ПЛАН ВОЕННОГО МЯТЕЖА В 1937г.
С планом военного переворота оппозиция носилась, по крайней мере, с 1934 г. Думали устроить его прямо в период XVII съезда партии. Но тогда дело сорвалось: сами руководители поняли, что благополучный исход сейчас будет сомнителен. Затем переворот планировали на ноябрьские праздники 1936 г., на Новый год, на 23 февраля, 8 марта и 1 мая 1937 г. Надеялись, что поможет сама атмосфера праздника и всеобщего благодушия. Но каждый раз из-за всяких неувязок дело срывалось и дату переворота приходилось переносить. Теперь, однако, в мае 1937 г., больше невозможно было отступать и колебаться - в силу смещения Ягоды с поста главы НКВД и многочисленных арестов, в том числе Путны и Примакова, видных руководителей заговора.
Руководство оппозиции делилось на две части. Политическая часть его - своего рода новое Политбюро: Енукидзе, Бухарин, Рыков, Томский, Тухачевский, С. Каменев (военный), Пятаков, Примаков. Политический Центр, где постепенно были арестованы все, заменил другой, заранее сформированный. Во главе его стали Радек, Раковский, Крестинский, Гринько и другие оппозиционеры, которые не находились под подозрением.
Ко дню переворота Н. Крестинский (1883-1938, чл. партии с 1903), бывший советский посол в Германии, бывший заместитель наркома по иностранным делам, бывший секретарь ЦК партии при Ленине, бывший член Политбюро (1919-1921), бывший левый коммунист, видный сторонник Троцкого, формально от него отмежевавшийся (1928), ныне заместитель наркома юстиции СССР, то есть Н. Крыленко, «правого» оппозиционера, должен был приготовить со своими сотрудниками уточненные тайные списки, согласно которым одних руководителей следовало арестовать, а других назначить на их место.
Начинать предполагалось с маленьких импровизированных митингов на улицах, накаляя людей, выбрасывая разные соблазнительные и резкие лозунги, увлекая в первую очередь молодежь и школьников, как наиболее податливых.
План переворота предусматривал следующие пункты:
1. Серия вооруженных конфликтов на границах - с целью создать напряженную атмосферу в стране и столице.
2. Захват Кремля, с убийством Сталина, Молотова, Ворошилова - ведущих политических фигур режима.
3. Захват здания НКВД на Лубянке, с убийством Ежова.
4. Взятие отрядами оппозиции зданий Наркомата обороны и Московского военного округа.
5. Захват городской телефонной станции и всех телеграфных отделений, чтобы помешать сторонникам Сталина вызвать помощь из соседних городов.
6. Занятие своими людьми всех городских вокзалов и жесткий контроль движения.
Самая трудная часть плана была связана с захватом Кремля и «ликвидацией» Сталина и его соратников. Операцию в Кремле брал на себя Аркадий Розенгольц (1889-1938, чл. партии с 1905), всем известный нарком внешней и внутренней торговли СССР (1930-1937), человек исключительной храбрости, из числа крупных командиров периода Гражданской войны, в течение многих лет глава советского торгпредства в Берлине, занимавшийся вопросами разведки, бывший также членом РВС СССР, полпредом СССР в Англии (1925-1928), заместителем наркома РКИ СССР (1928-1930). Он должен был ранним утром попасть к Сталину на прием под предлогом разоблачения заговора. Оппозиционные руководители были абсолютно уверены, что Сталина удастся поймать «на крючок», когда Розенгольц позвонит ему и скажет примерно следующее:
«Товарищ Сталин! Заговор! Ужасный заговор! Ко мне явились два моих бывших работника, сейчас они в армии. Они впутались в дела „правых“ и, благодаря этому, получили сведения о страшном заговоре. Им руководят Блюхер, Буденный и Егоров. Эти преступники хотят уничтожить нас всех, устроить в Москве резню. Позвольте сейчас прийти к вам, привести этих двоих свидетелей. Они вам сами все доложат, дадут ответы на все вопросы! Ужасный заговор! Такого у нас еще не бывало!»
Ответ Сталина был бы, конечно, утвердительным. И вот, явившись в его рабочий кабинет, в присутствии Молотова, Кагановича, Ежова и Поскребышева (а лучше без них), Розенгольц собирался лично произвести покушение на Сталина, а его спутники, тщательно выбранные, с большим боевым опытом, должны были стрелять в других, кто находился бы в кабинете. Важно было вывести из игры Сталина, с остальными, даже если их в кабинете не будет, оппозиция полагала, что легко справится, благодаря их ничтожеству.
