Золотой фонд Заповедника Сказок
Избранное, том 2 (2012)
Лариса Бортникова. Продавец радуги
На длинной выскобленной добела стойке маялась зевотой свеча. Огонёк горел лениво, ровно. Пожилой мышь осторожно обогнул застывшую восковую каплю, подобрался к миске с отбитым краешком и, выхватив оттуда сухарик, поспешил в темноту. Задорно блеснули бисеринки чёрных зрачков, ленточка на хвосте взметнулась зелёным всполохом, и аппетитный хруст заставил старичка, прикорнувшего за прилавком, открыть глаза.
- Поужинал, Слоник? Пить хочешь? - Старик поднялся, нацедил в поилку лимонада и улыбнулся, когда зверёек чихнул, сунувшись носом в липкую сладость. - Будь здоров! Пей - и домой. Пора закрываться.
- Шамайка, ты ещё здесь? - Звякнул дверной колокольчик, и в лавку ввалился огромный бородач. Он тяжело взгромоздился на табурет, едва не свалив с прилавка стопку старинных свитков.
- Белеш? - Хозяин выглянул из подсобки, кивнул гостю. - Погоди чуток, только Большой Хрустальный уберу, и по домам.
Дед Шамайка вынырнул из темноты и, закрепив стремянку, привычно полез под самый потолок, где на отдельной, покрытой кружевной салфеткой подставке, переливался хрустальными узорами флакон. Да нет, не флакон даже, а флаконище, или, скорее, графин необыкновенной красоты и изящества.
Величиной с гигантскую тыкву, с серебряным дном и тонким, словно веточка, горлышком, с блестящей затычкой-шишечкой, исписанный тайной резьбой, запечатанный гербовой сургучной печатью, Большой Хрустальный считался главным украшением магазинчика и самой великой гордостью деда Шамайки. Большой Хрустальный вполне мог бы храниться в королевской казне или, на худой конец, жить в буфете какой-нибудь герцогини или маркизы - так он был великолепен. Грань за гранью любовно вырезанный мастерами-стекольщиками, Большой Хрустальный напоминал чудесный бриллиант. Но не этим определялась его ценность - истинное сокровище таилось внутри, скрывалось под извилинами хрусталя, пряталось за искусной росписью, под плотно притёртой сверкающей пробкой.
- Не надоело каждый день такую тяжесть таскать да по лестнице прыгать? Спрятал бы подальше, и пусть себе пылится. Всё одно не купит никто, - Белеш кашлянул, пламя свечи метнулось в сторону и погасло. Жирная темнота вползла через окна. Недовольно загудел в руках у деда Шамайки Большой Хрустальный.
- Зажги свет. И как ты ещё полгорода не разнёс? - пробурчал Шамайка, спускаясь наощупь. - Купит - не купит… Разве в этом дело! Это же… Это же - мечта. Радуга-мечта. Её ещё мой прадед лить начал, а дед, тот уже на три четверти закончить успел. Отец корпел над ней всю жизнь. Помню, я ещё совсем крохой был: заберусь в кресло у стены и смотрю, смотрю, как он, скрючившись, сидит - цвета подбирает. Когда помер отец, мне только оранжу добавить осталось. Долго я нужный колер искал, а когда нашёл - сам себе не поверил. Три года из мастерской не вылазил, всё до последней капельки вычищал, выправлял, чтоб как следует, а не спустя рукава. Три года. Невеста меня из-за этого не дождалась - за другого вышла. А я и не огорчился ничуть, потому что главное в своей жизни делал. Ещё пять лет каждый цвет на положенное место крепил, друг за дружкой, рядком. А потом из колбы готовую радугу во флакон переливал ещё с полгода. Когда запечатал горлышко сургучом, решил: поставлю на самое почётное место. Пусть знает народ, что мы настоящие мастера, а не просто Шамаи - продавцы радуги. Эх, Белеш, ведь радуге этой цены нет! И даже если войдёт сюда сама королева, молвит: «Возьми, дед, полцарства и меня в жёны, только продай Большой Хрустальный», я ей на подол жемчугами шитый плюну и выгоню в три шеи!
Дед Шамайка любовно протёр гранёный бок. Дохнул на шишечку, поскрипел по ней потёртым бархатом манжета. Толкнул ногой дверь чуланчика, чуть головой о низкую притолоку не ударился. Уже оттуда глухо добавил:
- Вот ты, Белеш, свой Страшный Ливень в подвале хранишь, чтобы никто не видел, а зря.
- Не зря ничего, - буркнул бородач, и подхватил Слоника, который в темноте едва было не свалился на пол. - Тебе что? У тебя внуков нету. А я вон с неделю назад Верка в мастерской поймал. Сидит оголец, секретными свитками шуршит и уже тигель нагрел. Собрался, видишь ли, отмочить что-то. Я ему говорю, рано мол. Вот в силу войдёшь - обучу делу, а он разве слушается? Кричит, ногами топает. Тоже мне мужичок-дождевичок…
- Э-эх, - вздохнул дед Шамайка, громыхнул тяжёлой связкой ключей. - Я бы и рад - наследника… Пойдём. Завтра на Совет бы не опоздать.
***
Город привычно давился сырой мглой. Торопливо бежали по узким улицам прохожие, спотыкаясь о выбоины каменных плит. Чертыхались кто про себя, а кто и вслух. Торговая площадь словно вымерла. Только припозднившиеся лавочники гремели щеколдами, зябко поёживаясь. Белеш подождал, пока дед Шамайка запрёт лавку, запалил факел. Скупо разгоняя кисель сумерек, вспорхнуло пламя, потом осело, замерцало неспешно.
- Ну что, потопали, сосед? Тебя внучки заждались, поди. - Шамайка плотно закутался в шерстяную накидку.
- Ага. Вон, Ойленка вчера грозилась сделать уздечку: собралась в лошадки играть. А Верк -хитрец опять пытать начнёт. Думает, я не понимаю, что не просто так спрашивает, а на ус мотает. Знатный дождевик будет, уж поверь, - покраснел от удовольствия Белеш. - Ты бы заглянул. Дети тебя любят.
- Как-нибудь. Тут я из разных остатков да выжимок гостинчик Ойленке сделал. На продажу не выставишь, а девчонка порадуется. - Дед Шамайка пошарил в кармане, нащупал что-то, достал, разжал морщинистый кулачок. На влажной ладони зеленела маленькая бутылочка, внутри билась нежными переливами крошечная радуга.
- Да ты что! Это ж… Как? Спасибо, друг. Э-эх… А мне тебя и отблагодарить то нечем. Грибной-моросилка тебе вроде ни к чему… - Белеш замялся, затоптался на месте, лицо счастливо плыло в улыбке. Осторожно завернул пузырёк в носовой платок и сунул за пазуху.
***
Синеглазая хохотушка лет пяти-шести хлопала в ладоши и бегала вокруг низенького столика, на котором важно расселись две куклы и лысый пупс. Из-за приоткрытой дверцы шкафа щурился пуговицами лопоухий плюшевый щенок. Чуть поодаль толпились взрослые, следили за тем, как тоненькие детские пальчики вытягивают промасленную тряпицу из пузырька, как выливается оттуда тягучая прохлада, и как рассыпается искрами, выгибается по-кошачьи, распрямляет многоцветную спину маленькое чудо.
- Красный, синий, голубой! Смотри, смотри, Верк… Как красиво! - Ойленка теребила брата за штанину. Тот, совсем по-взрослому потрепал её по кудряшкам и с нарочитым спокойствием произнёс:
- А… Ерунда это всё. То ли дело дождь. Вот возьмёт меня дед в подмастерья. Глядишь, годика через три подарю тебе мокрохлёст с молниями. Настоящий, а не дужку игрушечную, полосатую, - голос Верка звучал равнодушно, да только разве спрячешь восторг, если пылают щёки, и блестят глаза?
- Не хочу дождик. И так на улицу не выйдешь. Сыро кругом. И противно. Я солнышка хочу. Деда, купи солнышка… - Захныкала захныкала Ойленка.
Белеш нахмурился, тяжело топая, подошёл к внучке, поднял её, как пёрышко. Смотрели стар да мал, как тускнеют волшебные радужные сполохи. Последним угас оранжевый. Ойленка вздохнула, обвила ручонками толстую шею, потерлась щекой о мягкую бороду:
- Солнышка, деда.
- На день рожденья куплю, егоза. На целый день хватит. Сможешь во дворе праздник устроить подружкам. Только и меня уж пригласить не забудь… Ладно?
- Не забуду… И тебя, и бабушку, и Верка… А облачков купишь? Помнишь?
Белеш закашлялся. Он хорошо помнил. Не так давно славно шли дела у мастера дождя. Богатые покупатели толпились в лавке, выбирая, кто тёплый весенний, а кто и прохладный грибной. Потом пошла мода на морось с молниями, и не было отбоя от господинчиков, тыкающих пальцами в тяжёлые глиняные кувшины: мол, вот этот - побольше, пострашнее… Белеш радовался, придумывал всякое. То гром раскатистый добавит, то череду алых трескучих разрядов, да чтобы с именем заказчика тонкой вязью по чёрному бархату неба… Было время - не пылился на прилавках товар. Брал Белеш в лавке напротив оптом связку облаков, поил водой, шептал слово тайное, следил, как пушистые барашки тяжелеют, набухают, превращаются в тучи грозовые, грозные. Горожане раскошеливались - приятно похвастать перед соседями сизой тучей, висящей над домом, да и клумбы полить - тоже дело.
