправления естественных надобностей. Защиты против огня и непогоды не было, не было искусственных препятствий. Первые убежища представляли яму, покрытую парой досок с насыпанной сверху землей; понятно, что они предохраняли только от осколков. Окопов 2-й и 3-й линии и ходов сообщения не было. Атаки носили по-прежнему беспорядочный и неорганизованный характер: прямо выпрыгивали из окопов и устремлялись к окопам противника, который, впрочем, применял такую же «тактику». Соседям не доверяли, и на флангах ставили искусственные препятствия, которые затрудняли взаимодействие частей в случае атаки. Окопы считали временной позицией и не заботились об их совершенствовании. Пулеметы и даже орудия прямо ставили в передовой линии на случай отражения атаки противника. Маскировка отсутствовала. Разноцветные мешки (с песком) давали противнику ясно очерченную линию для точной пристрелки».
Пехотинцы и саперы становились настоящими мастерами своего дела, и теперь даже простая траншея могла выглядеть, как произведение инженерного искусства.
Мы спускаемся в ход сообщения. Туда проникает солнечный свет. Траншея светлая, сухая, гулкая. Я любуюсь ее прекрасной геометрической формой и глубиной, гладкими стенами, отполированными лопатой, и мне радостно слышать отчетливый звук наших шагов по твердому грунту или дощатому настилу. (Анри Барбюс «Огонь»)
Мы - настоящие мастера на все руки, окоп ежедневно предъявляет нам тысячу требований. Мы роем глубокие штольни, строим блиндажи и бетонные убежища, готовим проволочные препятствия, создаем мелиоративные устройства, обшиваем, укрепляем, устраняем, удлиняем и срезаем, засыпаем выгребные ямы - короче, со всем управляемся сами. А почему бы и нет, разве не все сословия, профессии и сферы деятельности послали сюда своих представителей? Чего не может один - может другой. Вот совсем недавно, когда я ковырялся в штольне нашего отделения, один горняк взял у меня из рук мотыгу и сказал: «Все время загребайте снизу, герр фенрих, сверху грязь полетит сама!» Странно, что такой простой вещи я до сих пор не знал. Но здесь, среди пустынной местности, когда ты с железной неотвратимостью вынужден искать защиты от снарядов, укрываться от ветра и непогоды, мастерить себе стол и постель, строить печи и лестницы, скоро научаешься использовать и свои руки. Привыкаешь ценить работу руками. (Юнгер Эрнст «В стальных грозах» Jünger, E. In Stahlgewittern. - Hannover: Selbstverlag des Verfassers, 1920. Источник: http://militera.lib.ru/memo/german/junger_e/index.html)
Немецкие окопы и блиндажи.
Но жить под землей было не так просто. Вот как описывает Анри Барбюс обыкновенный перевязочный пункт, где раненым оказывали первую медицинскую помощь. «Мне советуют не оставаться здесь и идти вниз, на перевязочный пункт, чтобы отдохнуть перед возвращением. Здесь два входа, совсем низко, на самом уровне земли. Сюда выходит покатая галерея, узкая, как сточная канава. Чтобы проникнуть в помещение перевязочного пункта, надо сначала повернуться спиной к отверстию этой узкой трубы и спускаться задом, нащупывая ногой ступеньки; высокая ступенька - через каждые три шага. Когда входишь внутрь, попадаешь словно в тиски, и кажется, что невозможно ли спуститься, ни подняться. Углубляешься в эту бездну, испытывая то же кошмарное чувство удушья, которое все нарастало, пока приходилось пробираться по окопам, прежде чем добраться сюда. Наталкиваешься на стенки, останавливаешься, застреваешь. Приходится передвигать на поясе подсумки, брать мешки в руки, прижимать их к груди. На четвертой ступеньке чувство удушья усиливается, тебя охватывает смертельный ужас; чуть только поднимешь колено, чтобы податься назад, стукаешься головой о свод. В этом месте приходится ползти на четвереньках, все назад и назад. Чем ниже спускаешься, тем трудней дышать тяжелым, как земля, зачумленным воздухом. Рука чувствует холодное, липкое, могильное прикосновение глиняной стенки. Земля нависает, теснит со всех сторон, облекает в зловещее одиночество, как в саван, и веет в лицо запахом плесени. После долгих усилий добираешься до последних ступенек; вдруг доносится какой-то странный гул, он вырывается из ямы, как жар из натопленной кухни. Наконец спускаешься на дно этого хода, но страшный сон еще не копчен; попадаешь в темный погреб, высотой не больше полутора метров. Чуть выпрямишься и разогнешь спину - с размаху больно стукаешься головой о балки, и вновь прибывшие более или менее громко, смотря по состоянию духа и здоровья, неизменно ворчат: "Н-да, хорошо еще, что я в каске". В углублении сидит на корточках человек. Это дежурный санитар; он однообразно твердит каждому посетителю: "Вытрите ноги!" Здесь уже выросла целая куча грязи, о нее спотыкаешься, в ней увязаешь у нижней ступеньки на пороге этого ада».
