А в один из следующих дней... Ванька безобразничал в дальнем углу двора. Я следила за ним. Сначала мне показалось, что он кого-то ловит - кошку или щенка: Ванька подгибал колени и расставлял руки, делал обманные движения, подаваясь то влево, то вправо. При этом он заливался смехом - игра ему явно нравилась. Пару раз он вставал смирно, всем своим хитрым видом показывая, что увертки ему наскучили, но то и дело возобновлял метания, будто реагируя на чьи-то движения. Вот только второго участника я не видела, как ни всматривалась. - Вань, перестань! - привычно выкрикнула я универсальное замечание. Каждая мать время от времени пользуется похожим: «Не знаю, что ты там делаешь, но этого делать нельзя!» Ванька обернулся на мой голос, сделал шажок к дому, и в уши мне ворвался треск, а за ним грохот. Крыша сарая провалилась внутрь, стены дрогнули и разошлись. Из щелей выдуло прах и труху. Над стенкой косо вздыбилась сломанная балка, вокруг которой поднялась туча пыли. Разруху я разглядела уже на бегу, метнувшись к Ваньке, а он полетел мне навстречу, как от толчка. Подхватила его на руки, прижала к себе. Ванька с запоздавшим испугом зарыдал. - Задело тебя? Ударило? - всполошилась я, ощупывая родного малыша. - Где болит? У него не болело нигде, но это был не повод для прекращения рева. Мама выскочила на крыльцо и побледнела. Папа показался следом. Мама замахнулась на него слабой рукой: - Допрыгался, дурень? Дождался? А если б?.. Папа, хотя вовсе до этого не прыгал, смущенно оправдывался, напирая на то, что «ведь обошлось». Он обещал маме, мне и Ваньке заодно, что ничего не оставит от сарая уже завтра. Или сегодня же. В крайнем случае, дня за три. - Что там было-то? - спросила я. - Барахло всякое, - пожала плечами мама, озираясь. Папа, сообразив, мигом придвинул деревянную лавочку, и мама опустилась на неё. - Соленья в погребе. Закрутки, - грустно вспомнил папа. - Ну их, - вздохнула мама. - Так ведь ты старалась, силы вкладывала. - Вот теперь твоя очередь силу демонстрировать! Разбирай завал.
Папа начал в тот же день. - Не надорвись, - встревожилась мама. - Сергея позови. Сергей, сосед через два дома, никогда не отказывал в помощи. Да и папа умел его отблагодарить. - Пожалуй, тут Сергей и не нужен, - задумчиво протянул папа. Я поняла это так, что он верил в собственные силы. Но оказалось - переоценил.
Сарай разобрали в четыре руки за пару дней. Что-то попилили, пустили на дрова, оставшийся мусор отложили на выброс. От сарая остался прямоугольник на земле, с провалом в центре - там был погребок. Немногое папа из него извлёк, а что не смог спасти, решил засыпать. Взял лопату и принялся грести землю за погребной стенкой, перебрасывая ее в дыру. Я не очень поняла его идею: как по мне, вместо одной ямы получалась их пара. Лопата звякнула громко. Папа отставил ее, пригнулся и стал рассматривать что-то, мне невидимое. Выпрямился, ещё похрустел и позвенел штыком, потом ушел в дом. Я заглянула через сени - он достал из кладовки старые газеты, застелил дальний угол. Вышел, скомандовал мне: - Будешь держать дверь. - Зачем? Он дернул плечом, влез в свою яму. Поозирался, кинув взгляд на соседские дома. Согнулся и с натугой вытянул наружу что-то темное, угловатое. Кряхтя, отдуваясь, шагая мелко, держа ношу перед пузом, засеменил к крыльцу. - Дверь! - выдавил он. - Держи!.. Я распахнула створку. Папа едва не запнулся о порог, протопал и обрушил тяжесть на пол, на газеты. - Запирай... пом-мощница! Прибежал Ванька, показалась мама. - Что ты притащил? Грязи наволок!
