Красного кобеля не отмыть до бела
О книге профессора Ратьковского и желтой журналистике
На книжном рынке появилась еще одна книга о гражданской войне, принадлежащая перу профессора Санкт-Петербургского госуниверситета Ильи Ратьковского: «Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917-1920 гг.)». Новинка призвана доказать, что террор белых правительств ничем не отличался от красного террора большевиков. Это уже второй труд названного автора, первый, изданный в 2006 году, был посвящен красному террору и деятельности ВЧК в 1918 году.
Позиция Ратьковского четко проступает в обеих его работах и сводится по сути к оправданию красного террора. Тем не менее историк не готов это признать публично и настаивает на своей будто бы нейтральной точке зрения в духе «всякий террор ужасен и деструктивен». Со всей отчетливостью это проявилось в его полемике с автором этих строк, состоявшейся на сайте «Лабиринт». Фактически же профессор Ратьковский уравнивает белый и красный террор, настаивает на их количественной и качественной симметрии и тем самым опровергает точку зрения таких историко, как Сергей Мельгунов или Игорь Симбирцев, доказавших несоразмерность и принципиально разный характер красного террора и белых репрессий: с одной стороны официальная доктрина и политика террора в отношение целых сословий и классов в порядке солидарной ответственности, с другой - эксцессы, отдельные проявления зверств по отношению к противоборствующему противнику без каких бы то ни было официальных доктрин и декретов.
Увы, в конечном итоге моя попытка показать коренное различие террора большевиков и репрессий белых ни к чему не привела. После того, как профессору были предъявлены факты, что гражданская война и сопутствующий ей террор были составной частью теории марксизма-ленинизма, к осуществлению которой партия Ленина приступила тотчас после захвата власти в 1917 году (а не в ответ на «белый террор»), и что террор большевиков носил программный, системный и тотальный характер и вылился в планомерное уничтожение контрреволюционных классов, которое продолжалось в разных формах и после гражданской войны, г. Ратьковский попросту прервал дискуссию.
Что бы ни говорили о зверствах белых контрразведок и частей, у их правительств мы не найдем ни правительственных актов о терроре, ни возведенной в ранг государственной политики практики заложничества. Не было у белых ни особых печатных органов, тиражировавших инструкции по заложникам и расстрелам, ни спущенных сверху директив об уничтожении целых социальных слоев (это было бы бессмысленно, т.к. в этом случае некого было бы эксплуатировать). Наконец, не было у Деникина Колчака и такого всеобъемлющего аппарата террора, как ВЧК и ее дочерние структуры в виде Трибуналов, ревкомов и проч. А у большевиков все это было. Поэтому и представляется вполне реальной количественная разница в масштабах красного террора и белых репрессий: 1 млн 700 тысяч убитых большевиками (данные Комиссии А.И. Деникина) и примерно 50 тысяч человек погибших от рук спецслужб и солдат всех белых армий, подчинявшихся Верховному правителю А.В. Колчаку (Иг. Симбирцев. ВЧК в ленинской России, стр. 259).
Игнорируя все эти факты и очевидные различия, апологеты ВЧК - от заслуженных профессоров до ангажированных журналистов и троллей в интернете - продолжают гнуть свою линию, прибегая к откровенной лжи о красном терроре как ответе на белый, о великодушии и миролюбии большевиков, т т.п. Вслед за глашатаем и историографом красного террора Мартыном Лацисом идет самая бессовестная фальсификация статистики террора. Последний, напомним, утверждал, что в первом полугодии 1918 года ЧК было казнено всего 22 человека, а во втором - 4, 5 тысячи. Возражая ему, историк С.П. Мельгунов сообщает, что в его распоряжении находится 884 именных карточек на расстрелянных в первом полугодии 1918 года и 5004 карточек - во втором (С.П. Мельгунов. Красный террор в России. - С. 77, 87).