Частенько школьники озорничали. Любимое занятие: на три монетки заказать коротенький «как-из-ведра», чтобы промок до нитки строгий учитель и долго ещё грозился, обсыхая у камина. Было время - хорошо шли дела у мастера дождя. И то верно. Почему бы не порадоваться ласковому дождичку после жаркого, ясного дня, почему бы не ахать, удивляясь мощи стегающих ливней? Было время…
Белеш осторожно опустил внучку на пол. Шлёпнул легонько: «Ложись-ка спать, малявка…» Сел у окна, пригорюнился. Было время, да прошло... Как состарился Гри-солнцедел, как подросли его племянники и взяли на себя торговлю - так всё и началось. За день перекрасили стены, поменяли незамысловатые витрины. На вывеске вместо улыбающихся подсолнухов, нарисованных масляной краской, оскалился пастью длинногривый лев. Про главное тоже не позабыли наследнички - за одну ночь взлетели цены до небес. Сначала посмеивались другие мастера, у виска пальцем крутили: «Кто, мол, за такие деньги к вам пойдет? Глупость и безрассудство». Поначалу посмеивались, да только вскоре забеспокоились.
День за днём, неделя за неделей пустели торговые ряды, и лишь толпились хмурые горожане возле солнечной лавки. И понятно почему! Ведь будь ты богач или мастеровой, художник, циркач или какой-никакой воришка-замухрышка, лишний раз не то что дождичка - покушать не купишь, а солнышка на минутку возьмёшь, чтобы себя да детишек порадовать. Потому что никак нельзя человеку без солнышка - душа стынет.
Старый Гри-солнцедел это понимал, направо-налево шкатулки драгоценные не раздавал - не случалось такого, а всё же… Раз в неделю по вторникам выбирался старый Гри на дворцовую площадь, раскрывал позолоченную коробочку и выпускал огромное, жаркое, щедрое солнце наружу: «Радуйтесь люди! Грейте ладошки, ребятишки. Подставляйте лысины под горячие лучи, старики! Радуйтесь! Купить ведь могут не все, а душа есть у каждого!»
Хороший был человек - Гри, и солнцедел знатный… Вот только племяннички не в него уродились, и закончились солнечные вторники. Затосковал люд. Имущий бежал в лавку, выкладывал грошики за жгучие сундучки, прятал поближе к сердцу, нёс домой. А тому, кто с хлеба на воду едва перебивался, оставалось лишь таиться в тёмных переулках, да жадно смотреть со стороны на высоченные заборы, за которыми струились, упираясь в небо, сияющие столбы. Только разве можно согреться под чужим солнцем?
Мастер дождя Белеш грустил. Жался лбом к стеклу, смотрел на город. За окном клубилась привычная мгла. Серая изморось, не похожая ни на дождь, ни на туман, висела призрачным занавесом: утро ли, вечер ли - сразу не поймёшь… Долго молчал старый дождевик, потом, кряхтя, поднялся, прикрыл ставни. Если бы не безносая кукушка, живущая в настенных часах, так и не понял бы старик, что наступила полночь.
***
Колокол на городской ратуше глухо пробил шесть раз. Дед Шамайка поднялся по узкой винтовой лестнице, толкнул дверь и очутился в комнате, стены которой с потолка до пола были увешаны старинными коврами. Под каждым из ковров стояло кресло с высокой спинкой. Мастера чинно рассаживались по местам, приветствуя друг друга. Толстый Белеш уже был здесь. Угрюмый, не выспавшийся, он напоминал утёс, и Шамайка вдруг подумал, что мастер-дождевик очень немолод, как и все они, собравшиеся здесь. Шамайка опустился в кресло под ковром с вытканной шёлком радугой, достал из рукава Слоника, почесал его между ушами. Слоник запыхтел от удовольствия, ткнулся мокрым носом в ладонь хозяина.
- Ну что, вроде все в сборе? - Звёздный мастер покосился на единственное пустующее кресло. Над высокой спинкой переливалось шитое золотом солнце с алыми шерстяными лучами. - Можно начинать.
- Не ходили ещё ветродуи в приказчиках! - пронзительный голосок прервал Звёздного мастера, у остальных аж в ушах зазвенело. Седая конопатая старушка вскочила с места и забегала по зале, размахивая несуразно длинными руками. - Ишь чего удумали! Мол, если солнцеделы, то всё можно, так что ли? Не на тех напали!
- Не шуми, красавица, - седая голова Звёздного мастера над затёертым плащом из серебряной тафты качнулась укоризненно. - А ты что скажешь, брат?
- Что тут говорить? С каждым днём, дела всёе хуже и хуже. Совсем житья нет. Никому наше ремесло не нужно: людям на главное не хватает. Дай бог, заскочат в день два-три бездельника, попялятся на бирки с ценами и уйдут, хлопнув дверью. Кое-кто из нас ещё держится: господа берут товар по праздникам, дамочек да мелкотню позабавить. А остальным куда деваться? Вон, ветродуи да тумановязы скоро по миру пойдут. Дождевику впору в трубочисты наниматься... Да и мне тоже. - Мастер ночи, одетый, как полагается, в иссиня-чёрный сюртук, почти плакал. - Тут от солнцеделов посыльный прибегал, свиток принёс запечатанный. Пишут что, мол, всё одно - конец. Так мы, мол, у тебя дело перекупим, а взамен отсыплем солнца пуда три - на год хватит, а то и на два, если понемногу тратить. А ещё пишут, что если желаю, могу к ним наняться, и жалованья мне кладут по пятьдесят шиллингов в неделю, а коли своих сыновей им в услужение отдам - столько же надбавят. Я свиток тот поганый туда-сюда покрутил, десять раз перечитал, всю голову сломал. Жалко до слёз родное, дедами выпестованное ремесло в чужие руки отдавать, да только дома все ревмя ревут. А вчера иду по набережной, гляжу: детишки у какого-то особняка трутся. Понятное дело, оттуда смех, песни, птицы щебечут. Над забором высоченным труба солнечная в небо упирается. А малышня к щёлкам носами прильнула... Теребят бедолаги в ладошках зеркальные фантики, норовят поймать хоть лучик. Пригляделся - мой младшенький среди них… - мастер Ночи запнулся, достал из кармана отглаженный платок, высморкался.
- А я этот твой свиток и читать не стала. Сунула в печь и всё! - Конопатая старушка хмыкнула, замялась на секунду. - Говоришь, пятьдесят в неделю?
- Погоди. Тут такое дело… - Звёздный мастер опустил глаза, замешкался. - Друзья мои! Сколько лет я вас знаю. Сколько вы меня… Никогда плохого я вам не советовал, не посоветую и сейчас. Да только, - голос мастера предательски дрогнул, - только час назад сдал я солнцеделам тайну своего ремесла, и не нашлось у меня иного выхода. Думается, что у вас тоже нет. Судите меня, ругайте, гоните взашей… Не осталось больше в городе продавца звёзд. И не в мою лавку теперь спешить влюблённым за Большой Медведицей и Млечным Путем. Без россыпей звёздных жить можно! Без солнышка как?
Молчали мастера. Чесали затылки, морщили лбы. Первым опомнился мастер ночи. Плечиками худенькими дёрнул. Промолвил, заикаясь:
- Мы с тобой навечно повязаны. Куда ты - туда и я… Э-эх! Пойду и я к солнцеделам на поклон. Задорого не отдам - нечего, да хоть родным своим тепла чуток выторгую. Неужто тысячелетнее знание и того не стоит?
Засуетились, зашумели мастера. Кто ногами топал, кто кричал, кто молча скрипел зубами. Потянулись к дверям, заторопились. Дед Шамайка потрепал за хвост задремавшего было Слоника, упрямо стиснул губы.
- Как хотите! - пробурчал под нос. - А я своё ведовство тайное ни за какие миллионы не выдам. - И вышел вон. Толстый Белеш рванулся было за ним, да мелькнули перед глазами кудряшки Ойленки, и передумал старик. Понял, что если не решится сейчас, то не видать белобрысенькой долгожданного дня рождения ни на этот, ни на следующий год.
***
Шесть полных лун минуло с того дня, когда в последний раз собирался Совет Мастеров. Дед Шамайка каждое утро пробирался по опустевшему торговому ряду, открывал тяжёлую дверь, протирал стойку тряпочкой. Каждое утро, словно ничего не произошло, доставал он стремянку, и снова Большой Хрустальный переливался сказочным семицветьем радуги-мечты. Да только некому было любоваться этим великолепием, только Слоник иногда карабкался по свисающим кистям вверх и тёрся влажным носом о холодный хрусталь.
А между тем всё росла, всё богатела лавка братьев-солнцеделов, всё ярче становились витрины медово-жёлтого стекла, где кроме резных солнечных шкатулок красовались и искрящиеся звёздные мешочки, и тюбики с туманами, и глиняные кувшины, в которых томились, мечтая вырваться наружу, дожди с грозами. Шуршали под лепным потолком пушистые связки облаков, а в специальных медных ведёрках бились и шумели ветра с ураганами. Важные, разряженные в бархатные сюртуки с золотыми аксельбантами, стояли за широкими прилавками племянники старого Гри, а среди заставленных товаром полок суетились маленькие служки, одетые в чёрные сатиновые блузы. С отглаженных воротничков скалились шёлковыми клыками длинногривые львы. Богатела лавка солнцеделов, сочились роскошью витрины, а в тёмных подвалах серьёзные и неразговорчивые мастера корпели, кто над утренней зарёй, а кто над долгим, переливчатым эхом.
- Ничего. Зато теперь и на хлеб хватает, и на солнышко, - каждый вечер оправдывался мастер ночи, запечатывая готовую бархатистую мглу в фарфоровую банку. - И детишки пристроены.
- Вот и я говорю, правильно мы решили. Правильно, - кивала головой бывшая хозяйка дома ветродуев, вдруг постаревшая и осунувшаяся. Конопушки на её морщинистом личике побледнели, а курносый нос заострился воробьиным клювом. - Внучки мои здесь при деле, чистенькие, накормленные. Опять же своим делом заняты, хоть и на службе.
