Александр Куприн о России.
"Лет пять тому назад мне пришлось с писателями Буниным и Фёдоровым приехать на один день на Иматру,..поезд остановился на станции Антреа, и мы вышли закусить. Длинный стол был уставлен горячими кушаньями и холодными закусками...Все это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и стояли корзиночки с хлебом. Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку (тридцать семь копеек). Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, участку.., ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой. Но когда мы возвратились в вагон, нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре. Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда, Калужской губернии: широкая, лоснящаяся, скуластая красная морда.., плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий патриотизм и презрение ко всему не русскому- словом, хорошо знакомое истинно русское лицо.
Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.
-Вот дурачьё так дурачьё. Ведь этакие болваны, чёрт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов... Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово- чухонцы.
А другой подхватил, давясь от смеха:
-А я... нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул.
-Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать!" ( "Немножко Финляндии", 1908 )
"Европа, если ехать туда, начинается задолго до Варшавы, а если ехать обратно, то она кончается в Границе... За много станций до Варшавы вы уже видите из окна вагона прекрасно обработанные поля.., шоссейные дороги сияют своей ровной белизной. Фермы окружены садами и цветниками. Всё красиво и опрятно...Таможенные австрийские чиновники в Границе корректны, сухи, но не придирчивы..,охотно верят пассажирам на слово и не копаются в чужом белье.
На обратном пути...вам сразу дают понять, что началось любезное нашему сердцу отечество. Мало есть на свете более печальных зрелищ, чем это огромное, грязное, полутёмное, заплёванное зало таможни, похожее одновременно и на сарай и на каземат. Эта усталая, замученная, невыспавшаяся публика, загнанная сторожами, точно стадо, за перегородку, эти вороха подушек, одеял.., эти грубые, грязные, запущенного вида солдаты, наскозь пропитанные запахом водки и махорки, эти откормленные, равнодушные чиновники, которые прогуливаются тут же, ничего не делая, заложив ручки в брючки, и попыхивают папиросками, люди, не говорящие, когда вы их о чём-то спрашиваете, а лающие.
Но, однако, мне довелось быть свидетелем того, как эти надворные советники приняли большое участие в одной барышне... Может быть, (они) надеялись найти в саквояже этой милой, очень красивой девушки, с тонким породистым лицом, прокламации? Я видел, как она заплакала от стыда. Конечно, они ничего не нашли, кроме нестиранного белья. Но ржали над этим зрелищем точно стоялые жеребцы.
И так же я видел, как в четыре часа утра, во время проливного дождя, вытаскивали из вагонов детей, несмотря на протесты их матерей. Право, это было похоже на какое-то иродово избиение младенцев." ( "Географическое недоразумение", 1912 )
от lackmann
Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.
-Вот дурачьё так дурачьё. Ведь этакие болваны, чёрт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов... Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово- чухонцы.
А другой подхватил, давясь от смеха:
-А я... нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул.
-Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать!" ( "Немножко Финляндии", 1908 )
"Европа, если ехать туда, начинается задолго до Варшавы, а если ехать обратно, то она кончается в Границе... За много станций до Варшавы вы уже видите из окна вагона прекрасно обработанные поля.., шоссейные дороги сияют своей ровной белизной. Фермы окружены садами и цветниками. Всё красиво и опрятно...Таможенные австрийские чиновники в Границе корректны, сухи, но не придирчивы..,охотно верят пассажирам на слово и не копаются в чужом белье.
На обратном пути...вам сразу дают понять, что началось любезное нашему сердцу отечество. Мало есть на свете более печальных зрелищ, чем это огромное, грязное, полутёмное, заплёванное зало таможни, похожее одновременно и на сарай и на каземат. Эта усталая, замученная, невыспавшаяся публика, загнанная сторожами, точно стадо, за перегородку, эти вороха подушек, одеял.., эти грубые, грязные, запущенного вида солдаты, наскозь пропитанные запахом водки и махорки, эти откормленные, равнодушные чиновники, которые прогуливаются тут же, ничего не делая, заложив ручки в брючки, и попыхивают папиросками, люди, не говорящие, когда вы их о чём-то спрашиваете, а лающие.
Но, однако, мне довелось быть свидетелем того, как эти надворные советники приняли большое участие в одной барышне... Может быть, (они) надеялись найти в саквояже этой милой, очень красивой девушки, с тонким породистым лицом, прокламации? Я видел, как она заплакала от стыда. Конечно, они ничего не нашли, кроме нестиранного белья. Но ржали над этим зрелищем точно стоялые жеребцы.
И так же я видел, как в четыре часа утра, во время проливного дождя, вытаскивали из вагонов детей, несмотря на протесты их матерей. Право, это было похоже на какое-то иродово избиение младенцев." ( "Географическое недоразумение", 1912 )
от lackmann