Успешное покушение на Сталина во всех вариантах являлось ключевым звеном. Оно должно было создать в стране обстановку хаоса и паники.
Большие колонны демонстрантов предполагалось собирать на самых знаменитых улицах, служивших олицетворением революции - ул. К. Маркса, ул. Дзержинского, ул. Богдана Хмельницкого, ул. Чернышевского, ул. Спартаковской, ул. Бауманской
Как во времена Н. Баумана (1873-1905), известного деятеля партии, предполагалось в день переворота устроить массовую демонстрацию рабочих. С революционными лозунгами и песнями все должны были направиться к зданию НКВД на пл. Дзержинского и неожиданно ворваться в него, смяв слабую охрану, захватив средства связи и освободив всех арестованных, которые тут же должны включиться в переворот.
Чтобы облегчить захват здания НКВД, Наркомата обороны и Генерального штаба, предполагалось направить вторую массовую народную колонну по ул. Горького в сторону Кремля. Рассчитывали, что она с резкими антисталинскими лозунгами в духе «платформы Рютина» будет отвлекать внимание и силы НКВД на себя.
Предполагались также захват здания ЦК партии и городских электростанций. Намечалось вызвать из Смоленска Уборевича, а из Киева Якира. Они прилетят строго секретно военными самолетами со специальными отрядами и тоже примут участие в перевороте. Якир вместе с Фельдманом, комкором А.И. Геккероми комдивом Саблинымдолжен захватить Наркомат обороны, Уборевич со своими людьми - Генштаб, Гамарник - НКВД, Крестинский - здание ЦК партии.
Убийство вождей предполагалось свалить на «акции контрреволюции», под этим предлогом объявить военное положение, запретить всякого рода собрания и митинги, оттеснить сторонников Сталина от власти, сформировать новое Политбюро и Правительство - из троцкистов и «правых», а также сторонников М. Калинина, с которым надеялись поладить. Затем думали вызвать в Москву Тухачевского, объявить его на время диктатором, а позже провозгласить президентом! После этого предполагалось провести чистку партии от сторонников Сталина и наполнить ее элементами вполне буржуазными и послушными. Программа и Устав подлежали быстрой переработке. Намечалось, что после завершения переворота Якир и Уборевич вернутся со своими людьми назад, чтобы в Киеве и Минске также быстро «провернуть» подобную операцию.
В Москве самыми рискованными считались операции против здания НКВД и Кремля. Розенгольц на суде позже показывал: «Причем Гамарник предполагал, что это нападение - (на здание НКВД. - В.Л.) осу- ществится какой-нибудь войсковой частью непосредственно под его руководством (!), полагал, что он в достаточной мере пользуется партийным, политическим авторитетом в войсковых частях. Он рассчитывал, что в этом деле ему должны помочь некоторые из командиров, особенно лихих. Помню, что он назвал фамилию Горбачева». (Дело антисоветского «право-троцкистского блока». Стенографический отчет. М., 1938 с. 233.)
Об этом последнем в своих показаниях на суде вспомнил и Рыков:
«Этот вопрос (о „дворцовом перевороте“. - В.Л.) встал в 1933 г. Опорой для осуществления этого контрреволюционного плана явился Енукидзе, который вступил в качестве активного члена в организацию правых в 33 году. Большую роль играл Ягода, который возглавлял ОГПУ. Вот эти исходные линии, которые давали возможность приступить к организации плана переворота.
Первая информация была о группе кремлевских работников, и особенно тут фигурировали Ягода, Петерсон, Горбачев, Егоров; я имею в виду не начальника штаба, не знаю, что он теперь делает, а Егорова - начальника кремлевской школы. Эти три фамилии, которые играли большую роль во внутрикремлевской жизни, которые командовали школой и всем хозяйством в Кремле». (Там же, с. 164.)
