В траве
Знаете, как пахнет трава в конце лета? В те дни, когда солнце, израсходовавшее, наконец, запас своего неуемного жара, перестает сушить ее, выгоняя влагу из зелени? Густой, душистый запах - безмятежный днем, таинственный по вечерам; в детстве я любил его едва ли не больше всех прочих.
Все лето я проводил за городом, среди дачных заборов, в десяти минутах бега от дикого луга и кривенькой речушки-ленивицы, сонно замиравшей к августу под драным покрывалом зеленой ряски. Мошки носились над косматым луговым быльем, водомерки раскатывали по мутной глади. Комары, не зная, что выбрать, метались между водой и сушей вдоль топкого бережка.
Я нюхал траву. В разное время - желтые одуваны, клевер, кашку, похожие на яичницу-глазунью ромашки, колокольцы. Пачкал нос пыльцой золотых шариков, которые бабушка называла смешным словом «пижма». Запах луга был - сладкий, медвяный.
Совсем не так пахло у нас во дворе. От нескольких грядок, дававших бабушке зеленцу к обеденному столу, тянуло землей. Кусты малины и смородины вдоль забора исходили вареньевой приторностью. А трава, густая дворовая трава пыталась повторить аромат лугового пестроцветья - но не могла. Я садился на корточки над ее купами и втягивал носом воздух так, что звенело в затылке. Запах был свежий, острый, тревожный. Похожий был у разрезанного арбуза с бледно-зеленой толщей корки и пугающе-красной сердцевиной. Из всех фруктов и овощей, попадавших на стол, лишь арбуз выглядел убитым.
По вечерам бабушка, щуря глаза, читала мне книжки. Я мог бы и сам, но так было интереснее. К тому же, пока она проговаривала слова, неторопливо цепляя их одно за другим за другим со страниц, словно оладушки со сковороды, я через ее локоть разглядывал картинки на разворотах. Мне особенно нравились те, на которых были нарисованы сказочные домики и улочки. Крыши там были непременно красными, окна уютно светили желтым, а тротуары петляли, огибая углы. Я знал: за каждым оконцем живет маленький человечек, старательно зажигающий лампу.
Мама и папа приезжали на выходные. Мама осматривала меня так, будто боялась, что с прошлой недели недосчитается уха или пальца. С папой мы мастерили кораблики из дощечек, носили их на речку и расстреливали залпами береговой батареи, заряжая орудия незрелыми снарядами с ничейной яблони.
Вечером я подносил книжку не бабушке, а маме.
- Разве ты не умеешь читать? - удивилась она однажды.
Я вздохнул.
- Лентяй, - бросил папа.
Мне пришлось объяснить - про картинки, про домики, про желтые лампы человечков.
Мама покачала головой и взяла книжку в руки. Папа хмыкнул.
Шел август. По небу бродили облака, возвращавшиеся на исходе лета из дальних краев. Иногда они наваливались на солнце и устраивали кучу-малу.
Мама и папа приехали - значит, миновала еще одна неделя. Мама привезла мне куртку, вечерами было уже прохладно.
- Вырос, вырос, - озабоченно повторяла мама, когда я, по ее настоянию, просовывал руки в рукава.
- Вот и хорошо, - кивала бабушка. - Еще б не вырасти!
Папа, присев, копался в дальнем углу двора. Его не заставляли примерять одежду.
Вечером, сидя за столом, я смотрел на свое отражение в темном стекле. Мама лила в чашки чай.
- Пойдем, что-то покажу, - подмигнул мне папа и направился к двери.
- Куда это вы? - недовольно спросила бабушка.
- Секрет.
- Без куртки не выходи! - сказала мама мне.
Я насупился и принялся разбирать дурацкие рукава.
Небо над домом было черным и серебряным одновременно. Половинка луны, точно пухлый пирожок - один бок круче другого, - высвечивала полосы ночных облаков. Трава во дворе тоже была черной, и даже по запаху я ощущал, какая она мокрая и холодная. Мы отошли почти к забору, и папа развернул меня лицом к дому:
- Смотри.