- А я своего Верка никак не уговорю - гордец он у меня. Кричит, что всё одно станет мастером. Поясняю, что секретов-то не осталось у нас больше, а он верить не желает. Гордец! - хмурился Белеш-дождевик, но в тусклом голосе его слышалась тоска. - Спрятал, дурилка, на чердаке кувшин со Страшным Ливнем, чтобы хоть его солнцеделам не оставлять, а не понимает, что дело не в Ливне, а в мастерстве… А дед его мастерство за краюшку солнца продал… Э-эх! Только один Шамайка не сломался, не согнулся перед солнцеделами.
- Что Шамайка? - Звёздный запихивал в мешочек непослушную искорку. - У Шамайки, кроме мыша, нет никого, а у каждого из нас - семеро по лавкам. Да и Шамайка тоже не сдюжит, покочевряжится ещё чуток, да и упадёт солнцеделам в ножки.
- Не-е… Не из таковских Шамай, - Белеш качал головой, борода смешно дёргалась в такт. - Не из таких.
***
Как и обычно, по субботам Дед Шамайка переклеивал бирки на флаконах. Аккуратно расправлял уголки, подмазывал пахучим клеем. Слоник морщился, принюхиваясь к резкому запаху. На стойке, возле миски с сухариками, валялся скомканный лист. Слоник осторожно тронул его лапкой, подтолкнул мордочкой, и лист зашуршал, покатился к краю и шлёпнулся прямо под ноги к мастеру радуги.
- Фу! Не тронь эту гадость! - дед Шамайка поднял бумажный ком и сунул, было, его в помойное ведро, но не удержался, развернул брезгливо и перечитал вслух, медленно разбирая буквы:
«Дамы и господа. Сегодня на дворцовой площади гильдия солнцеделов устраивает праздник для всех желающих. Ветреное утро, солнечный полдень и дождливый вечер сменит ясное ночное небо. Невероятный сюрприз: Луна, звёзды и солнце одновременно. Вход - сорок монет».
- Одновременно! Где это видано? Нет, ты подумай только, Слоник, - дед Шамайка возмущённо размахивал пальцем перед жёсткими усами и глазками-бисеринками, - что удумали! Где это видано: луна, солнце, туман, дождь, снег одновременно? А? Все главные правила, все вековые устои рушат, а ещё мастерами себя зовут… Ладно племяннички Гри - тем деньги весь разум давно затмили, а другие-то… другие… Не только мастерство, совесть продали! Тьфу ты!
Слоник фыркнул, соглашаясь с хозяином, забрался на горку сухариков и стал перебирать маленькие ржаные корочки. Дед Шамайка, продолжая бурчать, схватил ближайший пузырёк и надписал на пустой бирке цену в две монетки.
Робко звякнули медные колокольчики над входом.
- Говорят, тут торгуют этой… ну как её? Радугой… - Некрасивая дама в модном лиловом платье с кринолином уставилась на прилавок. - И почём? А то на сегодняшнем празднике радуги не обещают, а мне хотелось бы взглянуть, как эта штуковина будет смотреться рядом с северным сиянием.
- Закрыто, - рявкнул дед Шамайка. - Не продаётся радуга всяким вертихвосткам, понятно?
Дама обиженно дёрнула плечиком и выскочила на улицу, хлопнув дверью. Хрусталь флаконов печально запел; зябко вторили ему бубенцы, впуская сырую мглу внутрь. Звон затихал долго, отголоски метались по мастерской, словно белые-белые хлопья снега, что мастера снегохрусты дарили городу на каждое Рождество. Но едва наступила тишина, как опять жалобно задребезжал бубенчик у двери.
- Сказал же: за-кры-то! - раздражённо процедил сквозь зубы Шамайка.
- Это я, сосед, - Белеш робко протиснулся в узкий проход, привычно взгромоздился на табурет. Держась за деда, переминался с ноги на ногу подросший за полгода Верк. - Давненько не виделись.
- Да уж точно... - Шамай не глядел в глаза другу. - Давненько. Вижу, здорово ты изменился за это время, Белеш-дождевик. Ну, и как тебе солнцеделовы харчи? Что? На площадь дворцовую торопитесь, спешите доломать дедами завещанное? Хоть мальчонку бы не брал, постеснялся. - Шамай покосился на рукав Верковой серой курточки. Только не было на нём золотого шитья, обвивающего с недавних пор запястья наследников бывших мастеров. И шёлковый лев не украшал жаркой гривой уголки застиранного воротничка.
- Не ершись попусту, Шамай. И так тошно. - Белеш протянул руку, и радостный, соскучившийся по старому знакомцу Слоник, забрался на тёплую мягкую ладонь. - Никого из наших на праздник не позвали, да и совета не спросили… Набрали ветров со складов, дождей, снега бочками и повезли ко дворцу - знать да богачей тешить. А на наше «негоже», и что всему своя очередь, а никак иначе - только посмеялись солнцеделы. Кто мы теперь, Шамай? Не мастера - прислуга.
- Сами виноваты! Да ладно. Прости, брат, накипело. Что Ойленка? А ты чем живёшь, молодой человек? - Дед Шамайка улыбнулся, заметив, как мальчишка жадно рассматривает расставленные на стойке цветные бутылочки, наглухо залитые сверху сургучом. - Запустить тебе радужку?
- Не надо. Не маленький я уже! Глупости это всё! - Верк вскинул острый подбородок, сверкнули на тощем личике дерзкие чёрные глаза, украдкой только дёрнулся взгляд на седую бороду деда, - Вот. В ученики к мельнику Магишу хочу податься. Верное ремесло, нужное.
Белеш тихонько вздохнул, дрогнули стариковские плечи.
- А что я. Я не против. Нужное...
- И пойду! - давясь икотой, выкрикнул Верк. Вырвался из под крепкой дедовой руки, бессильно лежавшей поверх его плеча, метнулся к Шамаю. - Ну, деда Шамайка, хоть вы ему скажите! Не хочу к солнцеделам! Всё мастерство наше за треть цены им ушло, так что же, и мне теперь туда же? Пусть другие идут, а я не хочу! Лучше жернова крутить и мешки с мукой ворочать! Мельником, сапожником, да хоть трубочистом, но предателем не стану!
В лавке наступила такая тишина, что стало слышно даже, как Слоник беспокойно шелестит ленточкой по рукаву старого Белеша. Дед Шамайка вытащил откуда-то из-под прилавка тряпицу, слишком тщательно заскрипел ветошью по бочку невысокого флакона. Случайно или нет, но пробка вдруг выпала из горлышка, и на пальцы Шамайки плеснуло сияющим многоцветьем. Нежный всполох вырвался наружу, мазнул мастера радуги по лицу, добавив ещё одну глубокую морщину к густой сетке лучиков.
- Ох, ты! Старый стал, руки не держат. Вот и пролил маленько! Ну-ка, собери в бутылочку… - дед Шамайка поставил пробку на место и подмигнул Верку. - Возьми скребок на подоконнике и слей потихонечку в пустую пробирку. А деда зря не обижай - ради тебя да Ойленки старается. Ну, а про мельника хорошенько подумай. Не случалось ещё такого, чтобы наследники мастеров простому людскому мастерству обучались.
- А я ему не наследник больше… Чему наследовать? Если бы я Страшный Ливень не спрятал, дед и его бы продал, - Верк отвернулся, украдкой размазывая грязным рукавом слёзы.
- Неужто спрятал? - расхохотался Шамайка. - Ну-у.. Хитрец! И верно дед твой говорил, знатный из тебя бы мастер вышел… А то и выйдет… Ко мне в ученики пойдёшь?
- Можно? - задрожал голос мальчугана. - Можно? Ведь я же урождённый дождевик. Разве можно?
- А как же? Солнце, дождь и радуга всегда рядышком шли, бок о бок - наше мастерство друг от друга неотделимо. Верно говорю, Белеш? - дед Шамайка подождал, пока старый мастер-дождевик вытрет глаза, пока сглотнёт нежданный ком, и переспросил: - Верно?
- Да, - дёрнул бородой Белеш и закашлялся.
- Тогда, ученик, приступай-ка к работе. Для начала покорми мыша и вытри пыль с подоконника.
***
Дворцовая площадь, окружённая высокой стеной из белого кирпича, шумела радостно, возбуждённо. Над площадью колыхался купол из плотной парусины, натянутый так, чтобы ни один любопытный взгляд не смог проникнуть внутрь, туда, где под толстым льняным небом гильдия солнцеделов устраивала праздник.
Кареты и коляски подъезжали к дубовым воротам, притормаживали возле полосатой будки, и смешной человечек в чёрном камзоле со львами на обшлагах протягивал гостям ящик с прорезью для монет. Звенело серебро, и ворота распахивались, приглашая богатых бездельников порадоваться удивительному зрелищу. А там, на площади, действительно творились чудеса.
Западную сторону парусинового неба рассекали крест-накрест вихрящиеся столбы из льда и снега. Перед ложей для королевских особ струилась причудливым вензелем лунная дорожка, извивалась змейкой и обрывалась серебристым водопадом над головой туманного фантома, сделанного в виде гигантского куста роз. Чуть поодаль, пугая искрящимися разрядами придворных, метались во все стороны пучки молний, едва не поджигая шёлковые панталоны и кринолины. Но тёплый дождик появлялся вовремя и накрапывал именно так, чтобы с беззлобным шипением затушить крошечные рыжие язычки. Танцевала над головами восторженных зрителей ярко-жёлтая луна размером с корову, а звёзды выстраивались в несуществующие созвездия, льстиво выписывая имена короля и королевы, а также герцогов и иных венценосных особ.