Что они собой представляли? Петерсон Р. А. (1897-1940, чл. партии с 1919) - латышский комиссар, участник Первой мировой войны и войны Гражданской, начальник поезда Троцкого, начальник связи 5-й армии Восточного фронта (командующий Тухачевский!), участвовал в подавлении мятежа в Тамбовском и Козловском уездах, был членом РВС 9-й армии (VIII-IX 1920, командующий - друг Тухачевского Левандовский) и 6-й армии (XI.1920 - 11.1921, командующий Корк!). Имел орден Красного Знамени (1922). Член ЦИК СССР. В последние годы - комендант Кремля.
Когда этот Петерсон влип в опасное «Кремлевское дело» (1935), тогда еще влиятельная оппозиция смогла его спасти, вывела из-под удара и направила на периферию. Но куда? Вот что интересно! В Киев - к Якиру - заместителем командующего военного округа по материальному снабжению. Уже отсюда ясно, что Якир был отнюдь не чужой человек для Троцкого, раз он спасал его верного приспешника. И, естественно, Петерсон мог служить связующим звеном между ними.
Вот при этом Петерсоне по нелегальным делам видную роль играл Карл Паукер (1895-1937) - комиссар госбезопасности 2-го ранга, член ЦИК СССР, соратник Г. Ягоды, работавший в ЧК с 1918 г. Человек этот проделал весьма бурный путь развития. Родился он во Львове. Воевал с Россией в составе австро-венгерской армии в Первую мировую войну. Был в плену, вступил в партию большевиков (1917). Активно работал среди военнопленных, вербуя их на сторону Советской власти, работал в разведке. С начала 20-х годов занимал пост начальника Спецотделения ВЧК, пользуясь доверием Дзержинского и Менжинского, что и привело его на пост начальника охраны Сталина. В 1933 г. стал на сторону «правой» оппозиции. С ноября 1936 г. по апрель 1937 г. - начальник отдела охраны Управления государственной безопасности. За свои прошлые (вполне положительные!) дела имел награды: орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, Почетное оружие и почетные значки чекиста. Долго пользовался расположением Сталина, занимал также пост начальника оперативного отдела НКВД.
Но особенно интересен среди названных лиц Горбачев. По тем временам это была личность очень значительная. А ныне практически неизвестная, вот что поразительно! Фамилия же имеет зловещую одиозность, благодаря предательской деятельности первого «президента» СССР! Трудно сказать сейчас, находились ли они в родстве, хотя отношения дяди и племянника не исключаются.
Борис Сергеевич Горбачев (1892-1937, чл. партии с февраля 1917) родом из крестьян Белоруссии. В детстве и юности был пастухом, батраком, работал на железной дороге. В 1913 г. призван на военную службу. Участвовал в Первой мировой войне, стал унтер-офицером. Получил Георгиевский крест первой степени. Возглавляя Игуменский совет, вел яростную борьбу с меньшевиками и эсерами. В октябре 1917 г. организовал красногвардейский отряд (200 человек). Участвовал в боях с поляками, немцами, с белыми в Донбассе, сражался против Деникина, Мамонтова, Шкуро, Врангеля, Махно. Воевал в составе Первой конной армии Буденного. Боевыми товарищами имел Ворошилова, Тимошенко, Мехлиса, Щаденко, Городовикова, Косогова, Апанасенко, Горячева. Участвовал в победоносном штурме Перекопа, взятии Севастополя и Крыма. Пять раз был ранен, имел три (!) ордена Красного Знамени. Его выдающаяся храбрость, организаторские способности, умение воевать не раз отмечались в приказах РВС республики. После Гражданской войны закончил Военную академию РККА (1926). Затем занимал видные командные посты: командир и военком 12-й кавалерийской дивизии, глава военных учебных заведений Московского военного округа (1933-1934), помощник и заместитель командующего Московским военным округом (1933-1934), начальник гарнизона Москвы, командующий Забайкальским и Уральским военными округами. (Г. Леонов. Комбриг Горбачев. - «Советская Отчизна». (Минск). 1959. № 5, с. 133-136.)