Это было похоже на сундучок. Железный, со скошенной крышкой. По бокам сундучок имел ручки. Размером был - с детский чемодан. Чёрное железо со следами ржавчины облепили земля и глина. - Подголовник будто бы, - удивилась мама. - Для ценностей. На таком в старину спали, если воров боялись. Чтобы никто не стащил. - А что в нем? - Самому интересно, - задумчиво протянул папа. - Я на всякий случай находкой перед соседями не светил. Мы разделили усилия: мама удерживала Ваньку, я и папа отковыряли глину, оттерли, как могли, сундучок и вымели угол. Папа рассуждал: - Заперт. Крышка плотно сидит. Такой ломать замучаешься. Болгарка возьмёт, но ей в комнате не попилишь - искры полетят, дом подпалим. Кругом дерево горючее. Горючее? - Подожди, - приказала я. - Не пили.
Я дошла до шкафа, поглядела на полку в середине. Потом на нижнюю. Ничего. Любая вещь, регулярно лезущая под руку, исчезает, когда становится действительно нужной. - Мам, где моя коробка? Детская? - Не видела, - отозвалась мама и ободрила: - Наверное, давно выбросили. Я отогнала внезапное отчаяние. В крайнем случае, папа справится болгаркой. «Жаждет харалуг руды». Приставив к шкафу табурет, я встала на него и пошарила сверху, за бортиком на крышке. Руки проехались по пыли, и... Есть!
Я слезла и вскрыла шкатулку. На миг испугалась, что в ней не окажется ключа, но тот был на месте, с бусинами и карандашами. Ещё там оказались фантики и брошка с божьей коровкой. Как загипнотизированная, я подцепила ключик и направила его в скважину на стенке сундучка. Ключ вошёл, как влитой - и не повернулся. Папа присвистнул: - Откуда он у тебя? - Спыжевый поможет ключ, - пробормотала я. Папа приспособил инструмент - вставил в ушко ключа отвертку, захватил конструкцию клещами. Подналег. Щелк! - замок открылся.
Крышка поднялась неохотно - плотная подгонка и ржавые петли мешали ей. - Опять насорили, - вздохнула мама. Вокруг легли траурные крошки. Сундучок был заполнен чем-то зернистым, как крупный песок, частично слежавшимся до корочки с отпечатавшимися следами, частично слипшимся в комки. Папа присел, ковырнул начинку. Мне показалось, он принюхался. Обернулся ко мне, скомандовал: - Хватай Ваньку и марш во двор. - Зачем? Что это? - Живо! - рявкнул он. Я подчинилась и услышала ещё его приказание маме: - Дай наволочку, не новую, но без дырок. И ступай за ними. Мама удивленно шепнула что-то, и голос папы повысился: - На тебя тоже наорать? Все потом!
Мы втроём топтались перед домом, когда папа появился с наволочкой, наполненной, будто мешок. - Куда ты? - не выдержала я, глядя, как он идёт к калитке, держа руку на отлёте. - К пруду. Я туда и назад. Он и впрямь не задержался. Пустая смятая наволочка свисала у него из кулака. Мы вместе вернулись в дом. Сундучок стоял с поднятой челюстью. Рядом валялись веник и совок. На газете было разложено то, что, похоже, прежде скрывалось в сундучке: пачка бумаг, чем-то похожих на банкноты, и ещё другие бумажки, свернутые в колбаски. - Что ты выбросил? - Порох, - коротко откликнулся папа. - Старый, штука капризная. Такой детонирует без замедления. Хорошо, пилить не начал. Был бы фейерверк. Он провёл ногтем по внутренней поверхности сундучка: - Грамотно сделано. Насечки, как у осколочной гранаты. Чтобы разлетелось по тем, кто без спроса полезет. И кусочки кремня изнутри на чем-то вроде клейстера. Что чеканом, что пилой по ним - одна искра, и рванет. За его спиной мама беспомощно сморщилась и потянулась к Ваньке. Прижала к себе и покачнулась. Я подоспела и обняла их обоих. - Тихо, - попросила я. - Не шуми. И нас не пугай. - Что один, что другая в него, - всхлипнула мама. - Ребёнка не жалеете. - Посмотрим, что от нас так серьезно пытались охранять...
