К вопросу о фантомном 18-летнем пограничнике в Осташковском лагере
В известном допросе Д. С. Токарева 20 марта 1991 года, помимо всех прочих фантазий, присутствует и сообщение о вымышленном 18-летнем польском пограничнике.
Когда-то, анализируя рассказ Д. С. Токарева, я написал так.
"... В рассказе Токарева есть поэтическая и романтическая вставка, выпадающая из контекста всего допроса - рассказ о неком несчастном невинноубиенном мальчике.
"Яблоков: Вы говорите, что присутствовали во время двух - трех допросов, да? А скольких людей допросили тогда?
Токарев: Да, но не допрашивали никого, только одного парнишку спросили: "Сколько тебе лет?" Сказал - 18. "Где нес службу?" - "В пограничной охране". "Чем занимался?" - "Был телефонистом".
...
Яблоков: А тот парень из пограничной охраны - какую форму имел?
Токарев: По-моему был без головного убора. Вошел и улыбался, да, парень, совершенный мальчик, 18 лет, а сколько служил? Стал считать по-польски - 6 месяцев".
Зачем Токарев сочинил здесь душещипательную сказку именно про невинного мальчика? Сказал бы - вошел звероподобный мужичина-тюремщик со словами "москали поганые, мало я вас в двадцатом году перевешал" (такие среди пленных точно были), ну и ладно, и волки целы, и овцы сыты, и Яблоков доволен правдоподобным примером, оживляющим сухой текст показаний, и сам Токарев показывает себя не слишком большим злодеем. Однако ему зачем-то потребовалось ввести в свой рассказ именно нежного мальчика. В появлении подобного трогательного эпизода в сочинении какого-нибудь журналиста, специализирующегося на ужасах сталинизма, не было бы ничего странного, поскольку из публики полезно слезу выдавить. Но Токарев-то не был журналистом, зачем же ему потребовалось сочинять здесь в качестве вымышленной жертвы именно мальчика резвого кудрявого?
Доктор Геббельс в своих рекомендациях по освещению в прессе катынской истории инструктировал подчиненных ему пропагандистов следующим образом:
"Вообще нам нужно чаще говорить о 17-18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом еще просили разрешить послать домой письмо и т. д., т. к. это действует особенно потрясающе".
В рамках альтернативной истории Токарев старательно выполняет указание Геббельса. Но в реальной истории такого быть не могло. Причем сказку про этого вымышленного мальчика Токарев повторил еще раз, уже после основного допроса, когда делались последние уточнения и дополнения.
"Токарев: Записали в протоколе, что допрашивал поляков перед расстрелом. Я задал вопрос только одному человеку, которого считал еще молодым парнем. Он был настолько молод, что нельзя было на него не обратить внимания. Спросил - "как твое имя?" Он представился. Не помню его имени. "Сколько тебе лет?" - "Восемнадцать". Будем говорить по-польски. Да. "А где служишь?" - "В пограничной охране".
Яблоков: Дмитрий Степанович, не надо так подробно".
Однако несомненно Дмитрий Степанович полагал, что надо и что именно так подробно, тем более важным считал повторить этот рассказ в конце разговора с Яблоковым, явно для того, чтобы быть уверенным, что этот эпизод не затеряется и будет точно зафиксирован. Как нас учил Штирлиц, лучше всего запоминается последняя фраза, и коллега Штирлица Токарев это правило тоже знал. Хотя эта фраза и не была самой последней, но повтор в конце беседы всегда направлен на то, чтобы важная мысль не была случайно упущена слушателем или читателем.
Итак, зачем понадобилась Токареву эта литературная вставка? Ответ, вероятно, лежит на поверхности. Мальчик посчитал по-польски, что прослужил шесть месяцев, с учетом того, что служба его окончилась в сентябре 1939 года, получается, что началась она в марте того же года. А вымышленная его встреча с Токаревым случилась в апреле 1940 года. Следовательно, если ему во время казни было 18 лет, то призван он был в армию в 17 лет, чего быть не могло.