Помимо страшных обстрелов, жизнь в окопах и под землей осложняли полчища крыс, насекомых, духота и, самое страшное, грунтовые воды, которые надо было постоянно откачивать насосами. Снаряды крупных калибров перекапывали почву, превращая ее в жидкую грязь, в которой люди просто тонули.
Солдаты бросились, скатились в вырытый ими, затопленный водой ров. Забились туда, зарылись, окунулись, прикрыв голову железом лопат. Справа, слева, спереди, сзади снаряды падали так близко, что от каждого взрыва мы сотрясались. Скоро плоть этого мрачного желоба, набитого людьми, покрытого лопатами, как чешуей, затряслась непрерывной дрожью под клубами дыма и вспышками пламени.
Раньше я думал, что страшнейший ад войны - пламя снарядов; потом я долго думал, что это - удушливые, вечно суживающиеся подземелья. Но оказалось, ад - это вода.
Поднимается ветер. Ледяной ветер. Нас пронизывает его ледяное дыхание. На затопленной равнине, усеянной телами, между червеобразными безднами вод, между островками неподвижных людей, слипшихся, как пресмыкающиеся, над этим хаосом, который распластывается и тонет, чуть обозначаются легкие струи. Здесь медленно перемещаются отряды, звенья караванов, составленных из существ, согнувшихся под тяжестью касок и грязи; эти существа плетутся, рассеиваются и исчезают в тусклых далях. Заря так грязна, что кажется: день кончился.
Уцелевшие люди переселяются, кочуют по этой опустошенной степи, гонимые, изнуренные, устрашенные великой несказанной бедой, жалкие; некоторые ужасающе смешны: засасывающая грязь, от которой они бегут, их почти раздела.
Проходя, они озираются, вглядываются, узнают в нас людей и кричат сквозь ветер:
- Там еще хуже, чем здесь! Наши ребята падают в ямы, их уже нельзя вытащить. Кто этой ночью ступил ногой на край ямы, погиб... Там, откуда мы идем, из земли торчат голова и плечи; они еще шевелятся, а все тело уже засосала грязь. Там есть дорога с плетеным настилом; кое-где он подался, прорвался, и теперь это западня... А там, где больше нет настила, теперь озеро в два метра глубины... А ружья! Некоторые ребята так и не смогли их вытащить. Поглядите на этих: пришлось отрезать до пояса полы их шинелей (черт с ними, с карманами!), чтобы вызволить людей, но у них и сил больше не хватало тащить эту тяжесть... С нашего Дюма едва удалось снять шинель: она весила не меньше сорока кило, мы вдвоем еле-еле подняли ее... А вот с этого голоногого земля сорвала все: штаны, кальсоны, башмаки. Неслыханное дело!
По воде, выступающей из траншеи, на участке, исполосованном, изрезанном рвами, плавают какие-то круглые рифы. Мы плетемся к ним. Это - утопленники. Их головы и руки погружены в воду. Спины с ремнями просвечивают сквозь известковую жижу; голубые полотняные куртки вздулись; черные ступни выворочены и насажены криво на распухшие ноги, как ступни, прилаженные к ногам уродливых кукол. Волосы торчат дыбом, как водяные травы. Вот на самой поверхности виднеется лицо; запрокинутая голова лежит на краю насыпи; тело исчезло в зыбкой могиле. Мертвец уставился в небо. Желтая одутловатая кожа этой маски кажется дряблой и сморщенной, как остывшее тесто.
Это - часовые; они стояли здесь. Они не ранены: если бы они были ранены, это было бы видно по цвету воды. Они не могли выкарабкаться из грязи. Они старались вылезть из этой отвесной, вязкой ямы, которая медленно, неизбежно наполнялась водой, но их еще больше тянуло на дно. Они погибли, цепляясь за оползающую землю.
Там - наши передовые линии, а там - такие же молчаливые и затопленные окопы немцев. (Анри Барбюс «Огонь»)
По выражению Капитана Хью Полларда, девять десятых времени солдаты сражались с природой, и только оставшееся время - с противником.
Еще один природный фактор, который требовал постоянного контроля: направление ветра.