Радостный гомон наводнившей площадь знати звенел восторгом и ожиданием. Дрожала от нетерпения толпа избранных, ведь солнцеделы обещали сегодня настоящее чудо - солнце невиданной доселе яркости и невероятной величины. Снисходительно улыбались присутствующие, любуясь закатом, восходом и северным сиянием одновременно, придерживая шляпки, пряча лица от холодного ветра и прислушиваясь к гулкому эху, что множило их восторженные вскрики в миллионы раз. Улыбались и ждали… Ждали. Задрав головы, гости пялились на парусиновое небо и нетерпеливо косились в сторону братьев-солнцеделов, спокойно сидящих на громадном сундуке. Там, под кованой крышкой, словно кошка лапками, перебирало тонкими лучами долгожданное солнце… Гости ждали. Потому что богач ты или бедняк, граф или купец, без солнышка не выходит праздника. Да что праздника? Жизни не выходит.
На площади бурлила, ликовала толпа, а снаружи перед высокими стенами из белого кирпича толпились молчаливые, хмурые люди. Но напрасно мужчины пытались взобраться на стену и отвернуть, отодрать уголок холщового неба, напрасно женщины ковыряли кто шпильками, а кто и ногтями швы, чтобы проделать щёлочку, напрасно дети норовили проскользнуть за ограду, притаившись на облучке кареты.
«Деда, солнышка бы, хоть капельку», - белокурая девочка лет шести прильнула к лысому мужчине, обвив его шею тонкими руками-веточками. Белеш, проходящий мимо, вздрогнул. Вспомнил Ойленку. Покрепче сжал в кармане жгучий коробок, купленный на недельное жалование, поспешил домой.
***
В это время мастер радуги Шамай легонько пенял новому ученику на плохо промытую пробирку.
- И пыли оставил на окне. Ну да ладно, на первый раз неплохо. Теперь напои Слоника и можешь идти домой. - Шамайка поставил стремянку и полез за Большим Хрустальным.
- Мастер. А когда же учиться начнём? Когда? - нетерпеливо переминался с ноги на ногу Верк.
- Уже. Уже, сынок. - Большой Хрустальный приветливо сверкнул затычкой-шишечкой, и Шамай осторожно взялся за прохладные бока обеими руками.
- Красивый, - залюбовался флаконом Верк, - как наш Страшный Ливень. Дед хоть и ругается, что я его припрятал, но всё равно рад. Я-то знаю.
- Слоника напоил? - дед Шамайка подтащил Большой Хрустальный к дверце в чулан и загремел ключами. - А деда не обижай. Он хороший дождевик… Был…
- Я тоже кое-что умею, - покраснел Верк, - немного, но умею. Не верите? Показать?
- Потом покажешь. Мышь вон заждался. Лимонаду просит бедолага, только на что его нынче купить? Водички попьёт, и ладно. Ведро с черпаком под прилавком возьми.
Верк вздохнул, подхватил Слоника под мягкий животик, выпустил на подоконник. Слоник пискнул в усы, неуклюже сунулся носом в пыльное стекло, потёрся боком о пузырёк с аккуратно наклеенной биркой «Две монеты» и уселся возле пустой поилки. «Не лазил я ещё под прилавок», - пробормотал под нос Верк, хитро усмехнулся, прикрыл веки, щёлкнул пальцами, зашептал что-то. Тугими студёными струями хлынула с ещё совсем детских худых пальцев вода, и холодный дождик-моросилка полился небольшим, но сильным потоком на подоконник, на узорчатые бутылочки с никому не нужным чудом внутри, на седую спину напуганного мыша. Слоник запищал громко, заметался, попытался спрыгнуть на пол, но намокшая зелёная лента развязалась и, зацепившись за горлышко самого невзрачного пузырька, опрокинула его прямо в натёкшую лужицу. Падая, пузырёк задел за соседний, тот - за следующий, и флаконы, словно костяшки домино, посыпались один за другим. Флаконы раскалывались с жалобным звоном и щедро роняли радужную нежность на тёмное стекло, на пыльный подоконник, на обшарпанные стены, на давно некрашеный пол, на седую шёрстку Слоника, на ладони бледного Верка.
Звенело разбитое стекло, журчали радужные струйки. Дед Шамайка выскочил из чуланчика, схватил со стойки первую попавшуюся банку, и бросился скорее спасать разлившийся товар. Верк беспомощно озирался, хлюпал носом, а из вытянутых ладошек его всё тёк и тёк маленький хлёсткий дождь, никак не желая прекращаться.
- Останавливай. Останавливай! Оборотное слово говори! - Ззакричал Шамай.
- Забыл, - прошептал мальчишка, пытаясь сжать кулачки, но настойчивый дождь никак не желал ему подчиняться, протискиваясь ледяными ручейками между пальцев.
- На Слоника хоть не капай, - рявкнул Дед Шамай сердито, но вдруг замолчал, замер в двух шагах от дрожащего Верка.
Под струями непослушного ливня крошки-радуги выпрямляли тугие спины, выгибались коромыслицами, ласкались синим и алым, мерцали голубым и фиалковым, ликовали изумрудным и ярко-жёлтым. Слепил глаза оранжевый - самый сочный, самый отчаянный. Радуги росли, переливаясь тянулись вверх и вширь, набирали силу. По гнутым цветным лентам медленно стекала холодная дождевая вода, впитываясь в сияющее семицветье, насыщая его незнакомой силой. Вздрогнул воздух. Зашипели искры. И одна великая тайна, соединившись с другой заклубилась комком, сначала почти прозрачным, затем мутным, а затем…
Над горкой разбитого хрусталя, над почерневшей от воды поверхностью подоконника, над мокрой головой трясущегося от холода Слоника зашевелилось, распуская ниточки-лучи, солнышко. Маленькое, рыжее, будто яичный желток, оно словно хохотало изо всех силёнок, выбравшись наконец на волю.
- Деда Шамай, что это? - Верк прятал за спину руки, всё ещё влажные от недавнего чуда.
- Солнце… - Дед Шамайка коснулся пылающего клубка, отдёрнул указательный палец, обжегшись. - Солнце, сынок. Вон оно как, оказывается. Оказывается, и наоборот можно.
- Что? - Верк с сожалением следил, как тускнеет пылающий желток.
- Солнце, дождь, сердце доброе и слово тайное - будет радуга, - приговаривал дед Шамайка, точно заворожённый. - Выходит и наоборот… Наоборот…
- Что? - настойчиво переспросил Верк.
- Где, говоришь, у тебя Страшный Ливень припрятан? - Дед Шамайка улыбался, и морщинистое личико его походило на счастливый свежеиспечённый блин.
- На чердаке… Только… Ай! - и мальчишка вдруг подпрыгнул, догадавшись. - Бегу! А дедка мой ругаться не станет. Я знаю.
***
Возле высокой стены из белого кирпича хмурилась толпа, а там, под парусиновым небом пылало чужое солнце по сорок монет за луч. Счастливчики, попавшие на праздник, громко радовались, пели что-то, смеялись в голос.
- Там солнышко, да? - Девочка расплакалась тихо, почти неслышно.
- Ничего, может хоть немного покажут. Подождём ещё, - успокаивал её дед, но в голосе его не слышалось надежды.
- Ой! Что-то на щёку капнуло, - женщина в цветастой шали вздрогнула, задрала голову, промолвила робко: - Поглядите скорее. Кажется, это дождь.
Над площадью, низко-низко, почти касаясь стальным брюхом коньков крыш, висело огромное мохнатое облако. Грозовое. Оно росло, пухло, раскидывало свои чёрные края-крылья над городом, окутывало не серой, а настоящей, густой мглой кварталы. Город задрожал под позабытыми уже раскатами грома, по мостовым застучали крупные капли.
- Дождь! - зашумела толпа, - Дождь!
Дед Шамайка постоял на крыльце, полюбовался на рваные сизые края гигантской тучи, улыбнулся. Поправил ленточку на хвосте Слоника, дунул ласково ему в мордочку.
- Пойдём, дружок. Спешить надо.
Западный край неба всё темнел, стальной уступил место антрациту - и вот уже застонал воздух и прорвался под неудержимым напором Страшного Ливня, великой гордости мастеров дождя. Дед Шамайка осторожно достал из чуланчика Большой Хрустальный, вынес его на крыльцо. Погладил по затычке-шишечке.
Прищурился алмазными гранями флакон - не флакон даже, а флаконище, или целый графин. Сверкнул, точно подмигнул напоследок, и упал... И ударился о гранит ступенек.
Миллионом стеклянных брызг рассыпался Большой Хрустальный, разлетелся во все стороны прозрачными колючими искрами. И огромная радуга-мечта с тихим гудением начала выпрямляться, опираясь семицветным столбом на крыльцо. Взметнулась вверх радуга-мечта, проснулась от вековой спячки.
Зевнула васильково-синим, подмигнула травянистым-зелёным, прищурилась янтарно-жёлтым. Выше, выше и ещё выше вздымалась радуга-мечта, подставляя хребет под хлёсткие удары Страшного Ливня…
Вот красная полоса высунулась из-под козырька, точно быстрый Слоников язычок, жадно лизнула сухарик мостовой, замешкалась на мгновение и взлетела под небеса. Последним взвился в небо апельсиновый: жаркий, смелый, нестерпимо прекрасный. Встряхнулся, салютуя своему Мастеру, встал в ряд с другими.
Солнцедел Шамайка облокотился на перила крыльца, довольно зажмурился, а через квартал от лавки продавца Радуги, свесив босые ноги в чердачное окно, заливисто смеялся солнцедел Верк.
Над городом - щедрое, яркое, огромное! - поднималось солнце. Настоящее солнце. Одно на всех.