Я присмотрелась к верхнему листу в стопке. На бумаге от времени проступили пятна. Вверху в центре был герб, слева от него - нарисованная фабрика, справа - какой-то станок. Ниже крупными буквами значилось: «Выигрышный заём 1924 года. Облигация на капитал в пять рублей». Пачка была толщиной с блокнот. - Советские, - констатировал папа. Он разворошил облигации, как игральную колоду: - На полтысячи, не меньше. Целое состояние. - Их можно сдать? - Конечно, - кивнул папа. - В сберкассу. - Куда? - удивилась я. - Никуда. Я именно это и имел в виду. Он тронул свёрток-колбаску и прищурился: - А вот это явно... Бумага разошлась под его пальцами. Внутри оказались монеты, сложенные бочком к бочку. Грязно-серые, тусклые. Я и папа взяли по кругляшу, а мама придержала Ваньку, чтобы не лез. «Один полтинник», - прочитала я. На другой стороне был выбит кузнец с молотом и цифры «1924». По боку каким-то нарочитым славянским шрифтом читалось вдавленное: «Чистого серебра 9 граммов». В колбаске оказалось двадцать монет. - Полтинник - это пятьдесят рублей? - Копеек, - вздохнула мама. - Эх, ты, новое поколение... В следующей колбаске тоже были серые полтинники. И ещё в двух. А из очередной посыпались желтые монеты. Папа открыл рот. Рассмотрел одну через очки и отрешенно произнёс: - Червонец. Это, кажется, золото. - Ох... Серебряных колбасок набралось десяток, золотых - полтора. - Вот что, - распорядился папа. - Клад мы пока приберем от чужих глаз. А ты рассказывай, откуда ключ. - Бабася дала, - растерялась я. - Подарила ещё в детстве. - Кто?! - Бабася. Наша. Мы же здесь все вместе у неё жили. - С такой находкой можно и умом тронуться, - схватился за голову папа. - Давай теперь про бабасю подробнее. Запинаясь, я напомнила про бабасю, вечно хлопотавшую при доме. Про ее привычный пост при сарае. Про горб и разные руки. Не стала говорить только о жутких глазах - даже мне самой теперь казалось, что это чересчур. Видела я их ребёнком или просто нафантазировала? - Маша, - проговорил папа размеренно. - Дом этот между нашими наездами стоял пустым. Ко мне он перешёл от деда, но ты и его не застала. А бабушка умерла ещё раньше. Мы жили здесь втроём, а чаще - только ты и мама. - Подождите, - спохватилась я. - А куры? За ними кто без нас ухаживал? Осенью и зимой? - Кур мы пару раз в начале лета покупали. Парочку несушек. Чтобы тебя свежими яйцами кормить. Сырыми, с крошеным хлебом, помнишь? Считалось, детям очень полезно - пока сальмонелла бродить повсюду не начала. Мы кур даже не резали в августе - соседям перед отъездом уступали. Я задумалась. Тюрю в блюдечке я помнила. Но помнила и целое яйцо, которое временами протягивала мне бабася в левой руке.
