Почем фут фетиша?
Петербургский «Кофе Хауз», что на Невском проспекте, устроен вовсе не так, как, скажем, «Кофе Хауз» на Новом Арбате в Москве. Второй робко жмется, словно задавленный близостью ресторанных террас роскошной «Праги»; идущие по тротуару люди опускают очи долу и видят за стеклами любителей кофе, сгорбившихся над узкими столами, тянущимися вдоль окон. Первый же выпучил огромные витрины, стеклянные плиты столешниц задраны в них высоко, над нижними кромками рам укреплены горизонтальные штанги для ног, и стулья для посетителей здесь долговязы, как ажурные пилоны. Тот, кто занимает место за прозрачным столом, сам поглядывает сверху вниз на проходящих, чьи лица скользят на уровне его колен, словно у зевак перед статуей сидящего фараона.
В один из августовских дней я сидел в «Кофе Хаузе», пялясь на Невский проспект и звеня льдом в бокале с фруктовым чаем. Рядом с моим локтем в креманке оплывало мороженое, пронзенное парой вафельных жезлов - из-за них оно походило на куриную тушку, задравшую бедренные косточки. Над бокалом торчали гофрированные соломинки, пестрый бумажный зонтик и пластиковая побрякушка, поэтому весь натюрморт в целом напоминал жертвенную птицу, поднесенную к туземному алтарю. Многочисленные официантки прилипли к дальней стойке с пирожными, как осы - к сладкому, и не мешали. Мне было хорошо.
Довольный жизнью, я вынул стопы из резных кожаных шлепанцев и утвердил их на предназначенной для ног подставке. С этого момента течение жизни на двух погонных метрах тротуара за окном переменилось. Петербуржцы и гости города, морево бредшие в обоих направлениях, стали сбиваться с шага, едва замечали витрину. В глазах их загоралось то самое знаменитое ого!, описанное наблюдательным Веничкой Ерофеевым. Только что они помышляли каждый о своем, и вдруг - одно ого! на всех. Что-то открывалось им при виде босого человека, мирно поедающего мороженое. Стала прослеживаться и закономерность: те, что шли справа налево, сразу натыкались взором на мой окольцованный палец и замирали, просветленные. Шедшие слева направо замечали его позже и успевали скрыться за краем окна - этих я мог наблюдать дважды: они возвращались, едва осознавали значимость открывшегося им зрелища.
Иностранцы, непосредственные под влиянием бремени белого человека, останавливались, подтягивались ближе и принимались тыкать пальцами, указывая друг другу на кольцо. Этого я не мог одобрить: я научен с детства, что показывать пальцем неприлично. Совсем по-другому вели себя соотечественники: они не шли дальше кивков подбородками или подпихиваний локтями. Максимум, что позволяли себе отдельные женщины - помахать руками, подзывая ушедших вперед подруг: те двигались у самого бордюра-поребрика и по этой причине миновали меня. Какая-то старуха бесцеремонно прилипла к стеклу, окликнув внучка; внучку я прискучил скорее, чем ей, он убежал, а бабка долго шептала - должно быть, молилась. Солидный господин из деликатности сделал вид, что его заинтересовало вдруг содержимое собственного портфеля - он погрузил в его недра кисть и, не отрываясь от моих стоп, нащупывал невидимую кладь так основательно, что зародил во мне напрасную надежду, будто он хочет возложить к моим ногам дары.
Многие из зрителей под влиянием пережитого после заходили в кафэ - и попадали к хищным осам-официанткам; позже, размыслив, я решил, что это могло бы стать поводом к умалению представленного мне счета, но - правды нет ни в ногах, ни на земле. Справедливости ради, нужно отметить, что не взяли с меня и штрафа - за создание на дороги обстановки, мешающей нормальному движению.
В один из августовских дней я сидел в «Кофе Хаузе», пялясь на Невский проспект и звеня льдом в бокале с фруктовым чаем. Рядом с моим локтем в креманке оплывало мороженое, пронзенное парой вафельных жезлов - из-за них оно походило на куриную тушку, задравшую бедренные косточки. Над бокалом торчали гофрированные соломинки, пестрый бумажный зонтик и пластиковая побрякушка, поэтому весь натюрморт в целом напоминал жертвенную птицу, поднесенную к туземному алтарю. Многочисленные официантки прилипли к дальней стойке с пирожными, как осы - к сладкому, и не мешали. Мне было хорошо.
Довольный жизнью, я вынул стопы из резных кожаных шлепанцев и утвердил их на предназначенной для ног подставке. С этого момента течение жизни на двух погонных метрах тротуара за окном переменилось. Петербуржцы и гости города, морево бредшие в обоих направлениях, стали сбиваться с шага, едва замечали витрину. В глазах их загоралось то самое знаменитое ого!, описанное наблюдательным Веничкой Ерофеевым. Только что они помышляли каждый о своем, и вдруг - одно ого! на всех. Что-то открывалось им при виде босого человека, мирно поедающего мороженое. Стала прослеживаться и закономерность: те, что шли справа налево, сразу натыкались взором на мой окольцованный палец и замирали, просветленные. Шедшие слева направо замечали его позже и успевали скрыться за краем окна - этих я мог наблюдать дважды: они возвращались, едва осознавали значимость открывшегося им зрелища.
Иностранцы, непосредственные под влиянием бремени белого человека, останавливались, подтягивались ближе и принимались тыкать пальцами, указывая друг другу на кольцо. Этого я не мог одобрить: я научен с детства, что показывать пальцем неприлично. Совсем по-другому вели себя соотечественники: они не шли дальше кивков подбородками или подпихиваний локтями. Максимум, что позволяли себе отдельные женщины - помахать руками, подзывая ушедших вперед подруг: те двигались у самого бордюра-поребрика и по этой причине миновали меня. Какая-то старуха бесцеремонно прилипла к стеклу, окликнув внучка; внучку я прискучил скорее, чем ей, он убежал, а бабка долго шептала - должно быть, молилась. Солидный господин из деликатности сделал вид, что его заинтересовало вдруг содержимое собственного портфеля - он погрузил в его недра кисть и, не отрываясь от моих стоп, нащупывал невидимую кладь так основательно, что зародил во мне напрасную надежду, будто он хочет возложить к моим ногам дары.
Многие из зрителей под влиянием пережитого после заходили в кафэ - и попадали к хищным осам-официанткам; позже, размыслив, я решил, что это могло бы стать поводом к умалению представленного мне счета, но - правды нет ни в ногах, ни на земле. Справедливости ради, нужно отметить, что не взяли с меня и штрафа - за создание на дороги обстановки, мешающей нормальному движению.