Лариса Бортникова. Продавец радуги
На длинной выскобленной добела стойке маялась зевотой свеча. Огонёк горел лениво, ровно. Пожилой мышь осторожно обогнул застывшую восковую каплю, подобрался к миске с отбитым краешком и, выхватив оттуда сухарик, поспешил в темноту. Задорно блеснули бисеринки чёрных зрачков, ленточка на хвосте взметнулась зелёным всполохом, и аппетитный хруст заставил старичка, прикорнувшего за прилавком, открыть глаза.
- Поужинал, Слоник? Пить хочешь? - Старик поднялся, нацедил в поилку лимонада и улыбнулся, когда зверёек чихнул, сунувшись носом в липкую сладость. - Будь здоров! Пей - и домой. Пора закрываться.
- Шамайка, ты ещё здесь? - Звякнул дверной колокольчик, и в лавку ввалился огромный бородач. Он тяжело взгромоздился на табурет, едва не свалив с прилавка стопку старинных свитков.
- Белеш? - Хозяин выглянул из подсобки, кивнул гостю. - Погоди чуток, только Большой Хрустальный уберу, и по домам.
Дед Шамайка вынырнул из темноты и, закрепив стремянку, привычно полез под самый потолок, где на отдельной, покрытой кружевной салфеткой подставке, переливался хрустальными узорами флакон. Да нет, не флакон даже, а флаконище, или, скорее, графин необыкновенной красоты и изящества.
Величиной с гигантскую тыкву, с серебряным дном и тонким, словно веточка, горлышком, с блестящей затычкой-шишечкой, исписанный тайной резьбой, запечатанный гербовой сургучной печатью, Большой Хрустальный считался главным украшением магазинчика и самой великой гордостью деда Шамайки. Большой Хрустальный вполне мог бы храниться в королевской казне или, на худой конец, жить в буфете какой-нибудь герцогини или маркизы - так он был великолепен. Грань за гранью любовно вырезанный мастерами-стекольщиками, Большой Хрустальный напоминал чудесный бриллиант. Но не этим определялась его ценность - истинное сокровище таилось внутри, скрывалось под извилинами хрусталя, пряталось за искусной росписью, под плотно притёртой сверкающей пробкой.
- Не надоело каждый день такую тяжесть таскать да по лестнице прыгать? Спрятал бы подальше, и пусть себе пылится. Всё одно не купит никто, - Белеш кашлянул, пламя свечи метнулось в сторону и погасло. Жирная темнота вползла через окна. Недовольно загудел в руках у деда Шамайки Большой Хрустальный.
- Зажги свет. И как ты ещё полгорода не разнёс? - пробурчал Шамайка, спускаясь наощупь. - Купит - не купит… Разве в этом дело! Это же… Это же - мечта. Радуга-мечта. Её ещё мой прадед лить начал, а дед, тот уже на три четверти закончить успел. Отец корпел над ней всю жизнь. Помню, я ещё совсем крохой был: заберусь в кресло у стены и смотрю, смотрю, как он, скрючившись, сидит - цвета подбирает. Когда помер отец, мне только оранжу добавить осталось. Долго я нужный колер искал, а когда нашёл - сам себе не поверил. Три года из мастерской не вылазил, всё до последней капельки вычищал, выправлял, чтоб как следует, а не спустя рукава. Три года. Невеста меня из-за этого не дождалась - за другого вышла. А я и не огорчился ничуть, потому что главное в своей жизни делал. Ещё пять лет каждый цвет на положенное место крепил, друг за дружкой, рядком. А потом из колбы готовую радугу во флакон переливал ещё с полгода. Когда запечатал горлышко сургучом, решил: поставлю на самое почётное место. Пусть знает народ, что мы настоящие мастера, а не просто Шамаи - продавцы радуги. Эх, Белеш, ведь радуге этой цены нет! И даже если войдёт сюда сама королева, молвит: «Возьми, дед, полцарства и меня в жёны, только продай Большой Хрустальный», я ей на подол жемчугами шитый плюну и выгоню в три шеи!
Дед Шамайка любовно протёр гранёный бок. Дохнул на шишечку, поскрипел по ней потёртым бархатом манжета. Толкнул ногой дверь чуланчика, чуть головой о низкую притолоку не ударился. Уже оттуда глухо добавил:
- Вот ты, Белеш, свой Страшный Ливень в подвале хранишь, чтобы никто не видел, а зря.
- Не зря ничего, - буркнул бородач, и подхватил Слоника, который в темноте едва было не свалился на пол. - Тебе что? У тебя внуков нету. А я вон с неделю назад Верка в мастерской поймал. Сидит оголец, секретными свитками шуршит и уже тигель нагрел. Собрался, видишь ли, отмочить что-то. Я ему говорю, рано мол. Вот в силу войдёшь - обучу делу, а он разве слушается? Кричит, ногами топает. Тоже мне мужичок-дождевичок…
- Э-эх, - вздохнул дед Шамайка, громыхнул тяжёлой связкой ключей. - Я бы и рад - наследника… Пойдём. Завтра на Совет бы не опоздать.
***
Город привычно давился сырой мглой. Торопливо бежали по узким улицам прохожие, спотыкаясь о выбоины каменных плит. Чертыхались кто про себя, а кто и вслух. Торговая площадь словно вымерла. Только припозднившиеся лавочники гремели щеколдами, зябко поёживаясь. Белеш подождал, пока дед Шамайка запрёт лавку, запалил факел. Скупо разгоняя кисель сумерек, вспорхнуло пламя, потом осело, замерцало неспешно.
- Ну что, потопали, сосед? Тебя внучки заждались, поди. - Шамайка плотно закутался в шерстяную накидку.
- Ага. Вон, Ойленка вчера грозилась сделать уздечку: собралась в лошадки играть. А Верк -хитрец опять пытать начнёт. Думает, я не понимаю, что не просто так спрашивает, а на ус мотает. Знатный дождевик будет, уж поверь, - покраснел от удовольствия Белеш. - Ты бы заглянул. Дети тебя любят.
- Как-нибудь. Тут я из разных остатков да выжимок гостинчик Ойленке сделал. На продажу не выставишь, а девчонка порадуется. - Дед Шамайка пошарил в кармане, нащупал что-то, достал, разжал морщинистый кулачок. На влажной ладони зеленела маленькая бутылочка, внутри билась нежными переливами крошечная радуга.
- Да ты что! Это ж… Как? Спасибо, друг. Э-эх… А мне тебя и отблагодарить то нечем. Грибной-моросилка тебе вроде ни к чему… - Белеш замялся, затоптался на месте, лицо счастливо плыло в улыбке. Осторожно завернул пузырёк в носовой платок и сунул за пазуху.
***
Синеглазая хохотушка лет пяти-шести хлопала в ладоши и бегала вокруг низенького столика, на котором важно расселись две куклы и лысый пупс. Из-за приоткрытой дверцы шкафа щурился пуговицами лопоухий плюшевый щенок. Чуть поодаль толпились взрослые, следили за тем, как тоненькие детские пальчики вытягивают промасленную тряпицу из пузырька, как выливается оттуда тягучая прохлада, и как рассыпается искрами, выгибается по-кошачьи, распрямляет многоцветную спину маленькое чудо.
- Красный, синий, голубой! Смотри, смотри, Верк… Как красиво! - Ойленка теребила брата за штанину. Тот, совсем по-взрослому потрепал её по кудряшкам и с нарочитым спокойствием произнёс:
- А… Ерунда это всё. То ли дело дождь. Вот возьмёт меня дед в подмастерья. Глядишь, годика через три подарю тебе мокрохлёст с молниями. Настоящий, а не дужку игрушечную, полосатую, - голос Верка звучал равнодушно, да только разве спрячешь восторг, если пылают щёки, и блестят глаза?
- Не хочу дождик. И так на улицу не выйдешь. Сыро кругом. И противно. Я солнышка хочу. Деда, купи солнышка… - Захныкала захныкала Ойленка.
Белеш нахмурился, тяжело топая, подошёл к внучке, поднял её, как пёрышко. Смотрели стар да мал, как тускнеют волшебные радужные сполохи. Последним угас оранжевый. Ойленка вздохнула, обвила ручонками толстую шею, потерлась щекой о мягкую бороду:
- Солнышка, деда.
- На день рожденья куплю, егоза. На целый день хватит. Сможешь во дворе праздник устроить подружкам. Только и меня уж пригласить не забудь… Ладно?
- Не забуду… И тебя, и бабушку, и Верка… А облачков купишь? Помнишь?
Белеш закашлялся. Он хорошо помнил. Не так давно славно шли дела у мастера дождя. Богатые покупатели толпились в лавке, выбирая, кто тёплый весенний, а кто и прохладный грибной. Потом пошла мода на морось с молниями, и не было отбоя от господинчиков, тыкающих пальцами в тяжёлые глиняные кувшины: мол, вот этот - побольше, пострашнее… Белеш радовался, придумывал всякое. То гром раскатистый добавит, то череду алых трескучих разрядов, да чтобы с именем заказчика тонкой вязью по чёрному бархату неба… Было время - не пылился на прилавках товар. Брал Белеш в лавке напротив оптом связку облаков, поил водой, шептал слово тайное, следил, как пушистые барашки тяжелеют, набухают, превращаются в тучи грозовые, грозные. Горожане раскошеливались - приятно похвастать перед соседями сизой тучей, висящей над домом, да и клумбы полить - тоже дело.