- Бред какой-то, - в сердцах сказала я. - А кто меня стишку научил? - Какому? - Жаждет харалуг руды, - привычно завела я. - Туес зелия горюч. Против смаги да беды спыжевый поможет ключ. - Странные какие-то вирши, - подала голос мама. - Слова в них старинные, а сами будто ненастоящие. - Я до бабаси такого не слыхивала. Кстати, что такое «харалуг»? - спросила я. - Или «харалук»? - Не помню, - неуверенно ответил папа. - Кажется, такое длинное знамя. Богатырские дружины его над собой поднимали. - Это хоругвь, - поправила мама. Вздохнула и добавила: - Харалуг - сталь. Как булат. «Харалужий меч» - слышали про такие? - Харалужий, хорунжий... Ты, похоже, в этом лучше нас разбираешься, - пробормотал папа. - Руда-то для стали зачем? Руду в готовую сталь не добавляют. - «Руда» - кровь. Кровь-руда. В былинах так ее называют, в старых текстах. Сталь крови хочет. В смысле, стальное оружие. - Ладно. «Туес» понятно, а вот что за горючее зелье? - Спирт, наверное, - потёр ладони папа. - Крепкий хмель можно поджечь. - Не уверена, - задумалась мама. - Кажется, это не то. Она достала из шкафа старый толстый словарь в потертой коленкоровой обложке, полистала тронутые желтизной страницы и сказала: - Точно. Зелие - устаревшее название пороха. Вот уж и впрямь горючая штука! Предупреждая мой следующий вопрос, мама перевернула несколько страниц: - Смага - пламя. - А «спыжевый»? - Такого слова у Ожегова нет. Может быть, что-нибудь диалектное? Спыжевый, пыжевый, пыж... - Хорошо, когда родители эрудиты, - кивнула я. - Не скучно, хотя и ничего не понятно. - А ключ, может, не спыжевый, а спиж... хм? - брякнул папа и осекся. Мама взмахнула кулаком: - При ребёнке! Папа смутился и сменил тему: - А на сколько мы разбогатели? Я достала телефон и вбила в строчку поиска: «полтинник 1924». Поисковик продолжил автоматически: «серебряный цена» и «сколько стоит». Открыла первую же ссылку. «500 рублей... 2000 рублей... 36000 рублей...» Не может быть. За пятьдесят-то копеек?! А «империал»? Здесь на ценниках было по четыре нуля справа. У меня зарябило в глазах. - Мы, похоже, миллионеры, - пискнула я. - Но это неточно. - Убьют нас, - всхлипнула мама. Папа возмутился: - Вот ещё! Сейчас не девяностые и даже не нулевые. Это тогда внезапный прибыток мог бедой обернуться. А мы без денег не пропали и с ними справимся! Научены всему. Живы будем, - его голос сорвался, - и здоровы. Мы с мамой разревелись, Ванька подумал и тоже присоединился.
Поздним вечером мы с мамой сидели за столом и чаевничали. Ванька дрых, папа тоже прикорнул в соседней комнате. Чуть раньше я разглядывала старые фотографии, хранившиеся в углу шкафа. Там нашёлся и портрет папиной бабушки - на желтом прямоугольнике с резным узорным краем серел размытый овал, из которого смотрела на нас улыбчивая круглолицая старушка в светлом платочке с ушастым узелком под подбородком. На бабасю она не походила ни капельки. - Мы же в вузе это проходили, - задумчиво рассуждала мама. - Былички, сказы о мертвецах, о заложных и зарочных кладах. Про берегинь смутно помню. Фольклор, народное творчество. Тогда необычным казалось, сборники этих сказок в магазинах почти не появлялись. Это сейчас в мультфильмах зомби бегают. Но все равно: одно дело книжки читать, другое - в собственной семье с таким столкнуться. Поверить не могу. Просто мороз по коже - чудо твоё горбатое, с лапищей. - И с тремя глазами, - ляпнула я. - Точнее, с двумя, но в одном три гляделки. Мама прижала ладонь ко рту: - Ты только папе об этом не рассказывай. Он у нас технарь, в сказки не верит. Да и мне не надо, а то страшно становится. - А ещё, если секретничаете, шептаться нужно, а не голосить на весь дом, - буркнул папа, войдя к нам. - И инженеров не будить. Покосился на маму и спросил: - А у нас только чай? Мне бы нервы успокоить. - Вот ведь какой нервный, - возмутилась мама. - Маш, принеси настоечки из буфета, пожалуйста. И две рюмочки. А если с нами будешь, то три. Пока я ходила, мама поинтересовалась: - Дед твой, случайно, не мельником был? - Вроде, трактористом. А что? - удивился папа. - Говорят, нечисть кузнецов боится, а мельники с ней ладят. - Бабася не нечисть, - заступилась я. За неё мы и выпили.
Утром Ванька проснулся первым и разбудил сперва меня, а потом маму. Хотел и папу, но я успела перехватить. Пока я готовила ему завтрак, Ванька стоял и пялился в окно. Я, проходя мимо, посмотрела: двор был пуст. Отсутствие сарая это только подчеркивало. Накрыв на стол, я позвала: - Вань, садись. Вместо того, чтобы подойти, он привстал на цыпочки и приблизил мордашку к стеклу. Мне захотелось вновь заглянуть поверх его макушки: нет ли кого у забора? Но я сдержалась и вместо того повторила: - Ва-ня!.. Ванька расплылся в улыбке и помахал в окно ладошкой. Ну-ну.
