Все, что не могла сказать...
Прошло полторы недели с самого страшного дня и 2 недели с момента начала этого кошмара. Сейчас уже все позади и все хорошо, поэтому я снова могу говорить и не могу молчать, потому что держать в себе эти эмоции невозможно...
Я помню этот мрачный августовский день, испуганный мамин голос, фиолетовую ветку метро-от Китай-города до тушинской-тогда, как мне казалось, самую длинную, мои слезы в метро и эти недоумевающие дрожащие лица. Это были мои последние слезы по этому поводу. Лальше я обязана была быть сильной. Ночь, скорая, сборы до 5 утра. Господи, как же было страшно. Папа копризничал и боялся. Он был невыносим. А я смотрела на него сквозь щелочку в двери и думала-Господи, пусть он даже всегда будет таким же вредным, пусть только он будет живым и здоровым. А дальше-череда телефонных звонков и страх каждой ночи. Я до сих пор вздрагиваю, когда звонит мамин телефон. И меня до сих пор тошнит от сочувствующих интонаций и голосов, которые не знают, что сказать, а потом тупо исчезают, мол, разберешься со своими проблемами-звони. А я и правда не могла говорить. Боялась сорваться на истерику. Как будто ком в горле.
День операции. Как это часто бывает, самые страшные дни оказываются посему-то самыми ясными и солнечными. Я спала около часа, но вскочила по будильнику как заведенная. Он сидел в палате и так ласково мне улыбался! А через 5 минут он позвонил водителю и попросил забрать меня. "Не хочу, чтобы ты все это видела." Я приехала домой, легла и завела будильник на время операции. Я боялась проспать ее, как будто мое бодрствование что то бы изменило. Страх усиливало еще и то, что папина мама умерла от того, что не проснулась от наркоза. А потом приплелись и мои воспоминания о наркозе, когда мне делали эти жуткие уколы, а я полчаса не замыпала, и еще это ощущение, как у суицидников, наглотавшихся снотворного, знающих, что вот вот отключатся, а сделать уже ничего не могут.
Эти 3 часа-самые страшные в моей жизни. Операция шла больше на полтора часа. А мы все сидели в кафе и ждали звонка. Все было как во сне-солнечно-черно-белым. И звук маминого телефона, от которого каждый раз останавливалось сердце...
Сутки реанимации, сутки неизвестности и слова врача " ваш папа-настоящий герой!" Позже я узнала, как его спасла бабушка-анастезиолог, которая поняла его проблему с дыханием и все время держала его голову. Позже я узнала, какой ад творится в наших реанимациях. Убила бы всех, кто позволяет таким медработникам работать!!
А дальше-стряхиваемые градусники, уговоры померить температуру, не выписываться раньше времени, не выходить на работу в таком состоянии... И я все смотрела на него и думала" Вредный, но, Господи, ЖИВОЙ!"
Как важно, что мы рядом, как важно, сто мы-семья! Я каждый день за вас боюсь и каждый день благодарю Бога, что вы у меня есть! И вот только сейчас, дописывая это, я снова смогла заплакать...
Я помню этот мрачный августовский день, испуганный мамин голос, фиолетовую ветку метро-от Китай-города до тушинской-тогда, как мне казалось, самую длинную, мои слезы в метро и эти недоумевающие дрожащие лица. Это были мои последние слезы по этому поводу. Лальше я обязана была быть сильной. Ночь, скорая, сборы до 5 утра. Господи, как же было страшно. Папа копризничал и боялся. Он был невыносим. А я смотрела на него сквозь щелочку в двери и думала-Господи, пусть он даже всегда будет таким же вредным, пусть только он будет живым и здоровым. А дальше-череда телефонных звонков и страх каждой ночи. Я до сих пор вздрагиваю, когда звонит мамин телефон. И меня до сих пор тошнит от сочувствующих интонаций и голосов, которые не знают, что сказать, а потом тупо исчезают, мол, разберешься со своими проблемами-звони. А я и правда не могла говорить. Боялась сорваться на истерику. Как будто ком в горле.
День операции. Как это часто бывает, самые страшные дни оказываются посему-то самыми ясными и солнечными. Я спала около часа, но вскочила по будильнику как заведенная. Он сидел в палате и так ласково мне улыбался! А через 5 минут он позвонил водителю и попросил забрать меня. "Не хочу, чтобы ты все это видела." Я приехала домой, легла и завела будильник на время операции. Я боялась проспать ее, как будто мое бодрствование что то бы изменило. Страх усиливало еще и то, что папина мама умерла от того, что не проснулась от наркоза. А потом приплелись и мои воспоминания о наркозе, когда мне делали эти жуткие уколы, а я полчаса не замыпала, и еще это ощущение, как у суицидников, наглотавшихся снотворного, знающих, что вот вот отключатся, а сделать уже ничего не могут.
Эти 3 часа-самые страшные в моей жизни. Операция шла больше на полтора часа. А мы все сидели в кафе и ждали звонка. Все было как во сне-солнечно-черно-белым. И звук маминого телефона, от которого каждый раз останавливалось сердце...
Сутки реанимации, сутки неизвестности и слова врача " ваш папа-настоящий герой!" Позже я узнала, как его спасла бабушка-анастезиолог, которая поняла его проблему с дыханием и все время держала его голову. Позже я узнала, какой ад творится в наших реанимациях. Убила бы всех, кто позволяет таким медработникам работать!!
А дальше-стряхиваемые градусники, уговоры померить температуру, не выписываться раньше времени, не выходить на работу в таком состоянии... И я все смотрела на него и думала" Вредный, но, Господи, ЖИВОЙ!"
Как важно, что мы рядом, как важно, сто мы-семья! Я каждый день за вас боюсь и каждый день благодарю Бога, что вы у меня есть! И вот только сейчас, дописывая это, я снова смогла заплакать...