Время "до"
В ее маленьком уютном мирке места доставало лишь ей одной. Жизненное пространство обладало тремя основными качествами: оно было темным, тесным и надежным. Время сладко тянулось для нее, свернувшейся калачиком; пустоты вокруг не имелось вовсе, все заполняла жидкость - она была погружена в эту нутряную влагу, хотя давно уже лишилась крохотных жабр, диковинной памяти о минувшем, не имевшем более к ней никакого отношения.
Ей было спокойно. Жидкость, омывавшая ее, делала плоть почти невесомой, она едва не растворялась в баюкавших ее таинственных соках, и даже ее хрупкие косточки, казалось, были всего лишь сгустками нежнейшей материи, мягкими и прозрачными. Стенки убежища защищали от всех невзгод, хранили, лелеяли ее. Так продолжалось долго, долго.
Потом вдруг все разом изменилось. Мир потерял устойчивость, ее закрутило, перевернуло, волглая тьма качалась, струясь и переливаясь. Незыблемое прежде убежище содрогалось, новые, незнакомые звуки глухо рвались сквозь мокрую взвесь. Раздался жуткий шум, стенка внезапно словно прорвалась, свет хлынул в темноту - сперва струей, потом расширившимся потоком; привычный мир рушился, он больше не был прежним и не мог сопротивляться тому, что, как выяснилось, таилось снаружи. Острое, блестящее проникло в щель и быстро расширило ее; тьмы больше не было, потрясающий пестрый простор распахнулся сверху и рухнул на маленький мирок, поглотив его остатки, потерявшие последний рубеж - тонкий слой рифленой жести, сорванный плоским клыком безжалостного консервного ножа.
Ей было спокойно. Жидкость, омывавшая ее, делала плоть почти невесомой, она едва не растворялась в баюкавших ее таинственных соках, и даже ее хрупкие косточки, казалось, были всего лишь сгустками нежнейшей материи, мягкими и прозрачными. Стенки убежища защищали от всех невзгод, хранили, лелеяли ее. Так продолжалось долго, долго.
Потом вдруг все разом изменилось. Мир потерял устойчивость, ее закрутило, перевернуло, волглая тьма качалась, струясь и переливаясь. Незыблемое прежде убежище содрогалось, новые, незнакомые звуки глухо рвались сквозь мокрую взвесь. Раздался жуткий шум, стенка внезапно словно прорвалась, свет хлынул в темноту - сперва струей, потом расширившимся потоком; привычный мир рушился, он больше не был прежним и не мог сопротивляться тому, что, как выяснилось, таилось снаружи. Острое, блестящее проникло в щель и быстро расширило ее; тьмы больше не было, потрясающий пестрый простор распахнулся сверху и рухнул на маленький мирок, поглотив его остатки, потерявшие последний рубеж - тонкий слой рифленой жести, сорванный плоским клыком безжалостного консервного ножа.