В любой момент противник, наряду с артобстрелом, мог применить отравляющий газ. Это могли быть как специальные снаряды, так и газ, распыляемый из баллонов. Попутный ветер гнал облако в сторону противника, и тяжелый газ заполнял все низины, ходы и «отнорки» в окопах. Спасением были противогазы и зажженные запасы хвороста и дров перед окопами. Теплый дым поднимал отравляющий газ вверх и позволял выиграть время, чтобы надеть противогазы.
1915 год, Бельгия. Макет аэроплана на шесте - флюгер, показывающий направление ветра.
Еще один флюгер над позициями.
Увязнув в трясине позиционной войны, войска обратились, к казалось бы, уже забытой тактике подземной войны. И саперы сразу стали на вес золота по обе линии фронта. Дело доходило до анекдотов. Так, британский офицер и специалист горного дела Нортон-Гриффитс, получив разрешение на создание саперного подразделения, не только выторговал для своих «кротов» зарплату втрое превышающих зарплату пехотинца (6 шиллингов в день, против 2 шиллингов в пехоте), но и набив свой Роллс-ройс (подарок жены) редкими винами, мотался по всем фронтовым частям, подкупая офицеров и забирая для своего подразделения солдат, которые имели опыт работы в шахтах.
Lieutenant-Colonel Sir John Norton-Griffiths, 1st Baronet KCB DSO (13 July 1871 - 27 September 1930) was an engineer, soldier during the Second Boer War and World War I, and later a British Member of Parliament. "Empire Jack" or "Hell-fire Jack" http://en.wikipedia.org/wiki/Sir_John_Norton-Griffiths,_1st_Baronet
Кстати, сам сэр Джон Нортон-Гриффитс, личность весьма примечательная. Человек авантюрной судьбы и рискового характера. Он руководил строительными проектами во многих уголках мира: прокладывал железные дороги в Анголе, Чили и Австралии, строил гавани в Канаде, акведуки в Баку, водоочистные системы в Бэттерси и Манчестере. В канун Первой Мировой войны он был центральной фигурой в разработке плана нового метро в Чикаго. Интересный, располагающий к себе, обладающий силой и упорством чемпиона, Нортон-Гриффитс был обаятельным краснобаем и ярким позером. Мужчины инвестировали его проекты, женщины увлекались им самим. Его считали "одним из наиболее стремительных людей эпохи правления Эдуарда". Он обладал огненным темпераментом, мятежной натурой и неистовой яростью. Ему не были свойственны дисциплина и обстоятельность, а некоторые его проекты завершились громким финансовым крахом. Тем не менее, он был весьма популярен на задних скамьях парламента, где его называли «Джек-Адский-огонь», «человек-обезьяна» (как-то в Африке он ел обезьяну) и, как ярого империалиста, любимым его прозвищем «Джек-Империя». ( источник http://wwi.hut2.ru/oil2.htm)
С началом войны Нортон-Гриффитс поступил на службу во 2-й кавалерийский полк Короля Эдуарда и, разработав метод заливки цемента в колодцы, почти в одиночку вывел из строя 70 нефтеперерабатывающих предприятий. Фактически, он был одним из лучших диверсантов Великобритании. Во всяком случае, в конце войны генерал Людендорф обвинял именно Нортон-Гриффитса в немецких проблемах с поставками нефти.
Генерал признался после войны, что действия Нортона-Гриффитса «существенно ограничили снабжение нефтью нашей армии и страны». «Возникшие нехватки мы должны частично отнести на его счет», - недобро добавил немецкий генерал. Под руководством Нортона-Гриффитса было уничтожено приблизительно 70 нефтеперерабатывающих установок и 800 тысяч тонн сырой нефти и нефтепродуктов. ( источник http://wwi.hut2.ru/oil2.htm)
Еще он придумал метод скрытного выкапывания туннелей, прозванный им «выпихиванием глины ногами». С помощью этого метода в 1915 году удалось незаметно подключиться к немецким телефонным кабелям и слушать переговоры
.
Рисунок показывает условия работы военного шахтера, или, как их называли в России, «минера», а в Англии - clay-kicker. Ироничный перевод этого слова - «пинающий глину», а саму работу называли working on cross (работа на кресте). Высота туннеля не превышала 70 см, а ширина - 60. Трудно назвать такое сооружение туннелем, это скорее кротовый ход. Кстати, крупнейший в Англии специалист подземно-минного дела Нортон Гриффитс официально называл тех, кто работал в подземных минах, словом moles (кроты) (источник http://www.popmech.ru/article/8196-taynaya-podzemnaya-voyna/photo/7817/#foto)
Труд сапера, рывшего подземные минные галереи, был ужасен. Но, это материал для следующего поста.
так что продолжение следует...
Саперы первой мировой Часть 2 http://zhab.livejournal.com/656192.html
сэр zhab шанцевый