Из апологетов без ученых степеней, упражняющихся в фальсификации истории на местном уровне, назовем нижегородского журналиста Андрюхина. Этому, с позволения сказать, исследователю свойственны как развязный, если не сказать погромный тон, так и откровенные подтасовки фактов и цифр. Шельмуя несогласных, горе-журналист то приписывает оппонентам фантастические утверждения вроде «врожденной кровожадности большевиков», то по-хлестаковски безответственно пишет, что за весь 1919 года в Нижегородской губернии по политическим мотивам был расстрелян «всего один человек, остальные за дезертирство, уголовщину и преступления по должности».
Намеренно смешивать уголовное с политическим было излюбленным приемом большевиков. В 1918 году газеты публиковали расстрельные списки, в которых стояли рядом фамилии как рецидивистов, так и жандармов. Протестное движение «зеленых», переросшее в партизанскую войну и явившееся в сущности ответом на грабежи, насилия и принудительный загон в армию для участия в братоубийственной бойне во имя мировой революции, на партийном жаргоне именовалось не иначе, как «бандитизм». Летом-осенью 1919 года Нижегородской ЧК была расстреляна большая группа активистов зеленого движения в Семеновском уезде. Среди них был и бывший заведующий Семеновским уездным Всеобучем Леонид Владимирович Успенский.
В мировую войну в возрасте 22 года он, будучи студентом Киевского политехнического института, был призван в действующую армию, после чего окончил 4-ю Киевскую школу прапорщиков и воевал в 48 инженерном полку и 3-й инженерной роте, в бою был контужен. После демобилизации в чине подпоручика Успенский вернулся домой в уездный город Семенов. В сентябре 1918 года уездная ЧК арестовала как заложников буржуазии его отца и брата. В ноябре Леонид Успенский был мобилизован в Красную армию, однако вместо службы большевикам ушел в заволжские леса и организовал «Семеновский белогвардейский батальон». Захваченный в ходе облавы на зеленых отрядом Губкомдеза, Леонид Успенский был расстрелян в тюрьме Нижгубчека. Вот и скажите, к кому его отнести: к политическим противникам большевиков, вставшим ввиду полной безысходности на путь партизанской борьбы, или к бандитам и уголовникам?
Ссылаясь на некий архивный справочник УФСБ, Андрюхин без стеснения пишет, что «всего за годы гражданской войны в Нижегородской губернии по политическим мотивам «был репрессирован 1621 человек, включая сюда и осужденных на тюремный срок или на денежный штраф, и просто подозреваемых, а потом полностью оправданных, и тех же расстрелянных, число которых на общем фоне крайне невелико».
Прежде чем писать подобные несуразности, представитель желтой прессы мог бы удосужиться просмотреть если не архивные документы, то хотя бы описи дел в Центральном архиве Нижегородской области. И тогда он убедился бы, что тиражируемая им цифра в 1621 осужденный - не более чем откровенная «липа». Судите сами. В фонде бывшего УКГБ имеется 1386 архивно-следственных дел периода 1918-1922 гг., находившихся в производстве НижгубЧК. Некоторые из этих дел коллективные, охватывающие порой до десятка и более фигурантов. Так, по делу № 7124 по обвинению Соколовского Б.Б. и др., датированному 1919 г., проходило сразу 32 человека, включая двух видных генералов бывшей Императорской армии - директора Нижегородского кадетского корпуса Л.П. Жилинского и его брата, бывшего командира армейского корпуса И.П. Жилинского.
Огромный массив дел содержит архивный фонд Губревтрибунала, одна лишь его опись № 5 включает 457 дел, в числе которых также много коллективных, так, по делу участников беспорядков в селе Богородском, случившихся в мае 1918 г., было привлечено около 90 человек, в основном рабочих местных кожевенных заводов. Историк органов МВД Александр Беляков сообщает о 5211 гражданах губернии, прошедших через ревтрибунал за 1918-1922 гг. Среди них немало и лиц, совершивших общеуголовные преступления, тем не менее одного лишь беглого взгляда на описи дел достаточно, чтобы убедиться: большинство обвиняемых привлекалось к суду трибунала за «контрреволюционные действия» - от написания «провокационных» стихотворений до совершения поминальной службы «по умершим царям».