Ванька безобразничал в дальнем углу двора. Я следила за ним. Сначала мне показалось, что он кого-то ловит - кошку или щенка: Ванька подгибал колени и расставлял руки, делал обманные движения, подаваясь то влево, то вправо. При этом он заливался смехом - игра ему явно нравилась. Пару раз он вставал смирно, всем своим хитрым видом показывая, что увертки ему наскучили, но то и дело возобновлял метания, будто реагируя на чьи-то движения. Вот только второго участника я не видела, как ни всматривалась.
- Вань, перестань! - привычно выкрикнула я универсальное замечание. Каждая мать время от времени пользуется похожим: «Не знаю, что ты там делаешь, но этого делать нельзя!» Ванька обернулся на мой голос, сделал шажок к дому, и в уши мне ворвался треск, а за ним грохот. Крыша сарая провалилась внутрь, стены дрогнули и разошлись. Из щелей выдуло прах и труху. Над стенкой косо вздыбилась сломанная балка, вокруг которой поднялась туча пыли.
Разруху я разглядела уже на бегу, метнувшись к Ваньке, а он полетел мне навстречу, как от толчка. Подхватила его на руки, прижала к себе. Ванька с запоздавшим испугом зарыдал.
- Задело тебя? Ударило? - всполошилась я, ощупывая родного малыша. - Где болит?
У него не болело нигде, но это был не повод для прекращения рева.
Мама выскочила на крыльцо и побледнела. Папа показался следом. Мама замахнулась на него слабой рукой:
- Допрыгался, дурень? Дождался? А если б?..
Папа, хотя вовсе до этого не прыгал, смущенно оправдывался, напирая на то, что «ведь обошлось». Он обещал маме, мне и Ваньке заодно, что ничего не оставит от сарая уже завтра. Или сегодня же. В крайнем случае, дня за три.
- Что там было-то? - спросила я.
- Барахло всякое, - пожала плечами мама, озираясь. Папа, сообразив, мигом придвинул деревянную лавочку, и мама опустилась на неё.
- Соленья в погребе. Закрутки, - грустно вспомнил папа.
- Ну их, - вздохнула мама.
- Так ведь ты старалась, силы вкладывала.
- Вот теперь твоя очередь силу демонстрировать! Разбирай завал.
Папа начал в тот же день.
- Не надорвись, - встревожилась мама. - Сергея позови.
Сергей, сосед через два дома, никогда не отказывал в помощи. Да и папа умел его отблагодарить.
- Пожалуй, тут Сергей и не нужен, - задумчиво протянул папа.
Я поняла это так, что он верил в собственные силы. Но оказалось - переоценил.
Сарай разобрали в четыре руки за пару дней. Что-то попилили, пустили на дрова, оставшийся мусор отложили на выброс.
От сарая остался прямоугольник на земле, с провалом в центре - там был погребок. Немногое папа из него извлёк, а что не смог спасти, решил засыпать. Взял лопату и принялся грести землю за погребной стенкой, перебрасывая ее в дыру.
Я не очень поняла его идею: как по мне, вместо одной ямы получалась их пара.
Лопата звякнула громко. Папа отставил ее, пригнулся и стал рассматривать что-то, мне невидимое. Выпрямился, ещё похрустел и позвенел штыком, потом ушел в дом. Я заглянула через сени - он достал из кладовки старые газеты, застелил дальний угол. Вышел, скомандовал мне:
- Будешь держать дверь.
- Зачем?
Он дернул плечом, влез в свою яму. Поозирался, кинув взгляд на соседские дома. Согнулся и с натугой вытянул наружу что-то темное, угловатое.
Кряхтя, отдуваясь, шагая мелко, держа ношу перед пузом, засеменил к крыльцу.
- Дверь! - выдавил он. - Держи!..
Я распахнула створку. Папа едва не запнулся о порог, протопал и обрушил тяжесть на пол, на газеты.