Вопрос о том, кто будет производить покушение на Сталина, рассматривался руководителями оппозиции неоднократно. Кандидатуры будущих террористов многократно обсуждались и периодически заменялись. Ибо нервы будущих террористов не выдерживали длительного напряжения. Внутренне их всех ужасало то, что им предстояло делать. Покончила с собой жена Сталина, твердый сторонник «правых» (ей не хватило решительности). Застрелился один из сыновей Михаила Калинина, возглавлявший ячейку террористов и ждавший ареста как раз под новый, 1937 г. Его тело выставили в клубе Верховного Совета СССР «Дома на набережной» (Берсеневская набережная), где жили ответственные руководители: 6 членов и кандидатов в члены Политбюро, 63 наркома и министра, 94 их заместителя, 19 маршалов и адмиралов. Смерть была для всех неожиданной, а обстановка очень тревожной. «С покойным прощались тайно, ночью, под Новый год. Разобрали елку, простились и собрали снова. А в 10 часов утра возле лесной красавицы уже водили хороводы и читали стихи дети военачальников и наркомов». (Краскова В. Наследники Кремля. Минск. 1997, с. 488.)
После оппозиция имела еще и другие кандидатуры на мученическую роль. Одной из них являлась Нина Евгеньевна, жена маршала Тухачевского, приходившая с ним на все праздничные обеды, на которых присутствовал и Сталин. Жизнь этой жены Тухачевского всегда замалчивается, а она очень даже заслуживает внимания. Уже хотя бы потому, что она, жена маршала, регулярно приходила в тир «Дома на набережной» и там среди пионеров, зарабатывавших значок «Юный ворошиловский стрелок», регулярно набивала руку в точной стрельбе из именного нагана. (Там же, с. 488.) Как будто ей больше нечего было делать при ее положении!
Ее нервы тоже не выдержали страшных психических нагрузок.' И здоровье так расстроилось, что Тухачевский стал думать о разводе с ней. Свое внимание он перенес на красивую молодую певицу из Ленинграда, работавшую в Большом театре, Веру Алексеевну Давыдову. С ней он вошел, как она позже призналась, уже после смерти Сталина, в любовную связь. У маршала были на нее свои виды, так как она, по слухам, пользовалась любовной благосклонностью самого генсека и была также в одновременной любовной связи с Ягодой, Ежовым, Буденным, Маленковым, Поскребышевым, пользовалась настойчивым вниманием Ворошилова, Булганина и даже Вышинского. В сущности, всех интересовало одно: с помощью красивого агента «выкачивать» секретные сведения из вражеского лагеря!
В конечном итоге, на основе неудачных опытов, женские кандидатуры были отвергнуты все. И руководители оппозиции остановились на мужчинах, проверенных в ходе Гражданской войны, - на Розенгольце и самом Гамарнике, поскольку оба имели возможность близко видеть Сталина, а подозрений против них он не имел.
Об этом самом Гамарнике на заседании Военного совета 2 июля Сталин выразился очень хитроумно, видимо не желая говорить абсолютно прямо: «Если бы, к примеру, покончивший с собой Гамарник был последовательным контрреволюционером, я бы на его месте попросил бы свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а затем убил бы себя».
В то время случилась еще одна, очень запутанная, история: будто бы в конце 1936 г. Ягода завербовал в ряды «правых» С. Буденного, шантажируя его «шпионскими связями» его новой жены - красавицы, оперной певицы. Многие, знавшие Ягоду, полагали, что он сам подсунул эту певицу маршалу, строя коварную интригу. Когда Ягоду арестовали, бывший глава НКВД сам подвергся конвейерному допросу. Круглые сутки, сменяя друг друга, его допрашивали: Сталин, Ежов, Молотов, Каганович, Маленков, Вышинский, Хрущев, Андреев, Шкирятов.
В конце концов Ягода не выдержал и дал показания против Пятакова, Радека и многих других, в том числе и на Буденного (видимо, он ему все-таки не доверял и поэтому решил им пожертвовать).
Вместе с женой знаменитый глава Первой конной армии был арестован и 6 недель просидел в сыром подвале у Ежова. После бесед с Егоровым и Сталиным, после своего покаяния и благодаря ходатайству своего друга Ворошилова, он вышел на свободу, дав обязательство помочь партии и правительству разоблачить весь заговор. Перед оппозиционерами он продолжал изображать «своего».
На апрельском пленуме ЦК партии, собравшемся в зале заседаний правительства в Кремле, куда собрали также наркомов, ответственных работников ЦК, секретарей райкомов города, областных и краевых комитетов, директоров предприятий, армейских руководителей, Сталин в своей речи о текущем положении подверг резкой критике военное руководство; он говорил также о деятельности вражеских разведок, которые оплетают своими щупальцами даже и видных военачальников, что приносит армии большой вред.