В том же фонде 1678 имеется дело - Список-справочник на лиц, принимавших участие в контрреволюционных выступлениях против советской власти, выявленных по материалом ГАГО (Государственный архив Горьковской области). Список занимает 310 листов и содержит справки на 1619 человек. В основном это узники Губревтрибунала или уездных ЧК, участники крестьянских волнений. И опять же далеко не все. Не будем забывать, что значительное число граждан после серьезных беспорядков расстреливалось карательными отрядами ЧК на месте без суда и следствия. Так произошло, например, в селе Богородском, где 26 мая 1918 года было сразу расстреляно 10 человек, а около 100 арестовано и в декабре предстало перед судом Ревтрибунала. Ни в какие статистические данные они, по-видимому, не включались. Как некое откровение приводит Андрюхин статистику официального историка спецслужб Олега Мозохина, взятую из соответствующего ведомственного архива. Согласно этой статистике, например, за период с 1 января по 1 мая 1919 года органы ВЧК в Нижегородской губернии арестовали 570 граждан и расстреляли 3, тогда как только Сергачской ЧК за два дня 13-14 января был расстрелян 51 человек (ЦАНО. Ф. 5. Оп. 5. Д. 3).
Отметим также, что в доступных рядовым исследователям архивах огромное количество репрессивных дел попросту отсутствует (или отсутствует на словах). Был человек, был расстрел, а дела нет. Имеются, например, большие пробелы в перечнях дел производства ГубЧК периода активной фазы красного террора (сентябрь 1918 г.). Так, из 41 заложника-нижегородца, расстрелянного в ночь с 31 августа на 1 сентября на Мочальном острове в ответ на покушение на Ленина и Урицкого, в базовом фонде 2209 ГКУ ЦАНО присутствуют лишь 15 лиц, то есть почти треть. Следы еще нескольких дел обнаружились в ведомственном архиве УФСБ (упоминаются в ответах на запросы). Место же нахождения прочих неизвестно: либо уничтожены, либо надежно спрятаны. То же самое относится к списку расстрелянных в сентябре 1918 г. Павловской уездной ЧК, опубликованному в официальном отчете: из 24 фигурантов этого мартиролога в описях фонда 2209 удалось разыскать одного лишь фабриканта Ивана Ивановича Пухова.
Неизвестно местонахождения большинства дел производства уездных ЧК периода 1918-начала 1919 гг. В частности, широкий масштаб приобрели репрессии в Арзамасском уезде в июле-августе 1918 года. Они явились ответом властей на протесты против мобилизации в Красную армию, проводившуюся с большим размахом при формировании 11-й нижегородской стрелковой дивизии летом-осенью того же года. В ЦАНО и ГО № 2 г. Арзамаса можно отыскать лишь отдельные дела их соответствующего массива. Еще в большей степени это относится к массиву дел Курмышской чрезвычайной следственной комиссии, которая - вместе с карательными отрядами - расстреляла осенью-зимой 1918 года около 1000 курмышан (РГВА, ф. 11, оп. 8, д. 239). В Книге памяти Ульяновской области приводятся лишь несколько десятков из этого числа, в нашей областной Книге памяти - единицы.
Достоянием ведомственных архивных узилищ по-прежнему остается массив дел по зеленому движению (дезертиры), о котором сказано выше. В сущности это тоже политические репрессии, но благодаря советской казуистике отнесенные к разряду бандитизма. Газета «Нижегородская коммуна» за 1919 года пестрит списками как приговоренных ГубЧК или Трибуналом, так и свозившихся из разных уездов и заключаемых в тюрьму в качестве заложников членов их семей. Эти жертвы гражданской войны также исчислялись сотнями.