Частенько школьники озорничали. Любимое занятие: на три монетки заказать коротенький «как-из-ведра», чтобы промок до нитки строгий учитель и долго ещё грозился, обсыхая у камина. Было время - хорошо шли дела у мастера дождя. И то верно. Почему бы не порадоваться ласковому дождичку после жаркого, ясного дня, почему бы не ахать, удивляясь мощи стегающих ливней? Было время…
Белеш осторожно опустил внучку на пол. Шлёпнул легонько: «Ложись-ка спать, малявка…» Сел у окна, пригорюнился. Было время, да прошло... Как состарился Гри-солнцедел, как подросли его племянники и взяли на себя торговлю - так всё и началось. За день перекрасили стены, поменяли незамысловатые витрины. На вывеске вместо улыбающихся подсолнухов, нарисованных масляной краской, оскалился пастью длинногривый лев. Про главное тоже не позабыли наследнички - за одну ночь взлетели цены до небес. Сначала посмеивались другие мастера, у виска пальцем крутили: «Кто, мол, за такие деньги к вам пойдет? Глупость и безрассудство». Поначалу посмеивались, да только вскоре забеспокоились.
День за днём, неделя за неделей пустели торговые ряды, и лишь толпились хмурые горожане возле солнечной лавки. И понятно почему! Ведь будь ты богач или мастеровой, художник, циркач или какой-никакой воришка-замухрышка, лишний раз не то что дождичка - покушать не купишь, а солнышка на минутку возьмёшь, чтобы себя да детишек порадовать. Потому что никак нельзя человеку без солнышка - душа стынет.
Старый Гри-солнцедел это понимал, направо-налево шкатулки драгоценные не раздавал - не случалось такого, а всё же… Раз в неделю по вторникам выбирался старый Гри на дворцовую площадь, раскрывал позолоченную коробочку и выпускал огромное, жаркое, щедрое солнце наружу: «Радуйтесь люди! Грейте ладошки, ребятишки. Подставляйте лысины под горячие лучи, старики! Радуйтесь! Купить ведь могут не все, а душа есть у каждого!»
Хороший был человек - Гри, и солнцедел знатный… Вот только племяннички не в него уродились, и закончились солнечные вторники. Затосковал люд. Имущий бежал в лавку, выкладывал грошики за жгучие сундучки, прятал поближе к сердцу, нёс домой. А тому, кто с хлеба на воду едва перебивался, оставалось лишь таиться в тёмных переулках, да жадно смотреть со стороны на высоченные заборы, за которыми струились, упираясь в небо, сияющие столбы. Только разве можно согреться под чужим солнцем?
Мастер дождя Белеш грустил. Жался лбом к стеклу, смотрел на город. За окном клубилась привычная мгла. Серая изморось, не похожая ни на дождь, ни на туман, висела призрачным занавесом: утро ли, вечер ли - сразу не поймёшь… Долго молчал старый дождевик, потом, кряхтя, поднялся, прикрыл ставни. Если бы не безносая кукушка, живущая в настенных часах, так и не понял бы старик, что наступила полночь.
***
Колокол на городской ратуше глухо пробил шесть раз. Дед Шамайка поднялся по узкой винтовой лестнице, толкнул дверь и очутился в комнате, стены которой с потолка до пола были увешаны старинными коврами. Под каждым из ковров стояло кресло с высокой спинкой. Мастера чинно рассаживались по местам, приветствуя друг друга. Толстый Белеш уже был здесь. Угрюмый, не выспавшийся, он напоминал утёс, и Шамайка вдруг подумал, что мастер-дождевик очень немолод, как и все они, собравшиеся здесь. Шамайка опустился в кресло под ковром с вытканной шёлком радугой, достал из рукава Слоника, почесал его между ушами. Слоник запыхтел от удовольствия, ткнулся мокрым носом в ладонь хозяина.
- Ну что, вроде все в сборе? - Звёздный мастер покосился на единственное пустующее кресло. Над высокой спинкой переливалось шитое золотом солнце с алыми шерстяными лучами. - Можно начинать.
- Не ходили ещё ветродуи в приказчиках! - пронзительный голосок прервал Звёздного мастера, у остальных аж в ушах зазвенело. Седая конопатая старушка вскочила с места и забегала по зале, размахивая несуразно длинными руками. - Ишь чего удумали! Мол, если солнцеделы, то всё можно, так что ли? Не на тех напали!
- Не шуми, красавица, - седая голова Звёздного мастера над затёертым плащом из серебряной тафты качнулась укоризненно. - А ты что скажешь, брат?
- Что тут говорить? С каждым днём, дела всёе хуже и хуже. Совсем житья нет. Никому наше ремесло не нужно: людям на главное не хватает. Дай бог, заскочат в день два-три бездельника, попялятся на бирки с ценами и уйдут, хлопнув дверью. Кое-кто из нас ещё держится: господа берут товар по праздникам, дамочек да мелкотню позабавить. А остальным куда деваться? Вон, ветродуи да тумановязы скоро по миру пойдут. Дождевику впору в трубочисты наниматься... Да и мне тоже. - Мастер ночи, одетый, как полагается, в иссиня-чёрный сюртук, почти плакал. - Тут от солнцеделов посыльный прибегал, свиток принёс запечатанный. Пишут что, мол, всё одно - конец. Так мы, мол, у тебя дело перекупим, а взамен отсыплем солнца пуда три - на год хватит, а то и на два, если понемногу тратить. А ещё пишут, что если желаю, могу к ним наняться, и жалованья мне кладут по пятьдесят шиллингов в неделю, а коли своих сыновей им в услужение отдам - столько же надбавят. Я свиток тот поганый туда-сюда покрутил, десять раз перечитал, всю голову сломал. Жалко до слёз родное, дедами выпестованное ремесло в чужие руки отдавать, да только дома все ревмя ревут. А вчера иду по набережной, гляжу: детишки у какого-то особняка трутся. Понятное дело, оттуда смех, песни, птицы щебечут. Над забором высоченным труба солнечная в небо упирается. А малышня к щёлкам носами прильнула... Теребят бедолаги в ладошках зеркальные фантики, норовят поймать хоть лучик. Пригляделся - мой младшенький среди них… - мастер Ночи запнулся, достал из кармана отглаженный платок, высморкался.
- А я этот твой свиток и читать не стала. Сунула в печь и всё! - Конопатая старушка хмыкнула, замялась на секунду. - Говоришь, пятьдесят в неделю?
- Погоди. Тут такое дело… - Звёздный мастер опустил глаза, замешкался. - Друзья мои! Сколько лет я вас знаю. Сколько вы меня… Никогда плохого я вам не советовал, не посоветую и сейчас. Да только, - голос мастера предательски дрогнул, - только час назад сдал я солнцеделам тайну своего ремесла, и не нашлось у меня иного выхода. Думается, что у вас тоже нет. Судите меня, ругайте, гоните взашей… Не осталось больше в городе продавца звёзд. И не в мою лавку теперь спешить влюблённым за Большой Медведицей и Млечным Путем. Без россыпей звёздных жить можно! Без солнышка как?
Молчали мастера. Чесали затылки, морщили лбы. Первым опомнился мастер ночи. Плечиками худенькими дёрнул. Промолвил, заикаясь:
- Мы с тобой навечно повязаны. Куда ты - туда и я… Э-эх! Пойду и я к солнцеделам на поклон. Задорого не отдам - нечего, да хоть родным своим тепла чуток выторгую. Неужто тысячелетнее знание и того не стоит?
Засуетились, зашумели мастера. Кто ногами топал, кто кричал, кто молча скрипел зубами. Потянулись к дверям, заторопились. Дед Шамайка потрепал за хвост задремавшего было Слоника, упрямо стиснул губы.
- Как хотите! - пробурчал под нос. - А я своё ведовство тайное ни за какие миллионы не выдам. - И вышел вон. Толстый Белеш рванулся было за ним, да мелькнули перед глазами кудряшки Ойленки, и передумал старик. Понял, что если не решится сейчас, то не видать белобрысенькой долгожданного дня рождения ни на этот, ни на следующий год.
***
Шесть полных лун минуло с того дня, когда в последний раз собирался Совет Мастеров. Дед Шамайка каждое утро пробирался по опустевшему торговому ряду, открывал тяжёлую дверь, протирал стойку тряпочкой. Каждое утро, словно ничего не произошло, доставал он стремянку, и снова Большой Хрустальный переливался сказочным семицветьем радуги-мечты. Да только некому было любоваться этим великолепием, только Слоник иногда карабкался по свисающим кистям вверх и тёрся влажным носом о холодный хрусталь.
А между тем всё росла, всё богатела лавка братьев-солнцеделов, всё ярче становились витрины медово-жёлтого стекла, где кроме резных солнечных шкатулок красовались и искрящиеся звёздные мешочки, и тюбики с туманами, и глиняные кувшины, в которых томились, мечтая вырваться наружу, дожди с грозами. Шуршали под лепным потолком пушистые связки облаков, а в специальных медных ведёрках бились и шумели ветра с ураганами. Важные, разряженные в бархатные сюртуки с золотыми аксельбантами, стояли за широкими прилавками племянники старого Гри, а среди заставленных товаром полок суетились маленькие служки, одетые в чёрные сатиновые блузы. С отглаженных воротничков скалились шёлковыми клыками длинногривые львы. Богатела лавка солнцеделов, сочились роскошью витрины, а в тёмных подвалах серьёзные и неразговорчивые мастера корпели, кто над утренней зарёй, а кто над долгим, переливчатым эхом.
- Ничего. Зато теперь и на хлеб хватает, и на солнышко, - каждый вечер оправдывался мастер ночи, запечатывая готовую бархатистую мглу в фарфоровую банку. - И детишки пристроены.
- Вот и я говорю, правильно мы решили. Правильно, - кивала головой бывшая хозяйка дома ветродуев, вдруг постаревшая и осунувшаяся. Конопушки на её морщинистом личике побледнели, а курносый нос заострился воробьиным клювом. - Внучки мои здесь при деле, чистенькие, накормленные. Опять же своим делом заняты, хоть и на службе.