Буденному и здесь пришлось выступить с покаянием. При этом он сказал:
«Я никогда ничего не утаивал от большевистской партии. Благодаря дальновидности наших чекистов я прозрел, всю жизнь буду нести в своем сердце глубокую благодарность Николаю Ивановичу Ежову. Моя бывшая жена, гражданка Варвара Николаевна Михайлова, от которой я публично отказываюсь, активно сотрудничала с троцкистами и их приспешниками Зиновьевым, Каменевым, Пятаковым, Радеком. Никакого снисхождения врагам советского государства! Для Михайловой я требую высшей меры наказания - расстрела и сам готов привести приговор в исполнение. Заверяю вас, товарищи, что моя рука не дрогнет».
Все военные руководители сидели молча: удар оказался тяжелым и неожиданным. Уж если не пощадили репутации Буденного, столь великого героя и близкого к Сталину человека, то значит…
Один Гамарник, как зам. Ворошилова, попробовал возразить. Он сказал:
«Чистоту Красной Армии можно сравнить с родниковой водой. Товарищ Сталин, заверяем вас, в нашей армии нет места шпионам и вредителям»!
Сталин хмуро перебил:
«Нам кажется, товарищ Гамарник, что вы незаслуженно почиваете на лаврах. Боюсь, что самоуверенность может вас погубить!»
Такого рода разговоры заставляли оппозицию торопиться. Все, казалось, предусмотрели: роли распределили, назначили ответственных за проведение всех операций, приготовили машины с автобаз для быстрой переброски людей из одного района в другой, заготовили опытных агитаторов для выступлений на митингах, в колеблющихся полках и среди народа, отпечатали прокламации. Предусмотрели возможные заминки, разные запасные варианты. Договорились относительно самых коварных политических ходов. Крестинский характеризовал их так: «Придется при такого рода выступлении скрыть истинные цели переворота, обращаться к населению, к армии, к иностранным государствам. Во-первых, было бы правильно в своих обращениях к населению не говорить о том, что наше выступление направлено к свержению существующего социалистического строя, мы будем выступать под личиной советских революционеров: свергнем плохое советское правительство и возродим хорошее советское правительство. Так мы собирались говорить, но про себя мы рассуждали иначе». (М. Сейерс, А. Кан. Тайная война против Советской России. М., 1947, с. 333.)
Все, однако, произошло не так, как оппозиционеры ожидали. Правительство и Сталин через своих тайных агентов были в курсе решительно всего: знали день выступления, знали план действий.
Больше всего подвели оппозицию ложные «заговорщики» - Буденный и Шапошников, которые должны были сыграть при выступлении очень важную роль. Буденный брал на себя руководство в захвате здания НКВД. («Расплатись со своими мучителями!» - подстрекательски говорили ему видные оппозиционеры.) Но он не собирался работать на них. И он, и Шапошников приняли самое активное участие в разгроме заговора и аресте заговорщиков.
Здесь будет полезно прибавить еще один эпизод. Чрезвычайно характерно, что все современные авторы, сочувствующие Тухачевскому, старательно обходят праздник 1 Мая 1937 г. Между тем как он вполне заслуживает внимания. По какой причине, увидим ниже.
К этому торжественному празднику велись большие приготовления. И был он очень внушителен: с большим парадом и демонстрацией трудящихся, несших лозунги и портреты вождей, дружно отвечавших на всевозможные призывы с трибуны Мавзолея. В этом отношении он напоминал другие парады подобного же рода.
Интересным оказывается не это. Парад еще не начался, но войска уже построились, народные колонны стояли на соседних улицах, ожидая своей очереди. От Спасских ворот до Мавзолея стояла цепь охраны из работников НКВД, отделяя Мавзолей от площади.
Незадолго до начала парада из Спасских ворот вышла группа высших руководителей и направилась к Мавзолею. Среди них находились: Сталин, Молотов, Ежов, Каганович, Калинин, Микоян, Андреев, Хрущев, Маленков, Шкирятов. Они шли к Мавзолею мимо второй цепи - из высших военачальников, с которыми по очереди здоровались за руку. Военные стояли так: Ворошилов, Гамарник, Буденный, Тухачевский, Егоров - и т.д., согласно своему положению и рангу. Сталин любезно здоровался со всеми, но когда подошел к Тухачевскому и тот сам протянул ему руку, считая данное рукопожатие обычным и служебным, Сталин сделал вид, что не заметил и прошел мимо с каменным выражением лица. Его примеру тотчас последовала его свита.