Суммируя все вышесказанное, мы приходим к выводу, что мишенями карательных органов на нижегородской земле оказались далеко не 1621 человек, как пишет упомянутый журналист. Простое сложение фигурантов «контрреволюционных» дел производства ГубЧК и Губревтрибунала за 1918-1922 годы дает цифру свыше 3000, а мы уже тмечали, что многие дела были коллективными, а в доступных архивных фондах зияют большие провалы. Поэтому можно смело утверждать, что число расстрелянных в те годы исчислялось (без учета уездов, присоединенных в 1922 г.) как минимум сотнями, а число брошенных в тюрьмы и концлагеря - многими тысячами.
И вместо того, чтобы клеймить своих соотечественников и земляков клеймом злейших врагов и выражать удовлетворение по поводу их бесчисленных казней или заключений - зачастую без всяких на то оснований - в тюрьму, превращавшую человека в скот, думаю, следовало бы выразить сожаление и сочувствие тем, кто стал жертвами гражданской бойни и бесчеловечного социального эксперимента, сознательно развязанных лидерами большевизма.
Отметив также, что многие жертвы репрессий в силу сложившейся практики органов прокуратуры лишаются права на реабилитацию под разными формальными предлогами. Таким предлогом служит, например, факт освобождения заключенного из застенка «по реабилитирующим основаниям». В этом случае считается, что человек как бы и не подвергался репрессии. Мол, арестовали для проверки, потом выпустили, время-то было архитрудное. Вот только объяснить это самим узникам или их родным и близким трудно. Иногда заключение в тюрьме, часто без предъявления обвинения, длилось месяцы. Содержание под стражей подрывало здоровье, калечило психику, раньше времени сводило в могилу.
И последнее. Мы вступили в год столетия Октябрьской революции. Не приходится сомневаться, что этот скорбный юбилей породит множество исторических спекуляций, подобных тем, которые мы рассмотрели выше. Долг историков нарисовать честную картину нашего не столь уж давнего прошлого. Чтобы трагедия, постигшая наш народ век назад, не повторилась вновь.
Станислав Смирнов, действительный член Историко-родословного общества в Москве, член Комиссии при губернаторе Нижегородской области по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий.
На книжном рынке появилась еще одна книга о гражданской войне, принадлежащая перу профессора Санкт-Петербургского госуниверситета Ильи Ратьковского: «Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917-1920 гг.)». Новинка призвана доказать, что террор белых правительств ничем не отличался от красного террора большевиков. Это уже второй труд названного автора, первый, изданный в 2006 году, был посвящен красному террору и деятельности ВЧК в 1918 году.
Позиция Ратьковского четко проступает в обеих его работах и сводится по сути к оправданию красного террора. Тем не менее историк не готов это признать публично и настаивает на своей будто бы нейтральной точке зрения в духе «всякий террор ужасен и деструктивен». Со всей отчетливостью это проявилось в его полемике с автором этих строк, состоявшейся на сайте «Лабиринт». Фактически же профессор Ратьковский уравнивает белый и красный террор, настаивает на их количественной и качественной симметрии и тем самым опровергает точку зрения таких историко, как Сергей Мельгунов или Игорь Симбирцев, доказавших несоразмерность и принципиально разный характер красного террора и белых репрессий: с одной стороны официальная доктрина и политика террора в отношение целых сословий и классов в порядке солидарной ответственности, с другой - эксцессы, отдельные проявления зверств по отношению к противоборствующему противнику без каких бы то ни было официальных доктрин и декретов.
Увы, в конечном итоге моя попытка показать коренное различие террора большевиков и репрессий белых ни к чему не привела. После того, как профессору были предъявлены факты, что гражданская война и сопутствующий ей террор были составной частью теории марксизма-ленинизма, к осуществлению которой партия Ленина приступила тотчас после захвата власти в 1917 году (а не в ответ на «белый террор»), и что террор большевиков носил программный, системный и тотальный характер и вылился в планомерное уничтожение контрреволюционных классов, которое продолжалось в разных формах и после гражданской войны, г. Ратьковский попросту прервал дискуссию.