- А я своего Верка никак не уговорю - гордец он у меня. Кричит, что всё одно станет мастером. Поясняю, что секретов-то не осталось у нас больше, а он верить не желает. Гордец! - хмурился Белеш-дождевик, но в тусклом голосе его слышалась тоска. - Спрятал, дурилка, на чердаке кувшин со Страшным Ливнем, чтобы хоть его солнцеделам не оставлять, а не понимает, что дело не в Ливне, а в мастерстве… А дед его мастерство за краюшку солнца продал… Э-эх! Только один Шамайка не сломался, не согнулся перед солнцеделами.
- Что Шамайка? - Звёздный запихивал в мешочек непослушную искорку. - У Шамайки, кроме мыша, нет никого, а у каждого из нас - семеро по лавкам. Да и Шамайка тоже не сдюжит, покочевряжится ещё чуток, да и упадёт солнцеделам в ножки.
- Не-е… Не из таковских Шамай, - Белеш качал головой, борода смешно дёргалась в такт. - Не из таких.
***
Как и обычно, по субботам Дед Шамайка переклеивал бирки на флаконах. Аккуратно расправлял уголки, подмазывал пахучим клеем. Слоник морщился, принюхиваясь к резкому запаху. На стойке, возле миски с сухариками, валялся скомканный лист. Слоник осторожно тронул его лапкой, подтолкнул мордочкой, и лист зашуршал, покатился к краю и шлёпнулся прямо под ноги к мастеру радуги.
- Фу! Не тронь эту гадость! - дед Шамайка поднял бумажный ком и сунул, было, его в помойное ведро, но не удержался, развернул брезгливо и перечитал вслух, медленно разбирая буквы:
«Дамы и господа. Сегодня на дворцовой площади гильдия солнцеделов устраивает праздник для всех желающих. Ветреное утро, солнечный полдень и дождливый вечер сменит ясное ночное небо. Невероятный сюрприз: Луна, звёзды и солнце одновременно. Вход - сорок монет».
- Одновременно! Где это видано? Нет, ты подумай только, Слоник, - дед Шамайка возмущённо размахивал пальцем перед жёсткими усами и глазками-бисеринками, - что удумали! Где это видано: луна, солнце, туман, дождь, снег одновременно? А? Все главные правила, все вековые устои рушат, а ещё мастерами себя зовут… Ладно племяннички Гри - тем деньги весь разум давно затмили, а другие-то… другие… Не только мастерство, совесть продали! Тьфу ты!
Слоник фыркнул, соглашаясь с хозяином, забрался на горку сухариков и стал перебирать маленькие ржаные корочки. Дед Шамайка, продолжая бурчать, схватил ближайший пузырёк и надписал на пустой бирке цену в две монетки.
Робко звякнули медные колокольчики над входом.
- Говорят, тут торгуют этой… ну как её? Радугой… - Некрасивая дама в модном лиловом платье с кринолином уставилась на прилавок. - И почём? А то на сегодняшнем празднике радуги не обещают, а мне хотелось бы взглянуть, как эта штуковина будет смотреться рядом с северным сиянием.
- Закрыто, - рявкнул дед Шамайка. - Не продаётся радуга всяким вертихвосткам, понятно?
Дама обиженно дёрнула плечиком и выскочила на улицу, хлопнув дверью. Хрусталь флаконов печально запел; зябко вторили ему бубенцы, впуская сырую мглу внутрь. Звон затихал долго, отголоски метались по мастерской, словно белые-белые хлопья снега, что мастера снегохрусты дарили городу на каждое Рождество. Но едва наступила тишина, как опять жалобно задребезжал бубенчик у двери.
- Сказал же: за-кры-то! - раздражённо процедил сквозь зубы Шамайка.
- Это я, сосед, - Белеш робко протиснулся в узкий проход, привычно взгромоздился на табурет. Держась за деда, переминался с ноги на ногу подросший за полгода Верк. - Давненько не виделись.
- Да уж точно... - Шамай не глядел в глаза другу. - Давненько. Вижу, здорово ты изменился за это время, Белеш-дождевик. Ну, и как тебе солнцеделовы харчи? Что? На площадь дворцовую торопитесь, спешите доломать дедами завещанное? Хоть мальчонку бы не брал, постеснялся. - Шамай покосился на рукав Верковой серой курточки. Только не было на нём золотого шитья, обвивающего с недавних пор запястья наследников бывших мастеров. И шёлковый лев не украшал жаркой гривой уголки застиранного воротничка.
- Не ершись попусту, Шамай. И так тошно. - Белеш протянул руку, и радостный, соскучившийся по старому знакомцу Слоник, забрался на тёплую мягкую ладонь. - Никого из наших на праздник не позвали, да и совета не спросили… Набрали ветров со складов, дождей, снега бочками и повезли ко дворцу - знать да богачей тешить. А на наше «негоже», и что всему своя очередь, а никак иначе - только посмеялись солнцеделы. Кто мы теперь, Шамай? Не мастера - прислуга.
- Сами виноваты! Да ладно. Прости, брат, накипело. Что Ойленка? А ты чем живёшь, молодой человек? - Дед Шамайка улыбнулся, заметив, как мальчишка жадно рассматривает расставленные на стойке цветные бутылочки, наглухо залитые сверху сургучом. - Запустить тебе радужку?
- Не надо. Не маленький я уже! Глупости это всё! - Верк вскинул острый подбородок, сверкнули на тощем личике дерзкие чёрные глаза, украдкой только дёрнулся взгляд на седую бороду деда, - Вот. В ученики к мельнику Магишу хочу податься. Верное ремесло, нужное.
Белеш тихонько вздохнул, дрогнули стариковские плечи.
- А что я. Я не против. Нужное...
- И пойду! - давясь икотой, выкрикнул Верк. Вырвался из под крепкой дедовой руки, бессильно лежавшей поверх его плеча, метнулся к Шамаю. - Ну, деда Шамайка, хоть вы ему скажите! Не хочу к солнцеделам! Всё мастерство наше за треть цены им ушло, так что же, и мне теперь туда же? Пусть другие идут, а я не хочу! Лучше жернова крутить и мешки с мукой ворочать! Мельником, сапожником, да хоть трубочистом, но предателем не стану!
В лавке наступила такая тишина, что стало слышно даже, как Слоник беспокойно шелестит ленточкой по рукаву старого Белеша. Дед Шамайка вытащил откуда-то из-под прилавка тряпицу, слишком тщательно заскрипел ветошью по бочку невысокого флакона. Случайно или нет, но пробка вдруг выпала из горлышка, и на пальцы Шамайки плеснуло сияющим многоцветьем. Нежный всполох вырвался наружу, мазнул мастера радуги по лицу, добавив ещё одну глубокую морщину к густой сетке лучиков.
- Ох, ты! Старый стал, руки не держат. Вот и пролил маленько! Ну-ка, собери в бутылочку… - дед Шамайка поставил пробку на место и подмигнул Верку. - Возьми скребок на подоконнике и слей потихонечку в пустую пробирку. А деда зря не обижай - ради тебя да Ойленки старается. Ну, а про мельника хорошенько подумай. Не случалось ещё такого, чтобы наследники мастеров простому людскому мастерству обучались.
- А я ему не наследник больше… Чему наследовать? Если бы я Страшный Ливень не спрятал, дед и его бы продал, - Верк отвернулся, украдкой размазывая грязным рукавом слёзы.
- Неужто спрятал? - расхохотался Шамайка. - Ну-у.. Хитрец! И верно дед твой говорил, знатный из тебя бы мастер вышел… А то и выйдет… Ко мне в ученики пойдёшь?
- Можно? - задрожал голос мальчугана. - Можно? Ведь я же урождённый дождевик. Разве можно?
- А как же? Солнце, дождь и радуга всегда рядышком шли, бок о бок - наше мастерство друг от друга неотделимо. Верно говорю, Белеш? - дед Шамайка подождал, пока старый мастер-дождевик вытрет глаза, пока сглотнёт нежданный ком, и переспросил: - Верно?
- Да, - дёрнул бородой Белеш и закашлялся.
- Тогда, ученик, приступай-ка к работе. Для начала покорми мыша и вытри пыль с подоконника.
***
Дворцовая площадь, окружённая высокой стеной из белого кирпича, шумела радостно, возбуждённо. Над площадью колыхался купол из плотной парусины, натянутый так, чтобы ни один любопытный взгляд не смог проникнуть внутрь, туда, где под толстым льняным небом гильдия солнцеделов устраивала праздник.
Кареты и коляски подъезжали к дубовым воротам, притормаживали возле полосатой будки, и смешной человечек в чёрном камзоле со львами на обшлагах протягивал гостям ящик с прорезью для монет. Звенело серебро, и ворота распахивались, приглашая богатых бездельников порадоваться удивительному зрелищу. А там, на площади, действительно творились чудеса.
Западную сторону парусинового неба рассекали крест-накрест вихрящиеся столбы из льда и снега. Перед ложей для королевских особ струилась причудливым вензелем лунная дорожка, извивалась змейкой и обрывалась серебристым водопадом над головой туманного фантома, сделанного в виде гигантского куста роз. Чуть поодаль, пугая искрящимися разрядами придворных, метались во все стороны пучки молний, едва не поджигая шёлковые панталоны и кринолины. Но тёплый дождик появлялся вовремя и накрапывал именно так, чтобы с беззлобным шипением затушить крошечные рыжие язычки. Танцевала над головами восторженных зрителей ярко-жёлтая луна размером с корову, а звёзды выстраивались в несуществующие созвездия, льстиво выписывая имена короля и королевы, а также герцогов и иных венценосных особ.