У Тухачевского упало сердце. Он хорошо понял, что означает подобный остракизм. Это был сигнал: что-то вроде красного фонаря для мчащегося локомотива.
С трибуны его, впрочем, не согнали и он стоял вместе со всеми, заложив руки в карманы. Позади стояли и дышали в затылок два здоровяка - Буденный и Егоров. Они прочно блокировали его, не давая сдвинуться с места.
Лишь когда кончился военный парад и на трибуне произошли некоторые перемещения, Тухачевский понял, что ждать больше нечего, и решил удалиться.
Вальтер Кривицкий (1899-1941), видный работник разведывательного управления Штаба РККА, тщательно законспирированный сторонник Троцкого и соратник Тухачевского, пользовавшийся доверием Ежова (!) и его зама Фриновского, приехал к празднику из-за границы. И он присутствовал на нем как почетный гость. Самое интересное из того, что пришлось увидеть, он отметил позже в своей книге:
«Последний раз я увидел моего старого начальника маршала Тухачевского 1 мая 1937 года на Красной площади.
Праздник Первого мая - один из редких моментов, когда Сталин показывается на публике. Предосторожности, предпринятые ОГПУ в майский праздник 1937 года, превосходили все, что было в истории нашей секретной службы. Незадолго перед праздником я побывал в управлении Карнильева, в специальном отделе, который выдает разрешение правительственным служащим на проход в огороженное место у Мавзолея Ленина, представляющее собой трибуну для наблюдения за парадом.
Он заметил: «Ну и времена! 14 дней мы ничего не делаем в специальном отделе, кроме как разрабатываем меры предосторожности на майский день».
Я не получил своего пропуска до самого вечера 30 апреля, пока наконец курьер из ОГПУ не доставил его мне.
Утро майского дня было ярким и солнечным. Я рано отправился на Красную площадь, и по дороге меня по крайней мере 10 раз останавливали патрули, которые проверяли не только мой пропуск, но и документы.
Я подошел к Мавзолею Ленина без пятнадцати минут 10 - время, когда начинается празднование.
Трибуна была уже почти заполнена. Весь персонал ОГПУ был мобилизован по этому случаю, их сотрудникам предписывалось одеться в гражданскую одежду, чтобы они выглядели как «наблюдатели» парада. Они находились здесь с 6 часов утра и занимали все свободные ряды. Позади и впереди каждого ряда правительственных служащих и гостей выстроились ряды сотрудников и сотрудниц ОГПУ. Таковы были чрезвычайные меры для обеспечения безопасности Сталина.
Несколько минут спустя после того как я расположился на трибуне, знакомый, стоявший рядом со мной, подтолкнул меня локтем и прошептал: «Вот идет Тухачевский».
Маршал шел через площадь. Он был один. Его руки были в карманах. Странно было видеть генерала, профессионального военного, который шел, держа руки в карманах. Можно ли прочесть мысли человека, который непринужденно шел в солнечный майский день, зная, что он обречен? Он на мгновение остановился, оглядел Красную площадь, наполненную толпами людей, платформами и знаменами, и проследовал к фасаду Мавзолея Ленина - традиционному месту, где находились генералы Красной Армии во время майских парадов.
Он был первым из прибывших сюда. Он занял место и продолжал стоять, держа руки в карманах. Несколько минут спустя подошел маршал Егоров. Он не отдал чести маршалу Тухачевскому и не взглянул на него, но занял место за ним, как если бы он был один. Еще через некоторое время подошел заместитель наркома Гамарник. Он также не отдал чести ни одному из командиров, но занял место в ряду, как будто бы он никого не видит.
Вскоре ряд был заполнен. Я смотрел на этих людей, которых знал как честных и преданных слуг революции и Советского правительства. Несомненно, они знали о своей судьбе. Каждый старался не иметь никакого дела с другим. Каждый знал, что он узник, обреченный на смерть, которая отсрочена благодаря милости деспотичного хозяина, и наслаждался тем немногим, что у него еще оставалось: солнечным днем и свободой, которую толпы людей и иностранные гости и делегаты ошибочно принимали за истинную свободу.
Политические лидеры правительства во главе со Сталиным стояли на ровной площадке на вершине Мавзолея. Военный парад начался.