Что бы ни говорили о зверствах белых контрразведок и частей, у их правительств мы не найдем ни правительственных актов о терроре, ни возведенной в ранг государственной политики практики заложничества. Не было у белых ни особых печатных органов, тиражировавших инструкции по заложникам и расстрелам, ни спущенных сверху директив об уничтожении целых социальных слоев (это было бы бессмысленно, т.к. в этом случае некого было бы эксплуатировать). Наконец, не было у Деникина Колчака и такого всеобъемлющего аппарата террора, как ВЧК и ее дочерние структуры в виде Трибуналов, ревкомов и проч. А у большевиков все это было. Поэтому и представляется вполне реальной количественная разница в масштабах красного террора и белых репрессий: 1 млн 700 тысяч убитых большевиками (данные Комиссии А.И. Деникина) и примерно 50 тысяч человек погибших от рук спецслужб и солдат всех белых армий, подчинявшихся Верховному правителю А.В. Колчаку (Иг. Симбирцев. ВЧК в ленинской России, стр. 259).
Игнорируя все эти факты и очевидные различия, апологеты ВЧК - от заслуженных профессоров до ангажированных журналистов и троллей в интернете - продолжают гнуть свою линию, прибегая к откровенной лжи о красном терроре как ответе на белый, о великодушии и миролюбии большевиков, т т.п. Вслед за глашатаем и историографом красного террора Мартыном Лацисом идет самая бессовестная фальсификация статистики террора. Последний, напомним, утверждал, что в первом полугодии 1918 года ЧК было казнено всего 22 человека, а во втором - 4, 5 тысячи. Возражая ему, историк С.П. Мельгунов сообщает, что в его распоряжении находится 884 именных карточек на расстрелянных в первом полугодии 1918 года и 5004 карточек - во втором (С.П. Мельгунов. Красный террор в России. - С. 77, 87).
Из апологетов без ученых степеней, упражняющихся в фальсификации истории на местном уровне, назовем нижегородского журналиста Андрюхина. Этому, с позволения сказать, исследователю свойственны как развязный, если не сказать погромный тон, так и откровенные подтасовки фактов и цифр. Шельмуя несогласных, горе-журналист то приписывает оппонентам фантастические утверждения вроде «врожденной кровожадности большевиков», то по-хлестаковски безответственно пишет, что за весь 1919 года в Нижегородской губернии по политическим мотивам был расстрелян «всего один человек, остальные за дезертирство, уголовщину и преступления по должности».
Намеренно смешивать уголовное с политическим было излюбленным приемом большевиков. В 1918 году газеты публиковали расстрельные списки, в которых стояли рядом фамилии как рецидивистов, так и жандармов. Протестное движение «зеленых», переросшее в партизанскую войну и явившееся в сущности ответом на грабежи, насилия и принудительный загон в армию для участия в братоубийственной бойне во имя мировой революции, на партийном жаргоне именовалось не иначе, как «бандитизм». Летом-осенью 1919 года Нижегородской ЧК была расстреляна большая группа активистов зеленого движения в Семеновском уезде. Среди них был и бывший заведующий Семеновским уездным Всеобучем Леонид Владимирович Успенский.
В мировую войну в возрасте 22 года он, будучи студентом Киевского политехнического института, был призван в действующую армию, после чего окончил 4-ю Киевскую школу прапорщиков и воевал в 48 инженерном полку и 3-й инженерной роте, в бою был контужен. После демобилизации в чине подпоручика Успенский вернулся домой в уездный город Семенов. В сентябре 1918 года уездная ЧК арестовала как заложников буржуазии его отца и брата. В ноябре Леонид Успенский был мобилизован в Красную армию, однако вместо службы большевикам ушел в заволжские леса и организовал «Семеновский белогвардейский батальон». Захваченный в ходе облавы на зеленых отрядом Губкомдеза, Леонид Успенский был расстрелян в тюрьме Нижгубчека. Вот и скажите, к кому его отнести: к политическим противникам большевиков, вставшим ввиду полной безысходности на путь партизанской борьбы, или к бандитам и уголовникам?