- Запирай... пом-мощница!
Прибежал Ванька, показалась мама.
- Что ты притащил? Грязи наволок!
Это было похоже на сундучок. Железный, со скошенной крышкой. По бокам сундучок имел ручки. Размером был - с детский чемодан. Чёрное железо со следами ржавчины облепили земля и глина.
- Подголовник будто бы, - удивилась мама. - Для ценностей. На таком в старину спали, если воров боялись. Чтобы никто не стащил.
- А что в нем?
- Самому интересно, - задумчиво протянул папа. - Я на всякий случай находкой перед соседями не светил.
Мы разделили усилия: мама удерживала Ваньку, я и папа отковыряли глину, оттерли, как могли, сундучок и вымели угол.
Папа рассуждал:
- Заперт. Крышка плотно сидит. Такой ломать замучаешься. Болгарка возьмёт, но ей в комнате не попилишь - искры полетят, дом подпалим. Кругом дерево горючее.
Горючее?
- Подожди, - приказала я. - Не пили.
Reply
Любая вещь, регулярно лезущая под руку, исчезает, когда становится действительно нужной.
- Мам, где моя коробка? Детская?
- Не видела, - отозвалась мама и ободрила: - Наверное, давно выбросили.
Я отогнала внезапное отчаяние. В крайнем случае, папа справится болгаркой.
«Жаждет харалуг руды».
Приставив к шкафу табурет, я встала на него и пошарила сверху, за бортиком на крышке. Руки проехались по пыли, и... Есть!
Я слезла и вскрыла шкатулку. На миг испугалась, что в ней не окажется ключа, но тот был на месте, с бусинами и карандашами. Ещё там оказались фантики и брошка с божьей коровкой.
Как загипнотизированная, я подцепила ключик и направила его в скважину на стенке сундучка. Ключ вошёл, как влитой - и не повернулся.
Папа присвистнул:
- Откуда он у тебя?
- Спыжевый поможет ключ, - пробормотала я.
Папа приспособил инструмент - вставил в ушко ключа отвертку, захватил конструкцию клещами. Подналег. Щелк! - замок открылся.
Крышка поднялась неохотно - плотная подгонка и ржавые петли мешали ей.
- Опять насорили, - вздохнула мама.
Вокруг легли траурные крошки.
Сундучок был заполнен чем-то зернистым, как крупный песок, частично слежавшимся до корочки с отпечатавшимися следами, частично слипшимся в комки.
Папа присел, ковырнул начинку. Мне показалось, он принюхался. Обернулся ко мне, скомандовал:
- Хватай Ваньку и марш во двор.
- Зачем? Что это?
- Живо! - рявкнул он.
Я подчинилась и услышала ещё его приказание маме:
- Дай наволочку, не новую, но без дырок. И ступай за ними.
Мама удивленно шепнула что-то, и голос папы повысился:
- На тебя тоже наорать? Все потом!
Мы втроём топтались перед домом, когда папа появился с наволочкой, наполненной, будто мешок.
- Куда ты? - не выдержала я, глядя, как он идёт к калитке, держа руку на отлёте.
- К пруду. Я туда и назад.
Он и впрямь не задержался. Пустая смятая наволочка свисала у него из кулака.
Мы вместе вернулись в дом. Сундучок стоял с поднятой челюстью. Рядом валялись веник и совок. На газете было разложено то, что, похоже, прежде скрывалось в сундучке: пачка бумаг, чем-то похожих на банкноты, и ещё другие бумажки, свернутые в колбаски.
- Что ты выбросил?
- Порох, - коротко откликнулся папа. - Старый, штука капризная. Такой детонирует без замедления. Хорошо, пилить не начал. Был бы фейерверк.
Он провёл ногтем по внутренней поверхности сундучка:
- Грамотно сделано. Насечки, как у осколочной гранаты. Чтобы разлетелось по тем, кто без спроса полезет. И кусочки кремня изнутри на чем-то вроде клейстера. Что чеканом, что пилой по ним - одна искра, и рванет.