Радостный гомон наводнившей площадь знати звенел восторгом и ожиданием. Дрожала от нетерпения толпа избранных, ведь солнцеделы обещали сегодня настоящее чудо - солнце невиданной доселе яркости и невероятной величины. Снисходительно улыбались присутствующие, любуясь закатом, восходом и северным сиянием одновременно, придерживая шляпки, пряча лица от холодного ветра и прислушиваясь к гулкому эху, что множило их восторженные вскрики в миллионы раз. Улыбались и ждали… Ждали. Задрав головы, гости пялились на парусиновое небо и нетерпеливо косились в сторону братьев-солнцеделов, спокойно сидящих на громадном сундуке. Там, под кованой крышкой, словно кошка лапками, перебирало тонкими лучами долгожданное солнце… Гости ждали. Потому что богач ты или бедняк, граф или купец, без солнышка не выходит праздника. Да что праздника? Жизни не выходит.
На площади бурлила, ликовала толпа, а снаружи перед высокими стенами из белого кирпича толпились молчаливые, хмурые люди. Но напрасно мужчины пытались взобраться на стену и отвернуть, отодрать уголок холщового неба, напрасно женщины ковыряли кто шпильками, а кто и ногтями швы, чтобы проделать щёлочку, напрасно дети норовили проскользнуть за ограду, притаившись на облучке кареты.
«Деда, солнышка бы, хоть капельку», - белокурая девочка лет шести прильнула к лысому мужчине, обвив его шею тонкими руками-веточками. Белеш, проходящий мимо, вздрогнул. Вспомнил Ойленку. Покрепче сжал в кармане жгучий коробок, купленный на недельное жалование, поспешил домой.
***
В это время мастер радуги Шамай легонько пенял новому ученику на плохо промытую пробирку.
- И пыли оставил на окне. Ну да ладно, на первый раз неплохо. Теперь напои Слоника и можешь идти домой. - Шамайка поставил стремянку и полез за Большим Хрустальным.
- Мастер. А когда же учиться начнём? Когда? - нетерпеливо переминался с ноги на ногу Верк.
- Уже. Уже, сынок. - Большой Хрустальный приветливо сверкнул затычкой-шишечкой, и Шамай осторожно взялся за прохладные бока обеими руками.
- Красивый, - залюбовался флаконом Верк, - как наш Страшный Ливень. Дед хоть и ругается, что я его припрятал, но всё равно рад. Я-то знаю.
- Слоника напоил? - дед Шамайка подтащил Большой Хрустальный к дверце в чулан и загремел ключами. - А деда не обижай. Он хороший дождевик… Был…
- Я тоже кое-что умею, - покраснел Верк, - немного, но умею. Не верите? Показать?
- Потом покажешь. Мышь вон заждался. Лимонаду просит бедолага, только на что его нынче купить? Водички попьёт, и ладно. Ведро с черпаком под прилавком возьми.
Верк вздохнул, подхватил Слоника под мягкий животик, выпустил на подоконник. Слоник пискнул в усы, неуклюже сунулся носом в пыльное стекло, потёрся боком о пузырёк с аккуратно наклеенной биркой «Две монеты» и уселся возле пустой поилки. «Не лазил я ещё под прилавок», - пробормотал под нос Верк, хитро усмехнулся, прикрыл веки, щёлкнул пальцами, зашептал что-то. Тугими студёными струями хлынула с ещё совсем детских худых пальцев вода, и холодный дождик-моросилка полился небольшим, но сильным потоком на подоконник, на узорчатые бутылочки с никому не нужным чудом внутри, на седую спину напуганного мыша. Слоник запищал громко, заметался, попытался спрыгнуть на пол, но намокшая зелёная лента развязалась и, зацепившись за горлышко самого невзрачного пузырька, опрокинула его прямо в натёкшую лужицу. Падая, пузырёк задел за соседний, тот - за следующий, и флаконы, словно костяшки домино, посыпались один за другим. Флаконы раскалывались с жалобным звоном и щедро роняли радужную нежность на тёмное стекло, на пыльный подоконник, на обшарпанные стены, на давно некрашеный пол, на седую шёрстку Слоника, на ладони бледного Верка.
Звенело разбитое стекло, журчали радужные струйки. Дед Шамайка выскочил из чуланчика, схватил со стойки первую попавшуюся банку, и бросился скорее спасать разлившийся товар. Верк беспомощно озирался, хлюпал носом, а из вытянутых ладошек его всё тёк и тёк маленький хлёсткий дождь, никак не желая прекращаться.
- Останавливай. Останавливай! Оборотное слово говори! - Ззакричал Шамай.
- Забыл, - прошептал мальчишка, пытаясь сжать кулачки, но настойчивый дождь никак не желал ему подчиняться, протискиваясь ледяными ручейками между пальцев.
- На Слоника хоть не капай, - рявкнул Дед Шамай сердито, но вдруг замолчал, замер в двух шагах от дрожащего Верка.
Под струями непослушного ливня крошки-радуги выпрямляли тугие спины, выгибались коромыслицами, ласкались синим и алым, мерцали голубым и фиалковым, ликовали изумрудным и ярко-жёлтым. Слепил глаза оранжевый - самый сочный, самый отчаянный. Радуги росли, переливаясь тянулись вверх и вширь, набирали силу. По гнутым цветным лентам медленно стекала холодная дождевая вода, впитываясь в сияющее семицветье, насыщая его незнакомой силой. Вздрогнул воздух. Зашипели искры. И одна великая тайна, соединившись с другой заклубилась комком, сначала почти прозрачным, затем мутным, а затем…
Над горкой разбитого хрусталя, над почерневшей от воды поверхностью подоконника, над мокрой головой трясущегося от холода Слоника зашевелилось, распуская ниточки-лучи, солнышко. Маленькое, рыжее, будто яичный желток, оно словно хохотало изо всех силёнок, выбравшись наконец на волю.
- Деда Шамай, что это? - Верк прятал за спину руки, всё ещё влажные от недавнего чуда.
- Солнце… - Дед Шамайка коснулся пылающего клубка, отдёрнул указательный палец, обжегшись. - Солнце, сынок. Вон оно как, оказывается. Оказывается, и наоборот можно.
- Что? - Верк с сожалением следил, как тускнеет пылающий желток.
- Солнце, дождь, сердце доброе и слово тайное - будет радуга, - приговаривал дед Шамайка, точно заворожённый. - Выходит и наоборот… Наоборот…
- Что? - настойчиво переспросил Верк.
- Где, говоришь, у тебя Страшный Ливень припрятан? - Дед Шамайка улыбался, и морщинистое личико его походило на счастливый свежеиспечённый блин.
- На чердаке… Только… Ай! - и мальчишка вдруг подпрыгнул, догадавшись. - Бегу! А дедка мой ругаться не станет. Я знаю.
***
Возле высокой стены из белого кирпича хмурилась толпа, а там, под парусиновым небом пылало чужое солнце по сорок монет за луч. Счастливчики, попавшие на праздник, громко радовались, пели что-то, смеялись в голос.
- Там солнышко, да? - Девочка расплакалась тихо, почти неслышно.
- Ничего, может хоть немного покажут. Подождём ещё, - успокаивал её дед, но в голосе его не слышалось надежды.
- Ой! Что-то на щёку капнуло, - женщина в цветастой шали вздрогнула, задрала голову, промолвила робко: - Поглядите скорее. Кажется, это дождь.
Над площадью, низко-низко, почти касаясь стальным брюхом коньков крыш, висело огромное мохнатое облако. Грозовое. Оно росло, пухло, раскидывало свои чёрные края-крылья над городом, окутывало не серой, а настоящей, густой мглой кварталы. Город задрожал под позабытыми уже раскатами грома, по мостовым застучали крупные капли.
- Дождь! - зашумела толпа, - Дождь!
Дед Шамайка постоял на крыльце, полюбовался на рваные сизые края гигантской тучи, улыбнулся. Поправил ленточку на хвосте Слоника, дунул ласково ему в мордочку.
- Пойдём, дружок. Спешить надо.
Западный край неба всё темнел, стальной уступил место антрациту - и вот уже застонал воздух и прорвался под неудержимым напором Страшного Ливня, великой гордости мастеров дождя. Дед Шамайка осторожно достал из чуланчика Большой Хрустальный, вынес его на крыльцо. Погладил по затычке-шишечке.
Прищурился алмазными гранями флакон - не флакон даже, а флаконище, или целый графин. Сверкнул, точно подмигнул напоследок, и упал... И ударился о гранит ступенек.
Миллионом стеклянных брызг рассыпался Большой Хрустальный, разлетелся во все стороны прозрачными колючими искрами. И огромная радуга-мечта с тихим гудением начала выпрямляться, опираясь семицветным столбом на крыльцо. Взметнулась вверх радуга-мечта, проснулась от вековой спячки.
Зевнула васильково-синим, подмигнула травянистым-зелёным, прищурилась янтарно-жёлтым. Выше, выше и ещё выше вздымалась радуга-мечта, подставляя хребет под хлёсткие удары Страшного Ливня…
Вот красная полоса высунулась из-под козырька, точно быстрый Слоников язычок, жадно лизнула сухарик мостовой, замешкалась на мгновение и взлетела под небеса. Последним взвился в небо апельсиновый: жаркий, смелый, нестерпимо прекрасный. Встряхнулся, салютуя своему Мастеру, встал в ряд с другими.
Солнцедел Шамайка облокотился на перила крыльца, довольно зажмурился, а через квартал от лавки продавца Радуги, свесив босые ноги в чердачное окно, заливисто смеялся солнцедел Верк.
Над городом - щедрое, яркое, огромное! - поднималось солнце. Настоящее солнце. Одно на всех.