Ссылаясь на некий архивный справочник УФСБ, Андрюхин без стеснения пишет, что «всего за годы гражданской войны в Нижегородской губернии по политическим мотивам «был репрессирован 1621 человек, включая сюда и осужденных на тюремный срок или на денежный штраф, и просто подозреваемых, а потом полностью оправданных, и тех же расстрелянных, число которых на общем фоне крайне невелико».
Прежде чем писать подобные несуразности, представитель желтой прессы мог бы удосужиться просмотреть если не архивные документы, то хотя бы описи дел в Центральном архиве Нижегородской области. И тогда он убедился бы, что тиражируемая им цифра в 1621 осужденный - не более чем откровенная «липа». Судите сами. В фонде бывшего УКГБ имеется 1386 архивно-следственных дел периода 1918-1922 гг., находившихся в производстве НижгубЧК. Некоторые из этих дел коллективные, охватывающие порой до десятка и более фигурантов. Так, по делу № 7124 по обвинению Соколовского Б.Б. и др., датированному 1919 г., проходило сразу 32 человека, включая двух видных генералов бывшей Императорской армии - директора Нижегородского кадетского корпуса Л.П. Жилинского и его брата, бывшего командира армейского корпуса И.П. Жилинского.
Огромный массив дел содержит архивный фонд Губревтрибунала, одна лишь его опись № 5 включает 457 дел, в числе которых также много коллективных, так, по делу участников беспорядков в селе Богородском, случившихся в мае 1918 г., было привлечено около 90 человек, в основном рабочих местных кожевенных заводов. Историк органов МВД Александр Беляков сообщает о 5211 гражданах губернии, прошедших через ревтрибунал за 1918-1922 гг. Среди них немало и лиц, совершивших общеуголовные преступления, тем не менее одного лишь беглого взгляда на описи дел достаточно, чтобы убедиться: большинство обвиняемых привлекалось к суду трибунала за «контрреволюционные действия» - от написания «провокационных» стихотворений до совершения поминальной службы «по умершим царям».
В том же фонде 1678 имеется дело - Список-справочник на лиц, принимавших участие в контрреволюционных выступлениях против советской власти, выявленных по материалом ГАГО (Государственный архив Горьковской области). Список занимает 310 листов и содержит справки на 1619 человек. В основном это узники Губревтрибунала или уездных ЧК, участники крестьянских волнений. И опять же далеко не все. Не будем забывать, что значительное число граждан после серьезных беспорядков расстреливалось карательными отрядами ЧК на месте без суда и следствия. Так произошло, например, в селе Богородском, где 26 мая 1918 года было сразу расстреляно 10 человек, а около 100 арестовано и в декабре предстало перед судом Ревтрибунала. Ни в какие статистические данные они, по-видимому, не включались. Как некое откровение приводит Андрюхин статистику официального историка спецслужб Олега Мозохина, взятую из соответствующего ведомственного архива. Согласно этой статистике, например, за период с 1 января по 1 мая 1919 года органы ВЧК в Нижегородской губернии арестовали 570 граждан и расстреляли 3, тогда как только Сергачской ЧК за два дня 13-14 января был расстрелян 51 человек (ЦАНО. Ф. 5. Оп. 5. Д. 3).
Отметим также, что в доступных рядовым исследователям архивах огромное количество репрессивных дел попросту отсутствует (или отсутствует на словах). Был человек, был расстрел, а дела нет. Имеются, например, большие пробелы в перечнях дел производства ГубЧК периода активной фазы красного террора (сентябрь 1918 г.). Так, из 41 заложника-нижегородца, расстрелянного в ночь с 31 августа на 1 сентября на Мочальном острове в ответ на покушение на Ленина и Урицкого, в базовом фонде 2209 ГКУ ЦАНО присутствуют лишь 15 лиц, то есть почти треть. Следы еще нескольких дел обнаружились в ведомственном архиве УФСБ (упоминаются в ответах на запросы). Место же нахождения прочих неизвестно: либо уничтожены, либо надежно спрятаны. То же самое относится к списку расстрелянных в сентябре 1918 г. Павловской уездной ЧК, опубликованному в официальном отчете: из 24 фигурантов этого мартиролога в описях фонда 2209 удалось разыскать одного лишь фабриканта Ивана Ивановича Пухова.