За его спиной мама беспомощно сморщилась и потянулась к Ваньке. Прижала к себе и покачнулась. Я подоспела и обняла их обоих.
- Тихо, - попросила я. - Не шуми. И нас не пугай.
- Что один, что другая в него, - всхлипнула мама. - Ребёнка не жалеете.
- Посмотрим, что от нас так серьезно пытались охранять...
Reply
- Советские, - констатировал папа.
Он разворошил облигации, как игральную колоду:
- На полтысячи, не меньше. Целое состояние.
- Их можно сдать?
- Конечно, - кивнул папа. - В сберкассу.
- Куда? - удивилась я.
- Никуда. Я именно это и имел в виду.
Он тронул свёрток-колбаску и прищурился:
- А вот это явно...
Бумага разошлась под его пальцами. Внутри оказались монеты, сложенные бочком к бочку. Грязно-серые, тусклые. Я и папа взяли по кругляшу, а мама придержала Ваньку, чтобы не лез.
«Один полтинник», - прочитала я. На другой стороне был выбит кузнец с молотом и цифры «1924». По боку каким-то нарочитым славянским шрифтом читалось вдавленное: «Чистого серебра 9 граммов».
В колбаске оказалось двадцать монет.
- Полтинник - это пятьдесят рублей?
- Копеек, - вздохнула мама. - Эх, ты, новое поколение...
В следующей колбаске тоже были серые полтинники. И ещё в двух. А из очередной посыпались желтые монеты.
Папа открыл рот. Рассмотрел одну через очки и отрешенно произнёс:
- Червонец. Это, кажется, золото.
- Ох...
Серебряных колбасок набралось десяток, золотых - полтора.
- Вот что, - распорядился папа. - Клад мы пока приберем от чужих глаз. А ты рассказывай, откуда ключ.
- Бабася дала, - растерялась я. - Подарила ещё в детстве.
- Кто?!
- Бабася. Наша. Мы же здесь все вместе у неё жили.
- С такой находкой можно и умом тронуться, - схватился за голову папа. - Давай теперь про бабасю подробнее.
Запинаясь, я напомнила про бабасю, вечно хлопотавшую при доме. Про ее привычный пост при сарае. Про горб и разные руки. Не стала говорить только о жутких глазах - даже мне самой теперь казалось, что это чересчур. Видела я их ребёнком или просто нафантазировала?
- Маша, - проговорил папа размеренно. - Дом этот между нашими наездами стоял пустым. Ко мне он перешёл от деда, но ты и его не застала. А бабушка умерла ещё раньше. Мы жили здесь втроём, а чаще - только ты и мама.
- Подождите, - спохватилась я. - А куры? За ними кто без нас ухаживал? Осенью и зимой?
- Кур мы пару раз в начале лета покупали. Парочку несушек. Чтобы тебя свежими яйцами кормить. Сырыми, с крошеным хлебом, помнишь? Считалось, детям очень полезно - пока сальмонелла бродить повсюду не начала. Мы кур даже не резали в августе - соседям перед отъездом уступали.
Я задумалась. Тюрю в блюдечке я помнила. Но помнила и целое яйцо, которое временами протягивала мне бабася в левой руке.
Reply
- Какому?
- Жаждет харалуг руды, - привычно завела я. - Туес зелия горюч. Против смаги да беды спыжевый поможет ключ.
- Странные какие-то вирши, - подала голос мама. - Слова в них старинные, а сами будто ненастоящие.
- Я до бабаси такого не слыхивала. Кстати, что такое «харалуг»? - спросила я. - Или «харалук»?
- Не помню, - неуверенно ответил папа. - Кажется, такое длинное знамя. Богатырские дружины его над собой поднимали.
- Это хоругвь, - поправила мама. Вздохнула и добавила: - Харалуг - сталь. Как булат. «Харалужий меч» - слышали про такие?
- Харалужий, хорунжий... Ты, похоже, в этом лучше нас разбираешься, - пробормотал папа. - Руда-то для стали зачем? Руду в готовую сталь не добавляют.
- «Руда» - кровь. Кровь-руда. В былинах так ее называют, в старых текстах. Сталь крови хочет. В смысле, стальное оружие.
