Много слов о моих делах
Я обещала рассказать вам про мои суды, когда всё закончится, но похоже ничего не закончится. Зато я готова подвести итог.
После того, как Мирослав уехал, я чувствовала обиду и страх. Сначала я боялась, что он вернется и опять будет меня бить. Время шло, он не возвращался, месяца через три я перестала бояться увидеть его снова. Но дело было уже не только в Мирославе. Чем дальше, тем больше я осознавала свою беззащитность. Походив в суды, полицию, к участковому и в прокуратуру, я поняла, зачем активисты пытаются добиться особого порядка рассмотрения дел о домашнем насилии. Вроде бы все законы есть, но подходящие к случаю статьи (115 и 116) относятся к делам частного обвинения. На деле это означает, что никакие профессионалы (полиция, прокуратура и т.п.) не помогают постадавшему пробиться через адову бюрократическую машину и доказать, что он не верблюд. Нужно самостоятельно собирать доказательства, искать свидетелей, добиватья, чтобы их допросили. Без адвоката это сделать пракически невозможно. Забегая вперед скажу, что у меня и с адвокатом не получилось.
Зато у обвиняемого множество возможностей улизнуть, не совершая ни единого действия. Можно уехать в другой город, и тогда приставы, по закону обязанные привести его в случае, если он не явится добровольно, отказываются это делать без объяснения причин. "Вы же понимаете", - говорят они. При этом по закону у обвиняемого есть адвокат, знающий законы явно лучше меня и мечтающий всеми силами избавиться от этого дела. Он мне сочувствует, но "вы же понимаете", работа такая. Помощник судьи (судья на это не имеет права) открыто говорит: "Конечно, вы правы, конечно, его нужно наказать. Но вы же понимаете".
И смотрят в стол. Они правда все смотрят в стол.
Сначала я не понимала. Я была зла, обижена и упряма. Мне отказывали, я заходила в другой стороны, с третьей, спамили всевозможные госструктуры заявлениями и жалобами, наняла адвоката. Сначала кончились деньги. Потом силы. Потом мне пришлось понять и признать.
Мирослав победил, даже не вступая в борьбу. Восемь месяцев ушло, чтобы доказать мне то, что он не смог доказать маме в тот вечер. Меня можно и нужно бить. Можно ломать мои вещи, доводить сына до нервного срыва. И ничего за это не будет. Несмотря на всю мою злость, обиду и упрямство, я бессильна.
Коротко ситуация такова. Было три дела. Первое - побои. Закрыто по формальной причине: обвиняемый не явился в суд, значит ему не были разъяснены его права и обязанности, значит ущемлены его интересы. Его, блин, интересы. Можно опротестовать и даже процесс идет с относительным успехом, но до конца доводить я не буду. Второе - материальный ущерб. В Питере заявление не принимают, нужно посылать его в Новокузнецк и простить рассмотреть дело без меня. Скорее всего я не буду этого делать. Не хочу больше ходить в суд. Третье - алименты. Трижды мы собирались, чтобы убедиться, что таки Мирослав не явился, хотя все понимали, что он и не явится. Осталось последнее заседание 26 октября, где судья наконец что-то решит. Алименты ему, конечно, присудят, вопрос в размере. Мне, честно говоря, все равно, но идти похоже все же придется. Это единственное дело, которое имеет смысл довести до конца.
Я бы и алименты забросила. Во-первых, мне они не нужны. Во-вторых, платить их Мирослав все равно не будет, потому что, вы же понимаете, "эта сука от меня ни рубля не получит". Единственное, зачем мне это нужно, чтобы через год-полтора было основание лишить Мирослава родительских прав. Какой он родитель, не так важно, пока он в Новкузнецке и не общается ни со мной, ни с Колей. Но мне нужно выезжать за границу, а долгосрочное разрешение на вывоз закончится через 2,5 года.
Я бы с удовольствием договорилась с Мирославом по-человечески. Если бы он раз в 5 лет выдавал мне разрешение и не возражал против эмиграции, когда у меня возникнет такая идея, я бы не затевала всего этого. А он бы спокойно общался с сыном. Я бы даже оставляла ему Коляна и ездила одна, если он так переживает. Но нет. Шанс, что Мирослав напишет или позвонит до 26 октября, равен нулю. И даже чуть меньше.
Воообще-то я успокоилась. Я не злюсь, не обижаюсь, хотя и не простила. Иногда я с грустью и благодарностью вспоминаю хорошее. Иногда мне его жаль. Мне кажется, что Мирослав скучает по Коляну. Изредка мне хочется ему написать, но я беру себя в руки: он просил оставить его в покое, он хочет забыть, что у него есть сын, и, по-видимому, получается. В лучшем случае он не ответит, но скорее всего я опять буду "тупая пизда". Не хочу. Решит - напишет сам. Я вполне готова общаться. Не так, как мы это делали последние 2 года. Только издалека. Но готова.
Я теперь в Москве. Переехала к любимым друзьям на Алексеевскую вместе с Коляном. Практически нашла работу (есть несколько вариантов). Хотелось бы написать, что началась другая жизнь и я счастлива. Хотелось бы, но нет. Зато я могу изредка быть счастливой, а это уже лучше, чем в последние 8 месяцев.