В нашем доме светились два окна, оба - желтые и до страсти уютные.
- Выходит, мы сами живем в сказочном домике? - папа обнял меня за плечи.
Я ничего не мог сказать, только кивнул.
- Ну, пошли назад, а то обоим попадет.
Едва мы вернулись, мама напустилась на меня:
- Ноги промочил?
Я пошевелил пальцами. Мокро им не было. Но мама не успокоилась:
- Раздевайся - и спать.
- Пусть чай допьет, горячий, - предложила бабушка. - Что малый, что здоровый - ума одинаково.
Я сел за стол и обхватил кружку ладонями.
Папа подмигнул мне:
- Вот такие они, сказочные человечки!
Я фыркнул в чай.
- Думаю, завтра мы увидим кое-что еще, - пообещал папа.
Назавтра мы увидели дождь. Он лил из туч, в которые превратились к утру полосатые облака. Папа засел перед телевизором, экран которого рябил так, будто дождь шел и там. Мама и бабушка топтались по дому, звенели посудой и хлопали дверцами шкафов.
Один раз мы выбрались на веранду - подышать воздухом. Там было мокро.
Дождь продолжался весь день, и на следующий - тоже.
- Может быть, уедем все вместе? - спросила мама у бабушки.
- Распогодится, - махнула та рукой. - Насидимся еще в городе.
Через неделю к нам никто не приехал - у папы сломалась машина. Я был расстроен.
- Ничего, - утешала меня бабушка. - На будущее воскресенье все равно уезжать.
- Как? - не поверил я
- Вот так. Потом еще денек-другой - и школа.
Я шмыгнул носом, и травяной запах подтвердил мне: лету конец.
Дни до отъезда пролетели быстро.
Папина машина бибикнула, как обычно - ни за что бы не поверил, что она ломалась.
Утром папа выглянул во двор.
- Нужно убрать траву, чтобы не оставалась на зиму.
Он повернулся ко мне:
- Поможешь косить?
Я радостно подпрыгнул.
- Что ты придумал? - заворчала бабушка. - Ребенка оставь в покое!
Папа вытолкал из кладовки косилку и долго возился с ней, оживляя. Мотор кашлял, трещал, плевался дымом. Наконец, косилка взревела.
- Держи крепче!
Обмирая от восторга, я вцепился в ручку. Подталкиваемая мной, косилка неуклюже поползла поперек двора.
- С ума сошел! - переполошилась мама.
- Ничего, - папа обнял ее. - Он уже большой, справится.
Срезанная трава вылетала из косилки вбок, будто струя. Запах тек - пряный, пронзительный, как никогда. Даже бензиновая гарь не могла его заглушить.
Я перемещался зигзагами. Наверное, это было неправильно, но иначе у меня не получалось. Я выстригал по двору ломаную линию, папа смеялся и показывал пальцем, мама качала головой.
Дважды я прошелся мимо смородины и взял курс к дальнему забору. Я заметил, что штаны мои намокли понизу, но мама этого пока не видела. Перевалившись колесом через бугорок, косилка прянула чуть в сторону.
Мотор взвизгнул, что-то звонко щелкнуло, будто лопнула металлическая лента. Косилка дернулась, ее рукоятка обожгла мне ладони. Я отпрыгнул от нее, мотор рявкнул и заглох.
Я обошел косилку. Больше всего я боялся, что сломал ее, и мне попадет. Трава около нее была изрезана и примята, изжелто-зеленые стебли торчали беспорядочно, а среди них что-то пестрело. Я склонился, уперши руки в коленки.
Маленькие домики были разрублены и опрокинуты. Стены их треснули, с некоторых сорвало крыши. Окна без стекол, выломанные двери. Острые осколки валялись тут же, в траве. И что-то яркое, красное, как арбузное нутро, на подрагивавших былинках.
Я закричал. Потом закричала мама, она и папа, наверное, подбежали ко мне, потому что меня подняло вверх, завертело, ощупало. Мамин голос покрывал все:
- Порезался?.. Где больно?.. Где?.. Где?..
Я отбивался, молотил руками и ногами и, кажется, попал кому-то по лицу. Папа оттащил меня к дому.
- Цел.
Я вопил, не переставая.
- Да что случилось?
Потом вдруг стало очень мокро и холодно.
- Зачем же так, мама?!
- А ничего, ничего, - бормотала бабушка, отставив опустевший стакан в сторонку и вытирая мне лицо платочком. - А все уже в порядке.
Я давился всхлипами и дрожал.
Меня внесли в комнату, раздели, уложили в постель. Чем-то поили.
Потом мама и папа ругались за закрытыми дверями - шепотом, который проникал сквозь доски.
- Это же просто игрушки! Конструктор! Я хотел, чтобы он нашел в траве эти свои домики! Еще две недели назад! - доказывал папа. - Откуда я знал, что они так и стоят там?
Мама бранила его - непонятно, за что.
Потом я забылся неприятным сном. Кажется, этому помог начавшийся дождь.
На другой день мы торопливо собрались. Косилка так и мокла всю ночь - папа затолкал ее в кладовку перед отъездом, сам я не подошел бы к ней ни за какие коврижки. После папа что-то собрал в промытой траве и сунул в мешок с мусором. Двор так и остался обезображенным - с выстриженным косилкой шрамом.
С того августа прошло уже много лет. Я помню об этой истории, как помню о многих других происшествиях в детстве - глупых, или смешных, или досадных. Я не стал бояться ни газонокосилок, ни пластмассовых домиков. Не скрою, воспоминание об игрушках, попавших под стальную фрезу - не из самых приятных. Память - удивительная штука: иной раз она отказывается сохранить то или иное событие, а порой, напротив, украшает лишними деталями обычные вещи. Конечно же, ничего подобного в действительности не было, но мне кажется, будто тогда, стоя у травяной проплешины, я видел, как что-то крохотное, изувеченное, шевелилось среди разломанных стен и крыш. И красные пятнышки. Они-то, пожалуй, были точно. Я привык считать, что это - ягодки запоздавшей августовской земляники.
И еще. Как-то так получилось, что я перестал любить арбуз. По-моему, рассеченный, он слишком уж пахнет травой. Слишком.
Все лето я проводил за городом, среди дачных заборов, в десяти минутах бега от дикого луга и кривенькой речушки-ленивицы, сонно замиравшей к августу под драным покрывалом зеленой ряски. Мошки носились над косматым луговым быльем, водомерки раскатывали по мутной глади. Комары, не зная, что выбрать, метались между водой и сушей вдоль топкого бережка.
Я нюхал траву. В разное время - желтые одуваны, клевер, кашку, похожие на яичницу-глазунью ромашки, колокольцы. Пачкал нос пыльцой золотых шариков, которые бабушка называла смешным словом «пижма». Запах луга был - сладкий, медвяный.
Совсем не так пахло у нас во дворе. От нескольких грядок, дававших бабушке зеленцу к обеденному столу, тянуло землей. Кусты малины и смородины вдоль забора исходили вареньевой приторностью. А трава, густая дворовая трава пыталась повторить аромат лугового пестроцветья - но не могла. Я садился на корточки над ее купами и втягивал носом воздух так, что звенело в затылке. Запах был свежий, острый, тревожный. Похожий был у разрезанного арбуза с бледно-зеленой толщей корки и пугающе-красной сердцевиной. Из всех фруктов и овощей, попадавших на стол, лишь арбуз выглядел убитым.
По вечерам бабушка, щуря глаза, читала мне книжки. Я мог бы и сам, но так было интереснее. К тому же, пока она проговаривала слова, неторопливо цепляя их одно за другим за другим со страниц, словно оладушки со сковороды, я через ее локоть разглядывал картинки на разворотах. Мне особенно нравились те, на которых были нарисованы сказочные домики и улочки. Крыши там были непременно красными, окна уютно светили желтым, а тротуары петляли, огибая углы. Я знал: за каждым оконцем живет маленький человечек, старательно зажигающий лампу.
Мама и папа приезжали на выходные. Мама осматривала меня так, будто боялась, что с прошлой недели недосчитается уха или пальца. С папой мы мастерили кораблики из дощечек, носили их на речку и расстреливали залпами береговой батареи, заряжая орудия незрелыми снарядами с ничейной яблони.
Вечером я подносил книжку не бабушке, а маме.
- Разве ты не умеешь читать? - удивилась она однажды.
Я вздохнул.
- Лентяй, - бросил папа.
Мне пришлось объяснить - про картинки, про домики, про желтые лампы человечков.
Мама покачала головой и взяла книжку в руки. Папа хмыкнул.
Шел август. По небу бродили облака, возвращавшиеся на исходе лета из дальних краев. Иногда они наваливались на солнце и устраивали кучу-малу.
Мама и папа приехали - значит, миновала еще одна неделя. Мама привезла мне куртку, вечерами было уже прохладно.
- Вырос, вырос, - озабоченно повторяла мама, когда я, по ее настоянию, просовывал руки в рукава.
- Вот и хорошо, - кивала бабушка. - Еще б не вырасти!
Папа, присев, копался в дальнем углу двора. Его не заставляли примерять одежду.
Вечером, сидя за столом, я смотрел на свое отражение в темном стекле. Мама лила в чашки чай.
- Пойдем, что-то покажу, - подмигнул мне папа и направился к двери.
- Куда это вы? - недовольно спросила бабушка.
- Секрет.
- Без куртки не выходи! - сказала мама мне.
Я насупился и принялся разбирать дурацкие рукава.
Небо над домом было черным и серебряным одновременно. Половинка луны, точно пухлый пирожок - один бок круче другого, - высвечивала полосы ночных облаков. Трава во дворе тоже была черной, и даже по запаху я ощущал, какая она мокрая и холодная. Мы отошли почти к забору, и папа развернул меня лицом к дому:
- Смотри.
В нашем доме светились два окна, оба - желтые и до страсти уютные.
- Выходит, мы сами живем в сказочном домике? - папа обнял меня за плечи.
Я ничего не мог сказать, только кивнул.
- Ну, пошли назад, а то обоим попадет.
Едва мы вернулись, мама напустилась на меня:
- Ноги промочил?
Я пошевелил пальцами. Мокро им не было. Но мама не успокоилась:
- Раздевайся - и спать.
- Пусть чай допьет, горячий, - предложила бабушка. - Что малый, что здоровый - ума одинаково.
Я сел за стол и обхватил кружку ладонями.
Папа подмигнул мне:
- Вот такие они, сказочные человечки!
Я фыркнул в чай.
- Думаю, завтра мы увидим кое-что еще, - пообещал папа.
Назавтра мы увидели дождь. Он лил из туч, в которые превратились к утру полосатые облака. Папа засел перед телевизором, экран которого рябил так, будто дождь шел и там. Мама и бабушка топтались по дому, звенели посудой и хлопали дверцами шкафов.
Один раз мы выбрались на веранду - подышать воздухом. Там было мокро.
Дождь продолжался весь день, и на следующий - тоже.
- Может быть, уедем все вместе? - спросила мама у бабушки.
- Распогодится, - махнула та рукой. - Насидимся еще в городе.
Через неделю к нам никто не приехал - у папы сломалась машина. Я был расстроен.
- Ничего, - утешала меня бабушка. - На будущее воскресенье все равно уезжать.
- Как? - не поверил я
- Вот так. Потом еще денек-другой - и школа.
Я шмыгнул носом, и травяной запах подтвердил мне: лету конец.
Дни до отъезда пролетели быстро.
Папина машина бибикнула, как обычно - ни за что бы не поверил, что она ломалась.
Утром папа выглянул во двор.
- Нужно убрать траву, чтобы не оставалась на зиму.
Он повернулся ко мне:
- Поможешь косить?
Я радостно подпрыгнул.
- Что ты придумал? - заворчала бабушка. - Ребенка оставь в покое!
Папа вытолкал из кладовки косилку и долго возился с ней, оживляя. Мотор кашлял, трещал, плевался дымом. Наконец, косилка взревела.