- Ладно. «Туес» понятно, а вот что за горючее зелье?
- Спирт, наверное, - потёр ладони папа. - Крепкий хмель можно поджечь.
- Не уверена, - задумалась мама. - Кажется, это не то.
Она достала из шкафа старый толстый словарь в потертой коленкоровой обложке, полистала тронутые желтизной страницы и сказала:
- Точно. Зелие - устаревшее название пороха. Вот уж и впрямь горючая штука!
Предупреждая мой следующий вопрос, мама перевернула несколько страниц:
- Смага - пламя.
- А «спыжевый»?
- Такого слова у Ожегова нет. Может быть, что-нибудь диалектное? Спыжевый, пыжевый, пыж...
- Хорошо, когда родители эрудиты, - кивнула я. - Не скучно, хотя и ничего не понятно.
- А ключ, может, не спыжевый, а спиж... хм? - брякнул папа и осекся.
Мама взмахнула кулаком:
- При ребёнке!
Папа смутился и сменил тему:
- А на сколько мы разбогатели?
Я достала телефон и вбила в строчку поиска: «полтинник 1924». Поисковик продолжил автоматически: «серебряный цена» и «сколько стоит». Открыла первую же ссылку. «500 рублей... 2000 рублей... 36000 рублей...»
Не может быть. За пятьдесят-то копеек?!
А «империал»?
Здесь на ценниках было по четыре нуля справа. У меня зарябило в глазах.
- Мы, похоже, миллионеры, - пискнула я. - Но это неточно.
- Убьют нас, - всхлипнула мама.
Папа возмутился:
- Вот ещё! Сейчас не девяностые и даже не нулевые. Это тогда внезапный прибыток мог бедой обернуться. А мы без денег не пропали и с ними справимся! Научены всему. Живы будем, - его голос сорвался, - и здоровы.
Мы с мамой разревелись, Ванька подумал и тоже присоединился.
Reply
- Мы же в вузе это проходили, - задумчиво рассуждала мама. - Былички, сказы о мертвецах, о заложных и зарочных кладах. Про берегинь смутно помню. Фольклор, народное творчество. Тогда необычным казалось, сборники этих сказок в магазинах почти не появлялись. Это сейчас в мультфильмах зомби бегают. Но все равно: одно дело книжки читать, другое - в собственной семье с таким столкнуться. Поверить не могу. Просто мороз по коже - чудо твоё горбатое, с лапищей.
- И с тремя глазами, - ляпнула я. - Точнее, с двумя, но в одном три гляделки.
Мама прижала ладонь ко рту:
- Ты только папе об этом не рассказывай. Он у нас технарь, в сказки не верит. Да и мне не надо, а то страшно становится.
- А ещё, если секретничаете, шептаться нужно, а не голосить на весь дом, - буркнул папа, войдя к нам. - И инженеров не будить.
Покосился на маму и спросил:
- А у нас только чай? Мне бы нервы успокоить.
- Вот ведь какой нервный, - возмутилась мама. - Маш, принеси настоечки из буфета, пожалуйста. И две рюмочки. А если с нами будешь, то три.
Пока я ходила, мама поинтересовалась:
- Дед твой, случайно, не мельником был?
- Вроде, трактористом. А что? - удивился папа.
- Говорят, нечисть кузнецов боится, а мельники с ней ладят.
- Бабася не нечисть, - заступилась я.
За неё мы и выпили.
Утром Ванька проснулся первым и разбудил сперва меня, а потом маму. Хотел и папу, но я успела перехватить.
Пока я готовила ему завтрак, Ванька стоял и пялился в окно. Я, проходя мимо, посмотрела: двор был пуст. Отсутствие сарая это только подчеркивало.
Накрыв на стол, я позвала:
- Вань, садись.
Вместо того, чтобы подойти, он привстал на цыпочки и приблизил мордашку к стеклу. Мне захотелось вновь заглянуть поверх его макушки: нет ли кого у забора? Но я сдержалась и вместо того повторила:
- Ва-ня!..
Ванька расплылся в улыбке и помахал в окно ладошкой.
Ну-ну.
Reply
Reply
Leave a comment