После того, как Мирослав уехал, я чувствовала обиду и страх. Сначала я боялась, что он вернется и опять будет меня бить. Время шло, он не возвращался, месяца через три я перестала бояться увидеть его снова. Но дело было уже не только в Мирославе. Чем дальше, тем больше я осознавала свою беззащитность. Походив в суды, полицию, к участковому и в прокуратуру, я поняла, зачем активисты пытаются добиться особого порядка рассмотрения дел о домашнем насилии. Вроде бы все законы есть, но подходящие к случаю статьи (115 и 116) относятся к делам частного обвинения. На деле это означает, что никакие профессионалы (полиция, прокуратура и т.п.) не помогают постадавшему пробиться через адову бюрократическую машину и доказать, что он не верблюд. Нужно самостоятельно собирать доказательства, искать свидетелей, добиватья, чтобы их допросили. Без адвоката это сделать пракически невозможно. Забегая вперед скажу, что у меня и с адвокатом не получилось.
Зато у обвиняемого множество возможностей улизнуть, не совершая ни единого действия. Можно уехать в другой город, и тогда приставы, по закону обязанные привести его в случае, если он не явится добровольно, отказываются это делать без объяснения причин. "Вы же понимаете", - говорят они. При этом по закону у обвиняемого есть адвокат, знающий законы явно лучше меня и мечтающий всеми силами избавиться от этого дела. Он мне сочувствует, но "вы же понимаете", работа такая. Помощник судьи (судья на это не имеет права) открыто говорит: "Конечно, вы правы, конечно, его нужно наказать. Но вы же понимаете".
И смотрят в стол. Они правда все смотрят в стол.
Сначала я не понимала. Я была зла, обижена и упряма. Мне отказывали, я заходила в другой стороны, с третьей, спамили всевозможные госструктуры заявлениями и жалобами, наняла адвоката. Сначала кончились деньги. Потом силы. Потом мне пришлось понять и признать.
Мирослав победил, даже не вступая в борьбу. Восемь месяцев ушло, чтобы доказать мне то, что он не смог доказать маме в тот вечер. Меня можно и нужно бить. Можно ломать мои вещи, доводить сына до нервного срыва. И ничего за это не будет. Несмотря на всю мою злость, обиду и упрямство, я бессильна.
Коротко ситуация такова. Было три дела. Первое - побои. Закрыто по формальной причине: обвиняемый не явился в суд, значит ему не были разъяснены его права и обязанности, значит ущемлены его интересы. Его, блин, интересы. Можно опротестовать и даже процесс идет с относительным успехом, но до конца доводить я не буду. Второе - материальный ущерб. В Питере заявление не принимают, нужно посылать его в Новокузнецк и простить рассмотреть дело без меня. Скорее всего я не буду этого делать. Не хочу больше ходить в суд. Третье - алименты. Трижды мы собирались, чтобы убедиться, что таки Мирослав не явился, хотя все понимали, что он и не явится. Осталось последнее заседание 26 октября, где судья наконец что-то решит. Алименты ему, конечно, присудят, вопрос в размере. Мне, честно говоря, все равно, но идти похоже все же придется. Это единственное дело, которое имеет смысл довести до конца.
Я бы и алименты забросила. Во-первых, мне они не нужны. Во-вторых, платить их Мирослав все равно не будет, потому что, вы же понимаете, "эта сука от меня ни рубля не получит". Единственное, зачем мне это нужно, чтобы через год-полтора было основание лишить Мирослава родительских прав. Какой он родитель, не так важно, пока он в Новкузнецке и не общается ни со мной, ни с Колей. Но мне нужно выезжать за границу, а долгосрочное разрешение на вывоз закончится через 2,5 года.
Я бы с удовольствием договорилась с Мирославом по-человечески. Если бы он раз в 5 лет выдавал мне разрешение и не возражал против эмиграции, когда у меня возникнет такая идея, я бы не затевала всего этого. А он бы спокойно общался с сыном. Я бы даже оставляла ему Коляна и ездила одна, если он так переживает. Но нет. Шанс, что Мирослав напишет или позвонит до 26 октября, равен нулю. И даже чуть меньше.
Воообще-то я успокоилась. Я не злюсь, не обижаюсь, хотя и не простила. Иногда я с грустью и благодарностью вспоминаю хорошее. Иногда мне его жаль. Мне кажется, что Мирослав скучает по Коляну. Изредка мне хочется ему написать, но я беру себя в руки: он просил оставить его в покое, он хочет забыть, что у него есть сын, и, по-видимому, получается. В лучшем случае он не ответит, но скорее всего я опять буду "тупая пизда". Не хочу. Решит - напишет сам. Я вполне готова общаться. Не так, как мы это делали последние 2 года. Только издалека. Но готова.
Я теперь в Москве. Переехала к любимым друзьям на Алексеевскую вместе с Коляном. Практически нашла работу (есть несколько вариантов). Хотелось бы написать, что началась другая жизнь и я счастлива. Хотелось бы, но нет. Зато я могу изредка быть счастливой, а это уже лучше, чем в последние 8 месяцев.