Неизвестно местонахождения большинства дел производства уездных ЧК периода 1918-начала 1919 гг. В частности, широкий масштаб приобрели репрессии в Арзамасском уезде в июле-августе 1918 года. Они явились ответом властей на протесты против мобилизации в Красную армию, проводившуюся с большим размахом при формировании 11-й нижегородской стрелковой дивизии летом-осенью того же года. В ЦАНО и ГО № 2 г. Арзамаса можно отыскать лишь отдельные дела их соответствующего массива. Еще в большей степени это относится к массиву дел Курмышской чрезвычайной следственной комиссии, которая - вместе с карательными отрядами - расстреляла осенью-зимой 1918 года около 1000 курмышан (РГВА, ф. 11, оп. 8, д. 239). В Книге памяти Ульяновской области приводятся лишь несколько десятков из этого числа, в нашей областной Книге памяти - единицы.
Достоянием ведомственных архивных узилищ по-прежнему остается массив дел по зеленому движению (дезертиры), о котором сказано выше. В сущности это тоже политические репрессии, но благодаря советской казуистике отнесенные к разряду бандитизма. Газета «Нижегородская коммуна» за 1919 года пестрит списками как приговоренных ГубЧК или Трибуналом, так и свозившихся из разных уездов и заключаемых в тюрьму в качестве заложников членов их семей. Эти жертвы гражданской войны также исчислялись сотнями.
Суммируя все вышесказанное, мы приходим к выводу, что мишенями карательных органов на нижегородской земле оказались далеко не 1621 человек, как пишет упомянутый журналист. Простое сложение фигурантов «контрреволюционных» дел производства ГубЧК и Губревтрибунала за 1918-1922 годы дает цифру свыше 3000, а мы уже тмечали, что многие дела были коллективными, а в доступных архивных фондах зияют большие провалы. Поэтому можно смело утверждать, что число расстрелянных в те годы исчислялось (без учета уездов, присоединенных в 1922 г.) как минимум сотнями, а число брошенных в тюрьмы и концлагеря - многими тысячами.
И вместо того, чтобы клеймить своих соотечественников и земляков клеймом злейших врагов и выражать удовлетворение по поводу их бесчисленных казней или заключений - зачастую без всяких на то оснований - в тюрьму, превращавшую человека в скот, думаю, следовало бы выразить сожаление и сочувствие тем, кто стал жертвами гражданской бойни и бесчеловечного социального эксперимента, сознательно развязанных лидерами большевизма.
Отметив также, что многие жертвы репрессий в силу сложившейся практики органов прокуратуры лишаются права на реабилитацию под разными формальными предлогами. Таким предлогом служит, например, факт освобождения заключенного из застенка «по реабилитирующим основаниям». В этом случае считается, что человек как бы и не подвергался репрессии. Мол, арестовали для проверки, потом выпустили, время-то было архитрудное. Вот только объяснить это самим узникам или их родным и близким трудно. Иногда заключение в тюрьме, часто без предъявления обвинения, длилось месяцы. Содержание под стражей подрывало здоровье, калечило психику, раньше времени сводило в могилу.
И последнее. Мы вступили в год столетия Октябрьской революции. Не приходится сомневаться, что этот скорбный юбилей породит множество исторических спекуляций, подобных тем, которые мы рассмотрели выше. Долг историков нарисовать честную картину нашего не столь уж давнего прошлого. Чтобы трагедия, постигшая наш народ век назад, не повторилась вновь.
Станислав Смирнов, действительный член Историко-родословного общества в Москве, член Комиссии при губернаторе Нижегородской области по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий.