Страшилки
От огня, вокруг которого мы сидим, кажется, будто ночь за нашими спинами совсем черная. С одной стороны - лес, с другой - чахлый луг, примыкающий к топи. Небо звездное, а вот луны нет.
- Ну, кто будет рассказывать? - ноет Толян. - Давайте уже.
Я смотрю на Фофана, Фофан на Тоху. Грюк крутит головой. Леонид пялится на огонь своими рыбьими глазенапами.
- Так и будем молчать? - не унимается Толян.
- Почему молчать? - кривится Фофан. - Ты вон не умолкаешь.
Толян надувается.
- Ладно, - вздыхает Тоха. - Слушайте про черные очки.
Мы слушаем.
- Один пацан хотел себе черные очки купить. Чтобы крутые были, и не очень дорого. В магазин пошел, а там такие цены - трёхнешься. Ну, он на рынок почапал, где хачи очками торгуют. Стали ему предлагать всякие адидасы-поляроиды. Пацан одни примерил, другие - не нравятся: то сидят криво, то поцарапанные какие-то. Тут какой-то продавец ему говорит: «Вот как раз для тебя! Держи!» И очки протягивает. Пацан посмотрел - очки прикольные. С черепушками на дужках. «А сколько стоят?» - «Со скидкой отдам! На сто рублей дешевле!» Короче, повелся он. Пыльные только очки оказались - наверное, долго никто не брал. Он их пальцем протер, нацепил. Мутновато, вообще-то, но носить можно. Деньги отдал, на выход направился. По рынку в черных очках бродить трудно: народу много, все мельтешат, а тут еще стекла изнутри бликуют. Пацан пару раз, чтобы в хмырей, перед носом выскакивающих, не врезаться, тормозил так, что все вокруг шугались. Плюнул он, очки на шею повесил и пошел. На другой день собрался потусоваться. Очки надел, вышел из квартиры. Тут как раз на лестничной площадке соседская дверь приоткрылась, соседка вылезла - мусор, что ли, выбросить. А в двери за ее спиной - целая толпа. Пацан ей: «Здрастье, Марь Иванна! Гости у вас?» Та в ответ: «Здравствуй, с чего ты взял?» - «Так ведь вон сколько народу!» Соседка головой покачала: «Странные у тебя шутки!» Пацан пожал плечами: дура старая! Явился на тусу. В очках. Туда, сюда. Пива взяли. Он бутылку начатую возле ног поставил, видит краем глаза - кто-то к ней сзади тянется. «Хапки убери!» А кто - убери? Никто его пиво не трогает. Пацан на измену сел. Проморгался, очки задом наперед перевернул, на затылок. И тут стали ему в голову мысли мертвые лезть. Через черные стекла.
- Это как? - не выдерживает Фофан.
- Каком вниз, - огрызается Тоха. - Мертвые, и все тут. Чуть умом он не повредился. А, может, и тронулся даже. Немного. Тут пацан сразу все и понял. Он сквозь черные очки покойников видел.
- Днем?
- А хоть бы и днем.
- Лажа!
- И что они делали? - цедит Грюк.
- Известно, чего. Жизнь у живых сосали.
Грюк толкает Фофана локтем:
- Допёр? Сосали! - и тычет пальцем себе в низ живота.
Фофан ржет. Тоха злится.
- И чем дело кончилось? - спрашиваю я.
- Известно, чем. Помер пацан.
- Почему? - не понимает Фофан.
- Так мысли ж у него уже мертвыми стали.
- А!..
Фофан неожиданно притихает. В тохиных словах есть какая-то жуткая логика.
- Чья теперь очередь? - нарушает Толян молчание.
- Твоя, - лениво поднимает Грюк губу.
- С чего бы это?!
- А кто признался, тот и усрался.
- Да пошел ты!..
- Эй, - примирительно окликает Фофан. - Спокойно, я расскажу. Про собаку.
Про собаку - так про собаку.
- Малец один ночью не спал. Сидел в комнате с открытой форткой. Слышит - за окном собака воет. Страшно так, тоскливо. Самой не видно в темноте, только голос. Он к мамке: «Слышишь?» А та тоже не спала. Как напустилась на него: «Хватит глупостями заниматься! Не слушай ее!» - «Почему?» - «Вот надеру уши, узнаешь!» То, се - малец пристал и добился, чтобы мамка объяснила: «Собаки смерть чуют. Раз эта воет - значит, смерть рядом. Ты, сынок, внимания на вой не обращай. А иначе худу быть». Легко сказать! Как тут внимания не обращать, если звук такой, что уши закладывает?
Фофан замолкает.
Толян не выдерживает:
- А дальше?
- Все правдой оказалось, как мамка и говорила, - качает Фофан головой. - Через сутки умерла.
- Мать?!
- Собака…
Грюк фыркает. Фофан не выдерживает и снова ржет, едва не заваливаясь. Оба они веселятся, как гоблины.
- Мудаки, - обижается Толян.
- Ты, Толян, сам мудак, - высказывается Грюк. - Все тебе хочется про какую-нибудь хрень послушать. А вот представь: сидишь это ты здесь, и вдруг вон там, над топью, появляется свечение… Ты скок, а оно все больше, страшнее… И понимаешь ты, что не убежишь… И мы тебе не поможем - самим ведь не спастись…
- Ё, - скисает Толян. - Хорош. Чего пугаешь?
Фофан, на которого Толян не глядит, подмигивает Грюку.
- Я сейчас сам что-нибудь расскажу, - торопливо предлагает Толян. - Хотите?
- Валяй.
- Ну, одному кренделю малолетнему нужно было купить галстук для школы. Красный. Он, разумеется, в магазин. А там галстуки лежат - вроде, как обычные, но не красные, а черные. Делать нечего, он черный галстук взял. Продавец спрашивает: «Ты уверен?» Шкет: «Да!»
- А в чем фишка? - не врубается Тоха. - У нас в лицее у всех галстуки черные. Кто ж красный станет носить, как лох?
- Это давно было, - отмахивается Толян.
- Про пионеров слыхал? - поясняет Фофан.
- Аа, понял.
- Вот. Пришел он в школу в черном галстуке. Училка: «Ой! Ай! Как не стыдно? Сними немедленно!» Тот снимать - не снимается. Училка визжит, к директору шкета тянет. А у него узел на горле сам собой все туже и туже затягивается. Пока спохватились - у шкета фейс почернел, как галстук. А галстук, наоборот, красным стал. Это он крови напился.
- С чего бы галстук кровь пил, если пацана не зарезало, а задушило? - сомневается Фофан.
- Купи себе такой же, повяжи - и разбирайся, в чем там дело! - с вызовом гоношится Толян.
- Долго уже сидим, - изрекает вдруг Леонид. У него одутловатое лицо, и глаза совсем квелые. Он старший, и поэтому даже здесь, возле сзъежившегося огня, делает вид, будто присматривает за нами.
- А куда торопиться? - небрежно роняет Грюк.
- Можно успеть еще что-нибудь послушать, - заискивающе предлагает Толян.
- Мужик один работал с подростками воспитателем, - заводит Леонид. - Клуб организовал спортивно-туристический. В подвале.
- Слышали уже про такое, - морщится Фофан.
- Ребятня вступала. И каждый писал на бумажке: «Хочу покорить горную вершину». Или: «Хочу уйти в открытое море». Вроде заявлений.
- Знаем, знаем, - присоединяется к Фофану Тоха.
- Мужик всем испытания устраивал. Поодиночке. На смелость и выносливость, - не обращает на них внимания Леонид. - Кого душил петлей, кому вены колол. И слово с каждого брал, что это - секрет. Вроде тайного экзамена.
Меня отчего-то охватывает беспокойство.
- Иногда подростки пропадали. Домой не возвращались, в клубе их больше не видели. Милиция начинала розыск. Мужик следователям бумажки подсовывал - про горы там, про море или про подводную лодку на льдине. Мол, подались герои за подвигами. Костры, первопроходцы, и все такое.
Леонид жует белесыми губами. Неприятно это у него получается - будто пробует на вкус что-то, чего я бы в рот не взял.
- А однажды в клубный подвал проверка нагрянула. Пожарная комиссия. Говорят: «Что это у вас за дверца в углу? Откройте-ка!»
Меня уже мелко трясет. Леонид поднимает на меня снулый взгляд и продолжает, словно только мне и рассказывает:
- Мужик отнекивался, что не знает, где ключ. Вроде, никогда дверь не отпирал и не видел, что там за ней. Может, служебное помещение с трубами, а, может, и просто шкаф. Кончилось тем, что замок взломали. И только дверь открыли…
Леонид дергается всем телом. Я всегда заранее чуял неприятности: оглушительный вопль пропиливает мне голову. Тоха и Фофан взвиваются, Грюк вжимается в черную траву. Звуки ночью разносятся далеко, не ослабевая, точно единственное, что глушит их в другое время суток - солнечный свет.
Из-за леса, от ближнего поселения, с чьего-то двора летит, пропарывая блекнущую ночь, крик разбуженного прежде времени петуха. Грюк беззвучно ревет, раззявив пасть. Леонид опадает перепревшей квашней. Чахлый болотный огонь в центре нашего круга гаснет, Тоха, Фофан, Толян расплываются, я погружаюсь во тьму, куда нет доступа ни петушиному кукареканью, ни тому, что за ним последует. И - корчась и распадаясь - я еще успеваю порадоваться, что, в сущности, дешево отделываюсь, проваливаясь в тартарары прежде, чем над топью возникает жуткое свечение, которое быстро охватит весь горизонт от трясины до леса и исторгнет из себя губительное огненное солнце.
- Ну, кто будет рассказывать? - ноет Толян. - Давайте уже.
Я смотрю на Фофана, Фофан на Тоху. Грюк крутит головой. Леонид пялится на огонь своими рыбьими глазенапами.
- Так и будем молчать? - не унимается Толян.
- Почему молчать? - кривится Фофан. - Ты вон не умолкаешь.
Толян надувается.
- Ладно, - вздыхает Тоха. - Слушайте про черные очки.
Мы слушаем.
- Один пацан хотел себе черные очки купить. Чтобы крутые были, и не очень дорого. В магазин пошел, а там такие цены - трёхнешься. Ну, он на рынок почапал, где хачи очками торгуют. Стали ему предлагать всякие адидасы-поляроиды. Пацан одни примерил, другие - не нравятся: то сидят криво, то поцарапанные какие-то. Тут какой-то продавец ему говорит: «Вот как раз для тебя! Держи!» И очки протягивает. Пацан посмотрел - очки прикольные. С черепушками на дужках. «А сколько стоят?» - «Со скидкой отдам! На сто рублей дешевле!» Короче, повелся он. Пыльные только очки оказались - наверное, долго никто не брал. Он их пальцем протер, нацепил. Мутновато, вообще-то, но носить можно. Деньги отдал, на выход направился. По рынку в черных очках бродить трудно: народу много, все мельтешат, а тут еще стекла изнутри бликуют. Пацан пару раз, чтобы в хмырей, перед носом выскакивающих, не врезаться, тормозил так, что все вокруг шугались. Плюнул он, очки на шею повесил и пошел. На другой день собрался потусоваться. Очки надел, вышел из квартиры. Тут как раз на лестничной площадке соседская дверь приоткрылась, соседка вылезла - мусор, что ли, выбросить. А в двери за ее спиной - целая толпа. Пацан ей: «Здрастье, Марь Иванна! Гости у вас?» Та в ответ: «Здравствуй, с чего ты взял?» - «Так ведь вон сколько народу!» Соседка головой покачала: «Странные у тебя шутки!» Пацан пожал плечами: дура старая! Явился на тусу. В очках. Туда, сюда. Пива взяли. Он бутылку начатую возле ног поставил, видит краем глаза - кто-то к ней сзади тянется. «Хапки убери!» А кто - убери? Никто его пиво не трогает. Пацан на измену сел. Проморгался, очки задом наперед перевернул, на затылок. И тут стали ему в голову мысли мертвые лезть. Через черные стекла.
- Это как? - не выдерживает Фофан.
- Каком вниз, - огрызается Тоха. - Мертвые, и все тут. Чуть умом он не повредился. А, может, и тронулся даже. Немного. Тут пацан сразу все и понял. Он сквозь черные очки покойников видел.
- Днем?
- А хоть бы и днем.
- Лажа!
- И что они делали? - цедит Грюк.
- Известно, чего. Жизнь у живых сосали.
Грюк толкает Фофана локтем:
- Допёр? Сосали! - и тычет пальцем себе в низ живота.
Фофан ржет. Тоха злится.
- И чем дело кончилось? - спрашиваю я.
- Известно, чем. Помер пацан.
- Почему? - не понимает Фофан.
- Так мысли ж у него уже мертвыми стали.
- А!..
Фофан неожиданно притихает. В тохиных словах есть какая-то жуткая логика.
- Чья теперь очередь? - нарушает Толян молчание.
- Твоя, - лениво поднимает Грюк губу.
- С чего бы это?!
- А кто признался, тот и усрался.
- Да пошел ты!..
- Эй, - примирительно окликает Фофан. - Спокойно, я расскажу. Про собаку.
Про собаку - так про собаку.
- Малец один ночью не спал. Сидел в комнате с открытой форткой. Слышит - за окном собака воет. Страшно так, тоскливо. Самой не видно в темноте, только голос. Он к мамке: «Слышишь?» А та тоже не спала. Как напустилась на него: «Хватит глупостями заниматься! Не слушай ее!» - «Почему?» - «Вот надеру уши, узнаешь!» То, се - малец пристал и добился, чтобы мамка объяснила: «Собаки смерть чуют. Раз эта воет - значит, смерть рядом. Ты, сынок, внимания на вой не обращай. А иначе худу быть». Легко сказать! Как тут внимания не обращать, если звук такой, что уши закладывает?
Фофан замолкает.
Толян не выдерживает:
- А дальше?
- Все правдой оказалось, как мамка и говорила, - качает Фофан головой. - Через сутки умерла.
- Мать?!
- Собака…
Грюк фыркает. Фофан не выдерживает и снова ржет, едва не заваливаясь. Оба они веселятся, как гоблины.
- Мудаки, - обижается Толян.
- Ты, Толян, сам мудак, - высказывается Грюк. - Все тебе хочется про какую-нибудь хрень послушать. А вот представь: сидишь это ты здесь, и вдруг вон там, над топью, появляется свечение… Ты скок, а оно все больше, страшнее… И понимаешь ты, что не убежишь… И мы тебе не поможем - самим ведь не спастись…
- Ё, - скисает Толян. - Хорош. Чего пугаешь?
Фофан, на которого Толян не глядит, подмигивает Грюку.
- Я сейчас сам что-нибудь расскажу, - торопливо предлагает Толян. - Хотите?
- Валяй.
- Ну, одному кренделю малолетнему нужно было купить галстук для школы. Красный. Он, разумеется, в магазин. А там галстуки лежат - вроде, как обычные, но не красные, а черные. Делать нечего, он черный галстук взял. Продавец спрашивает: «Ты уверен?» Шкет: «Да!»
- А в чем фишка? - не врубается Тоха. - У нас в лицее у всех галстуки черные. Кто ж красный станет носить, как лох?
- Это давно было, - отмахивается Толян.
- Про пионеров слыхал? - поясняет Фофан.
- Аа, понял.
- Вот. Пришел он в школу в черном галстуке. Училка: «Ой! Ай! Как не стыдно? Сними немедленно!» Тот снимать - не снимается. Училка визжит, к директору шкета тянет. А у него узел на горле сам собой все туже и туже затягивается. Пока спохватились - у шкета фейс почернел, как галстук. А галстук, наоборот, красным стал. Это он крови напился.
- С чего бы галстук кровь пил, если пацана не зарезало, а задушило? - сомневается Фофан.
- Купи себе такой же, повяжи - и разбирайся, в чем там дело! - с вызовом гоношится Толян.
- Долго уже сидим, - изрекает вдруг Леонид. У него одутловатое лицо, и глаза совсем квелые. Он старший, и поэтому даже здесь, возле сзъежившегося огня, делает вид, будто присматривает за нами.
- А куда торопиться? - небрежно роняет Грюк.
- Можно успеть еще что-нибудь послушать, - заискивающе предлагает Толян.
- Мужик один работал с подростками воспитателем, - заводит Леонид. - Клуб организовал спортивно-туристический. В подвале.
- Слышали уже про такое, - морщится Фофан.
- Ребятня вступала. И каждый писал на бумажке: «Хочу покорить горную вершину». Или: «Хочу уйти в открытое море». Вроде заявлений.
- Знаем, знаем, - присоединяется к Фофану Тоха.
- Мужик всем испытания устраивал. Поодиночке. На смелость и выносливость, - не обращает на них внимания Леонид. - Кого душил петлей, кому вены колол. И слово с каждого брал, что это - секрет. Вроде тайного экзамена.
Меня отчего-то охватывает беспокойство.
- Иногда подростки пропадали. Домой не возвращались, в клубе их больше не видели. Милиция начинала розыск. Мужик следователям бумажки подсовывал - про горы там, про море или про подводную лодку на льдине. Мол, подались герои за подвигами. Костры, первопроходцы, и все такое.
Леонид жует белесыми губами. Неприятно это у него получается - будто пробует на вкус что-то, чего я бы в рот не взял.
- А однажды в клубный подвал проверка нагрянула. Пожарная комиссия. Говорят: «Что это у вас за дверца в углу? Откройте-ка!»
Меня уже мелко трясет. Леонид поднимает на меня снулый взгляд и продолжает, словно только мне и рассказывает:
- Мужик отнекивался, что не знает, где ключ. Вроде, никогда дверь не отпирал и не видел, что там за ней. Может, служебное помещение с трубами, а, может, и просто шкаф. Кончилось тем, что замок взломали. И только дверь открыли…
Леонид дергается всем телом. Я всегда заранее чуял неприятности: оглушительный вопль пропиливает мне голову. Тоха и Фофан взвиваются, Грюк вжимается в черную траву. Звуки ночью разносятся далеко, не ослабевая, точно единственное, что глушит их в другое время суток - солнечный свет.
Из-за леса, от ближнего поселения, с чьего-то двора летит, пропарывая блекнущую ночь, крик разбуженного прежде времени петуха. Грюк беззвучно ревет, раззявив пасть. Леонид опадает перепревшей квашней. Чахлый болотный огонь в центре нашего круга гаснет, Тоха, Фофан, Толян расплываются, я погружаюсь во тьму, куда нет доступа ни петушиному кукареканью, ни тому, что за ним последует. И - корчась и распадаясь - я еще успеваю порадоваться, что, в сущности, дешево отделываюсь, проваливаясь в тартарары прежде, чем над топью возникает жуткое свечение, которое быстро охватит весь горизонт от трясины до леса и исторгнет из себя губительное огненное солнце.