Рябины и единороги, исполняющие желания
18 часов счастливого бодрствования вчера, и хочется однажды добраться и хотя бы эрзацами написать за два счастливейших дня этого года - волшебную оконцовку мая и середину дождливого очарованного июля, кабинки над воздухом и водою, фо бо с глютаматами всех оттенков и столь же многоцветный парк, влажный воздух (не надоест повторяться словами) и счастье о совместности.
Почему заботишься обо мне так? Как перестать выглядывать в этой заботе нечто большее, нечто личное, что только для меня? Ведь ты обо всех заботишься такожде, но все - горды и эквивалентно самодостаточны, чтобы заботиться о себе самим и тем отвергать твои самые искренние хлопоты. И только я в силу то ли воспитания (коие явно по этой части провисло изгибно да причудливо), то ли нутряной склонности (неведомо, насколько здоровой ли) с радостью (и урчанием) принимаю твою заботу и хватаю всю целиком, сколько раздаёшь её. И воображаю себе, что это ж неспроста!
Костры рябин в Коломне полыхают оглушительнейше. Рассуждаем о применимости осиновых и рябиновых кольев: первые по всему выходят лучше для всяческых упырей, а вторые отгоняют менее плотноматериальную нечисть. Usability is wise and variable! Цвет горящих дерев совершеннейше сногсшибательный.
Посреди города пустырь у самой реки, и ветвистые ивы дремлют, по пояс погруженные в свои отражения. Мы идём сквозь безлюдные поля, подозрительно похожие на зачарованный зубриный заказник далеко в горах. Мне страшно, что участники событий придут и прочтут мой этот блог, но отчего-то не настолько жутко, как могло бы быть. Сухой золотарник сереет, жухлая трава хрустит и шелестит на могучем октябрьском ветру.
Мы выходим к очередному древнему храму, в котором среди новоделья и дивных щепчатых шлемовидных деревянных куполов из дощечек сохранился в стену вмурован крохотный рельеф древнего мастера, на коием различают то василиска, то единорога. К чести зверика пречудного, тулово у него явно копытно-лошадиное.
И сам этот рельеф - язычески кажущийся древнее всего храма - больше всего он похож на радость. Концентрированную чистую радость, высеченную из камня. Живое любознательное чувство мастера, который мог выпилить что угодно - и выбрал вырезать из камня игриво гарцующего единорога. Крохотная и удивительно катарсичная достопримечательность, сердце при виде неё начинает петь на языке незнакомом и тоже древнем, единорожека можно потрепать по холке и, пожалуй, как не загадать ему желания? Коль скоро он сделан из чистой радости, причастен времени тайн, но не теряет от них счастливого своего нрава?
Вечером обрели Грааль и буквально пережили катарсис, приобретя в аптеке грейпфрутовую сплатовскую зубную пасту-гель с мятой и мелиссой. ВОТ ГДЕ оказалась сладкая революция в зубочищении! Никогда прежде не ощущала ничего подобного, дивное наслаждение от самого акта, коий обычно столь перелит ментолом, остр и дискомфортен. От обретения идеала пасты хотелось петь.
И я пела. Устроили в гостиничном номере пижамную вечеринку на двоих, пили мохитовые чаи в пакетиках-пирамидках, дегустировали голландские марципановые печенья, рассыпчатые и удивительные (но с львиной долей пищевой химии, по ощущениям), кричали и громко хохотали и призывали в свидетели воздыхающего БертЛанкастера из висконтиевского "Леопарда". Это такая гифка, где его герой прикрывает глаза, вдыхает с болью и нежностью, и такой неистовый трепет в простом движении, что волей-неволей не закричишь, так руки заломишь в патетическом, странном, радостном до солнечных бликов оттого, что тебя понимают и чаяния твои всемерно разделяют. Пусть это по-прежнему вечеринка, и мы не о серьёзном (пожалуй что).
Пикник у подножия крепостной башни на пронзительном ветру, многыя километры в берцах не проходятся - пролетаются! Я пишу пару махонькых этюдов и в мыслях возвращаюсь к человеку, которого не могу (пока?) расшифровать - и нужно ли? Oh silent mysteries of broken hearts, you cannot unhear their songs once having sung thy own.
Почему заботишься обо мне так? Как перестать выглядывать в этой заботе нечто большее, нечто личное, что только для меня? Ведь ты обо всех заботишься такожде, но все - горды и эквивалентно самодостаточны, чтобы заботиться о себе самим и тем отвергать твои самые искренние хлопоты. И только я в силу то ли воспитания (коие явно по этой части провисло изгибно да причудливо), то ли нутряной склонности (неведомо, насколько здоровой ли) с радостью (и урчанием) принимаю твою заботу и хватаю всю целиком, сколько раздаёшь её. И воображаю себе, что это ж неспроста!
Костры рябин в Коломне полыхают оглушительнейше. Рассуждаем о применимости осиновых и рябиновых кольев: первые по всему выходят лучше для всяческых упырей, а вторые отгоняют менее плотноматериальную нечисть. Usability is wise and variable! Цвет горящих дерев совершеннейше сногсшибательный.
Посреди города пустырь у самой реки, и ветвистые ивы дремлют, по пояс погруженные в свои отражения. Мы идём сквозь безлюдные поля, подозрительно похожие на зачарованный зубриный заказник далеко в горах. Мне страшно, что участники событий придут и прочтут мой этот блог, но отчего-то не настолько жутко, как могло бы быть. Сухой золотарник сереет, жухлая трава хрустит и шелестит на могучем октябрьском ветру.
Мы выходим к очередному древнему храму, в котором среди новоделья и дивных щепчатых шлемовидных деревянных куполов из дощечек сохранился в стену вмурован крохотный рельеф древнего мастера, на коием различают то василиска, то единорога. К чести зверика пречудного, тулово у него явно копытно-лошадиное.
И сам этот рельеф - язычески кажущийся древнее всего храма - больше всего он похож на радость. Концентрированную чистую радость, высеченную из камня. Живое любознательное чувство мастера, который мог выпилить что угодно - и выбрал вырезать из камня игриво гарцующего единорога. Крохотная и удивительно катарсичная достопримечательность, сердце при виде неё начинает петь на языке незнакомом и тоже древнем, единорожека можно потрепать по холке и, пожалуй, как не загадать ему желания? Коль скоро он сделан из чистой радости, причастен времени тайн, но не теряет от них счастливого своего нрава?
Вечером обрели Грааль и буквально пережили катарсис, приобретя в аптеке грейпфрутовую сплатовскую зубную пасту-гель с мятой и мелиссой. ВОТ ГДЕ оказалась сладкая революция в зубочищении! Никогда прежде не ощущала ничего подобного, дивное наслаждение от самого акта, коий обычно столь перелит ментолом, остр и дискомфортен. От обретения идеала пасты хотелось петь.
И я пела. Устроили в гостиничном номере пижамную вечеринку на двоих, пили мохитовые чаи в пакетиках-пирамидках, дегустировали голландские марципановые печенья, рассыпчатые и удивительные (но с львиной долей пищевой химии, по ощущениям), кричали и громко хохотали и призывали в свидетели воздыхающего БертЛанкастера из висконтиевского "Леопарда". Это такая гифка, где его герой прикрывает глаза, вдыхает с болью и нежностью, и такой неистовый трепет в простом движении, что волей-неволей не закричишь, так руки заломишь в патетическом, странном, радостном до солнечных бликов оттого, что тебя понимают и чаяния твои всемерно разделяют. Пусть это по-прежнему вечеринка, и мы не о серьёзном (пожалуй что).
Пикник у подножия крепостной башни на пронзительном ветру, многыя километры в берцах не проходятся - пролетаются! Я пишу пару махонькых этюдов и в мыслях возвращаюсь к человеку, которого не могу (пока?) расшифровать - и нужно ли? Oh silent mysteries of broken hearts, you cannot unhear their songs once having sung thy own.