Сатурналия хлёсткой весны: шторм
Ходили давеча в Ермоловский на постановку лермонтовского "Демона" - и получилось так, что на данный момент это лучший театральный спектакль, когда-либо мною виденный. Изо всех сил неистово рекомендую (впрочем, лишь к соответствующему настрою, не просто так) - он великолепен во всём. Доставляет по всем возможным параметрам, и при этом - без слов. Поразительно, насколько слова были бы лишними в этом сюжете, как бы ни помешали, на самом деле, феерии пластики, жеста, цвета и света.
Будете в Москве - остерегайтесь говорить о любви (предупреждение пропадает втуне - я только и знаю, что говорю здесь о любви - где ж ещё мне говорить о ней, с другой-то стороны?? - потому что шум обнажённых холодных ветвей, чисто вымытая золотистая охра старых домов - это всё о любви, это всё - любовь как она есть, какая она есть, какая доступна) - будете в Москве, стремитесь. Стремитесь обязательно попасть хотя бы на "Демона".
Это то, зачем вообще нужен театр. Это свой собственный цирк дю солей, построенный на древнейших архетипах и лишённый, по счастью, вульгарных и пошлых коннотаций от налёта современности (это умозрительное рассуждение о концепциях, нежели о самом цирке с его самыми классными уличными рекламами, OVO ещё только предстоит к ознакомлению - мной ли?)
Благодетель мой написал мне: "Тебе должно понравится". В этом суть и смысл благодетелей - они угадывают с полуприкосновения, на лету - и это же и парадоксально, когда те, кто искренне желает блага, желает, чтобы понравилось и осияло радостью - но не угадывают, хотя убеждают многословно и цветисто, а иным стоит одной только фразой, жестом, ссылкой - поделиться, и оно проникает прямо в сердце, наотмашь и навылет. Как так получается, отчего такая разница? Или кто-то просто лучше считывает людей и чаяния сердечные, жил в них так, будто они - свои, и оттого простое "Посмотри" оказывается пропуском в Элизиум.
Над Элизиумом собралась гроза. Н. умудрилась отправиться в эту грозу на такси и потому несколько опоздала. Н. удивительна тем, что, как в той истории с картинками про замещение одних людей другими, она постоянно напоминает мне другого человека. Надеюсь, однажды человек будет напоминать Н. Наоборот, заместится. У них одинаковая интонация, голос даже похожий, один к одному, с этим неизменным вызовом: попробуй, давай, нападай. И когда ты объясняешь мягко, со смехом, которых успокаивает и обволакивает, что никто на тебя не собирается нападать, приотпусти иглы своей брони, здесь все свои - в это тоже сложно верится на том конце - остерегаться говорить о любви учат слишком многих, учат слишком хорошо.
Голосом, взглядом, повадками - я словно переживаю вместе с Н. давно прожитое - заново. К счастью, нас разделяет столько-то лет (совсем немного), и Н. была уверена, что старше меня (от этого почему-то делается очень весело - старшесть подразумевает ответственность, а мои сатурналии - они же для того, чтобы её отринуть хоть на время, чтобы просто - быть, вспомнить, как это - когда длинное платье увивается вокруг ног, словно ткань пытается спрятаться от сильного ветра, и идёшь цельным слитным силуэтом быстро, порывисто - как сам ветер, как струна, как стрела - какая ответственность?) Эта сатурналия тоже ведь о любви, и Н. её невольная свидетельница, к счастью, эта река слишком уж abajo rio, чтобы потревожить тех, кто на поверхности.
Ещё вопрос, для кого было куплено это платье. Чтобы чувствовать себя стрелой и вольным ветром - только ли для себя? Приятно играть роль, тоже свой маленький театр. Вечером температура падает от +20 к +2 - а платье остаётся прежним. Ветром по выходе из метро натурально сбивает с ног, наотмашь, холодным дождём, который хочется взять в руки, гладить ладонями и взмолиться - забери ты с собою это израненное чувство, для чего оно мне, такое? Такие. Почему нельзя просто пить кофе из одного стакана и пробовать абрикосовый джем в шоколадном захере (интересная вариация рецепта; одна из любимых, хотя и совершенно лишённых дизайнерского флёра кондитерских, в которых самый смак - это их произведения, их пирожные, но вовсе не атмосфера) - я привожу сюда Н. с умыслом, да - перебить воспоминания.
Заместить одно другим (хха, это не так уж и просто, на поверку). Нам внезапно очень легко смеяться вместе, несмотря на всю нашу непохожесть. Слишком легко, настолько легко, что я снова играю роль, снова помню, словно возвращаюсь в давно отринутый костюм, накидываю его как крылья - легко и уютно, так просто, если только не забывать при этом, что это всего лишь роль. А может, и правда? Такая спокойная, чистая правда, в которой притворство - необходимый и понятный элемент декораций, он всем известен и не вызывает отторжения. И смеяться можно с чистой совестью - это хорошие пирожные, а вкус кофе неважен, когда хорош наш разговор и лишены глубинного смысла его контексты. Когда в этом нет звенящей струны, готовой в любой момент оборваться - это так привольно, так хорошо.
Спектакль идеален, да. Очень надеюсь увидеть ещё более идеальных спектаклей, потому что должно же быть что-то на том же уровне, достигшее той же планки гармонической вдумчивости и принадлежности, великолепной уместности каждой большой декорации и маленькой детали, цветов в волосах. Всё движется, ткань вздыбливается, крылья демона в натяжении и напряжении, многослойные платья кружатся облаками сценарного шторма, шёлковая повязка на глазах, легионы тьмы и света - вот если б это всё ещё не было таким знакомым, нутряным своим узнаванием - как бы было славно, без этого махонького уточнения - но что если это и есть та деталь, едва заметная, что заставляет всё целое петь и складываться именно в тот узор, от которого сносит крышу над головой, да так, что становятся видны звёзды ("давай разрушим потолок и станем видеть бездну звёзд, читать падений их следы, я притворюсь, сглотнув комок, что я твоих не вижу слёз сквозь волны темноты") - я не вижу твоих слёз, это правда.
И шторм прекрасен как наилучшее из обрамлений для подобного спектакля. Холод пронизывает до костей, до самых заскорузлых мыслей и форм - и всё вымывает, выбивает и выплавляет. Хочется выписывать это всё из себя - будет легче, расцветут сады и дикие поля. Где будет то поле, где по колено травы (и по пояс любви, не могу удержаться и не цитировать; да что там по пояс - по самое горлышко, с головой, накрывает, волнами увлекает, уводит, мерцает, обволакивает, только это хорошее сияние, а не такое, как в "Аннигиляции"), где мы бежим, бежим, и это хороший бег, а не убегание от, и солнечные лучи, и марево туманной росы испаряется, и стрелы кипрея как готические шпили под нами, над нами.
И замечательный спектакль, который вскрывает то, о чём хочется говорить. Новая весна.
Будете в Москве - остерегайтесь говорить о любви (предупреждение пропадает втуне - я только и знаю, что говорю здесь о любви - где ж ещё мне говорить о ней, с другой-то стороны?? - потому что шум обнажённых холодных ветвей, чисто вымытая золотистая охра старых домов - это всё о любви, это всё - любовь как она есть, какая она есть, какая доступна) - будете в Москве, стремитесь. Стремитесь обязательно попасть хотя бы на "Демона".
Это то, зачем вообще нужен театр. Это свой собственный цирк дю солей, построенный на древнейших архетипах и лишённый, по счастью, вульгарных и пошлых коннотаций от налёта современности (это умозрительное рассуждение о концепциях, нежели о самом цирке с его самыми классными уличными рекламами, OVO ещё только предстоит к ознакомлению - мной ли?)
Благодетель мой написал мне: "Тебе должно понравится". В этом суть и смысл благодетелей - они угадывают с полуприкосновения, на лету - и это же и парадоксально, когда те, кто искренне желает блага, желает, чтобы понравилось и осияло радостью - но не угадывают, хотя убеждают многословно и цветисто, а иным стоит одной только фразой, жестом, ссылкой - поделиться, и оно проникает прямо в сердце, наотмашь и навылет. Как так получается, отчего такая разница? Или кто-то просто лучше считывает людей и чаяния сердечные, жил в них так, будто они - свои, и оттого простое "Посмотри" оказывается пропуском в Элизиум.
Над Элизиумом собралась гроза. Н. умудрилась отправиться в эту грозу на такси и потому несколько опоздала. Н. удивительна тем, что, как в той истории с картинками про замещение одних людей другими, она постоянно напоминает мне другого человека. Надеюсь, однажды человек будет напоминать Н. Наоборот, заместится. У них одинаковая интонация, голос даже похожий, один к одному, с этим неизменным вызовом: попробуй, давай, нападай. И когда ты объясняешь мягко, со смехом, которых успокаивает и обволакивает, что никто на тебя не собирается нападать, приотпусти иглы своей брони, здесь все свои - в это тоже сложно верится на том конце - остерегаться говорить о любви учат слишком многих, учат слишком хорошо.
Голосом, взглядом, повадками - я словно переживаю вместе с Н. давно прожитое - заново. К счастью, нас разделяет столько-то лет (совсем немного), и Н. была уверена, что старше меня (от этого почему-то делается очень весело - старшесть подразумевает ответственность, а мои сатурналии - они же для того, чтобы её отринуть хоть на время, чтобы просто - быть, вспомнить, как это - когда длинное платье увивается вокруг ног, словно ткань пытается спрятаться от сильного ветра, и идёшь цельным слитным силуэтом быстро, порывисто - как сам ветер, как струна, как стрела - какая ответственность?) Эта сатурналия тоже ведь о любви, и Н. её невольная свидетельница, к счастью, эта река слишком уж abajo rio, чтобы потревожить тех, кто на поверхности.
Ещё вопрос, для кого было куплено это платье. Чтобы чувствовать себя стрелой и вольным ветром - только ли для себя? Приятно играть роль, тоже свой маленький театр. Вечером температура падает от +20 к +2 - а платье остаётся прежним. Ветром по выходе из метро натурально сбивает с ног, наотмашь, холодным дождём, который хочется взять в руки, гладить ладонями и взмолиться - забери ты с собою это израненное чувство, для чего оно мне, такое? Такие. Почему нельзя просто пить кофе из одного стакана и пробовать абрикосовый джем в шоколадном захере (интересная вариация рецепта; одна из любимых, хотя и совершенно лишённых дизайнерского флёра кондитерских, в которых самый смак - это их произведения, их пирожные, но вовсе не атмосфера) - я привожу сюда Н. с умыслом, да - перебить воспоминания.
Заместить одно другим (хха, это не так уж и просто, на поверку). Нам внезапно очень легко смеяться вместе, несмотря на всю нашу непохожесть. Слишком легко, настолько легко, что я снова играю роль, снова помню, словно возвращаюсь в давно отринутый костюм, накидываю его как крылья - легко и уютно, так просто, если только не забывать при этом, что это всего лишь роль. А может, и правда? Такая спокойная, чистая правда, в которой притворство - необходимый и понятный элемент декораций, он всем известен и не вызывает отторжения. И смеяться можно с чистой совестью - это хорошие пирожные, а вкус кофе неважен, когда хорош наш разговор и лишены глубинного смысла его контексты. Когда в этом нет звенящей струны, готовой в любой момент оборваться - это так привольно, так хорошо.
Спектакль идеален, да. Очень надеюсь увидеть ещё более идеальных спектаклей, потому что должно же быть что-то на том же уровне, достигшее той же планки гармонической вдумчивости и принадлежности, великолепной уместности каждой большой декорации и маленькой детали, цветов в волосах. Всё движется, ткань вздыбливается, крылья демона в натяжении и напряжении, многослойные платья кружатся облаками сценарного шторма, шёлковая повязка на глазах, легионы тьмы и света - вот если б это всё ещё не было таким знакомым, нутряным своим узнаванием - как бы было славно, без этого махонького уточнения - но что если это и есть та деталь, едва заметная, что заставляет всё целое петь и складываться именно в тот узор, от которого сносит крышу над головой, да так, что становятся видны звёзды ("давай разрушим потолок и станем видеть бездну звёзд, читать падений их следы, я притворюсь, сглотнув комок, что я твоих не вижу слёз сквозь волны темноты") - я не вижу твоих слёз, это правда.
И шторм прекрасен как наилучшее из обрамлений для подобного спектакля. Холод пронизывает до костей, до самых заскорузлых мыслей и форм - и всё вымывает, выбивает и выплавляет. Хочется выписывать это всё из себя - будет легче, расцветут сады и дикие поля. Где будет то поле, где по колено травы (и по пояс любви, не могу удержаться и не цитировать; да что там по пояс - по самое горлышко, с головой, накрывает, волнами увлекает, уводит, мерцает, обволакивает, только это хорошее сияние, а не такое, как в "Аннигиляции"), где мы бежим, бежим, и это хороший бег, а не убегание от, и солнечные лучи, и марево туманной росы испаряется, и стрелы кипрея как готические шпили под нами, над нами.
И замечательный спектакль, который вскрывает то, о чём хочется говорить. Новая весна.