Каким был призывной возраст в довоенной Польше, отчего-то выяснить легко не удалось. В послевоенной Польше призывной возраст был 19 лет, вероятно, это продолжение довоенной традиции. В европейских армиях в первой половине прошлого века отмечалась тенденция к снижению призывных возрастов, в целом от 21 года до 18-19 лет, но семнадцатилетних призывали, и то далеко не везде, только во время войны в сложных ситуациях. Ранее общего призывного возраста попасть на военную службу можно также при поступлении в военное училище, но телефонист-пограничник - это определенно не курсант.
...Если кто-то захочет опровергнуть эти рассуждения, то пожалуйста, сделать это не просто, а очень просто. В Польше опубликованы многокилометровые списки "жертв Катыни". Найдите в них пограничника, которому в апреле 1940 года было бы 18 лет, ну до кучи и прочих "17-18-летних прапорщиков". Ждем-с.
Ждать больше не будем, пора закрыть вопрос окончательно.
В польском издании "Miednoje. Ksiega Cmentarna Polskiego Cmentarza Wojennego. - Warszawa : Rada Ochrony Pamieci Walk i Meczenstwa, 2005" обнаруживается ровно три подходящих по возрасту кандидата в 18-летние телефонисты-пограничники.
Квятковский Януш Леонович, 1921 г.р., Janusz Jerzy KWIATKOWSKI s. Leona i Heleny, ur. 27 V 1921 w Radzyniu Podlaskim. W 1939 student.
Студент.
Озимек Станислав Янович, 1922 г.р., Stanis?aw OZIMEK s. Jana i Jadwigi z Winiarskich, ur. 2 VII 1922 w Kolbuszowej, uczen Liceum w Oszmianie.
Ученик лицея.
и
Здзюбаны Казимир Ксаверьевич, 1921 г.р., Kazimierz ZDZIUBANY s. Ksawerego, ur. w 1921.
Род довоенных занятий в Ksiega Cmentarna не указан.
Из трех подходящих по возрасту кандидатов в 18-летние пограничники двое, Януш Квятковский и Станислав Озимек отбрасываются сразу, так как они не были пограничниками, а были студентом и школьником.
Казимир Здзюбаны же до поры до времени оставался таким возможным кандидатом, хотя бы и с ничтожной вероятностью. Призывной возраст в довоенной Польше, по разным данным, был то ли 19, то ли 21 год, и родившийся в 1921 году Казимир весной 1939 года служить в пограничных войсках не мог, но все же оставалась крохотная возможность для него попасть на службу в порядке исключения, в статусе сына полка или каким-нибудь еще необычным образом.
Эту возможность закрывает информация из свежего мемориальского издания "Убиты в Калинине, захоронены в Медном". Там в его персоналии сообщается следующее.
Здзюбаны Казимеж (Zdziubany Kazimierz s. Ksawerego i Izabelli). Род. в 1921 г. в г. Кутно Варшавского (с 01.04.1939 Лодзинского) в-ва. Окончил 7-летнюю начальную школу в г. Пинск Полесского в-ва. Обучался профессии работая в частной механической мастерской в Пинске. ... В армии не служил. Холост. Арестован 21.09.1939 в Пинске, 28.10.1939 прибыл в Осташковский лагерь военнопленных, ... убыл на родину (учетная карточка Осташковского лагеря от 20.05.1940 [заполнена после убытия из лагеря])
Итак, ученик в механической мастерской. В армии не служил. Из Осташковского лагеря убыл на родину - в Пинск, вероятно, вряд ли в Кутно.
Казимир Здзюбаны тоже не годится на роль 18-летнего пограничника.
Теперь точно установлено, что Д. С. Токарев придумал этого никогда не существовавшего мальчика только для того, чтобы внимательный читатель смог понять, что Д. С. Токарев лжет. Наворотив в допросе груды лжи и несуразностей, Токарев тем не менее дополнительно пожелал оставить еще один явный маркер вымышленности и неправдоподобия своего рассказа. Д. С. Токарев здесь обращается не к глупому Яблокову, а к нам, к потомкам, со скрытым призывом - "не верьте мне, я вынужден лгать".
"Текст показаний Д. С. Токарева представляет собой занятный интеллектуальный ребус, который при внимательном прочтении может дать еще много неожиданного и любопытного" (с).