- Держи крепче!
Обмирая от восторга, я вцепился в ручку. Подталкиваемая мной, косилка неуклюже поползла поперек двора.
- С ума сошел! - переполошилась мама.
- Ничего, - папа обнял ее. - Он уже большой, справится.
Срезанная трава вылетала из косилки вбок, будто струя. Запах тек - пряный, пронзительный, как никогда. Даже бензиновая гарь не могла его заглушить.
Я перемещался зигзагами. Наверное, это было неправильно, но иначе у меня не получалось. Я выстригал по двору ломаную линию, папа смеялся и показывал пальцем, мама качала головой.
Дважды я прошелся мимо смородины и взял курс к дальнему забору. Я заметил, что штаны мои намокли понизу, но мама этого пока не видела. Перевалившись колесом через бугорок, косилка прянула чуть в сторону.
Мотор взвизгнул, что-то звонко щелкнуло, будто лопнула металлическая лента. Косилка дернулась, ее рукоятка обожгла мне ладони. Я отпрыгнул от нее, мотор рявкнул и заглох.
Я обошел косилку. Больше всего я боялся, что сломал ее, и мне попадет. Трава около нее была изрезана и примята, изжелто-зеленые стебли торчали беспорядочно, а среди них что-то пестрело. Я склонился, уперши руки в коленки.
Маленькие домики были разрублены и опрокинуты. Стены их треснули, с некоторых сорвало крыши. Окна без стекол, выломанные двери. Острые осколки валялись тут же, в траве. И что-то яркое, красное, как арбузное нутро, на подрагивавших былинках.
Я закричал. Потом закричала мама, она и папа, наверное, подбежали ко мне, потому что меня подняло вверх, завертело, ощупало. Мамин голос покрывал все:
- Порезался?.. Где больно?.. Где?.. Где?..
Я отбивался, молотил руками и ногами и, кажется, попал кому-то по лицу. Папа оттащил меня к дому.
- Цел.
Я вопил, не переставая.
- Да что случилось?
Потом вдруг стало очень мокро и холодно.
- Зачем же так, мама?!
- А ничего, ничего, - бормотала бабушка, отставив опустевший стакан в сторонку и вытирая мне лицо платочком. - А все уже в порядке.
Я давился всхлипами и дрожал.
Меня внесли в комнату, раздели, уложили в постель. Чем-то поили.
Потом мама и папа ругались за закрытыми дверями - шепотом, который проникал сквозь доски.
- Это же просто игрушки! Конструктор! Я хотел, чтобы он нашел в траве эти свои домики! Еще две недели назад! - доказывал папа. - Откуда я знал, что они так и стоят там?
Мама бранила его - непонятно, за что.
Потом я забылся неприятным сном. Кажется, этому помог начавшийся дождь.
На другой день мы торопливо собрались. Косилка так и мокла всю ночь - папа затолкал ее в кладовку перед отъездом, сам я не подошел бы к ней ни за какие коврижки. После папа что-то собрал в промытой траве и сунул в мешок с мусором. Двор так и остался обезображенным - с выстриженным косилкой шрамом.
С того августа прошло уже много лет. Я помню об этой истории, как помню о многих других происшествиях в детстве - глупых, или смешных, или досадных. Я не стал бояться ни газонокосилок, ни пластмассовых домиков. Не скрою, воспоминание об игрушках, попавших под стальную фрезу - не из самых приятных. Память - удивительная штука: иной раз она отказывается сохранить то или иное событие, а порой, напротив, украшает лишними деталями обычные вещи. Конечно же, ничего подобного в действительности не было, но мне кажется, будто тогда, стоя у травяной проплешины, я видел, как что-то крохотное, изувеченное, шевелилось среди разломанных стен и крыш. И красные пятнышки. Они-то, пожалуй, были точно. Я привык считать, что это - ягодки запоздавшей августовской земляники.
И еще. Как-то так получилось, что я перестал любить арбуз. По-моему, рассеченный, он слишком уж пахнет травой. Слишком.