Обычно генералы оставались на своих местах во время демонстрации трудящихся, которая следовала за военным парадом. Но на этот раз Тухачевский не остался. В перерыве между двумя парадами маршал вышел из ряда. Он все еще держал руки в карманах, шагая по опустевшему проезду прочь с Красной площади, и скоро скрылся из виду».
«Записки» Кривицкого имеют выдающуюся ценность, так как он работал в военной разведке, близко знал Тухачевского и его сотрудников, а также самого Ежова и его окружение. Каждая фраза из «Записок» подлежит поэтому тщательному анализу.
Приводимый выше многозначительный и странный эпизод допускает лишь одно толкование: на 1 Мая 1937 г. планировался военный переворот, к которому оппозиция приготовила свои силы. Тухачевский должен был лично произвести покушение на Сталина прямо на трибу- не Мавзолея. Именно поэтому он и держал руки в карманах, где и лежало по заряженному пистолету со спущенными предохранителями.
Противная сторона все это знала - от своих тайных осведомителей. Ежов и Ворошилов приняли все меры предосторожности. Поэтому покушение сорвалось и выступление пришлось отменить, так как без предварительного «устранения» Сталина и Ворошилова шансы на успех считались ничтожными.
Оппозиция не могла больше откладывать с попыткой переворота (в сущности, эта была последняя возможность!). Кривицкий прямо говорит:
«В эти дни (после смещения Тухачевского с поста зам. наркома обороны. - B.Л.) последовал такой поток арестов и расстрелов людей, с которыми я был связан всю жизнь, что казалось, будто крыша трещит над Россией и все здание Советского государства рушится вокруг меня.
У меня еще не было разрешения на отъезд, и я действовал, решив, что его не выдадут. Я послал телеграмму жене в Гаагу, чтобы она подготовилась к возвращению в Москву с ребенком.
И вдруг мне неожиданно сообщили, что мой паспорт готов и я могу приступить к исполнению своих обязанностей за границей, причем немедленно.
Нечто похожее на панику охватило всех командиров Красной Армии. В последние дни перед моим отъездом из Москвы общая тревога достигла небывалого накала. Каждый час доходили до меня известия о новых арестах.
Я пошел прямо к Михаилу Фриновскому, заместителю наркома ОГПУ, который вместе с Ежовым проводил великую чистку по приказу Сталина.
- Скажите, что происходит? Что происходит в стране? - добивался я от Фриновского. - Я не могу выполнять свою работу, не зная, что все это значит. Что я скажу своим товарищам за границей?
- Это заговор, - ответил Фриновский. - Мы как раз раскрыли гигантский заговор в армии, такого заговора история еще никогда не знала. Но мы все возьмем под свой контроль, мы их всех возьмем. Нам теперь стало известно о заговоре с целью убийства самого Николая Ивановича (Ежова).
Фриновский не привел доказательств существования заговора, так «неожиданно» раскрытого ОГПУ. Но в коридорах Лубянки я столкнулся с Фурмановым, начальником отдела контрразведки, действующего за границей среди белоэмигрантов.
- Скажи, тех двоих первоклассных людей это ты послал к нам? - спросил он.
Я не понял, о чем речь, и спросил:
- Каких людей?
- Ты знаешь, немецких офицеров, - ответил он и начал шуткой укорять меня за упорство, с которым я не желал отпускать моих аген- тов в его распоряжение. Это дело полностью выскользнуло у меня из памяти. Я спросил у Фурманова, как ему удалось узнать обо всем этом.
- Так это было наше дело, - с гордостью ответил Фурманов.
Я знал, что Фурманов в ОГПУ отвечал за антисоветские организации за рубежом, такие, как Международная федерация ветеранов царской армии, во главе которой стоял живший в Париже генерал Миллер. Из его слов я понял, что двое моих агентов были направлены на связь с русскими белоэмигрантскими группами во Франции. Я вспомнил, что Слуцкий назвал это делом величайшей важности. Фурманов теперь дал мне понять, что существовал реальный заговор, послуживший мотивом чистки Красной Армии. Но до меня это тогда не дошло.
Я выехал из Москвы вечером 22 мая. Это было похоже на бегство из города в разгар землетрясения. Маршала Тухачевского арестовали. В ОГПУ ходили упорные слухи о том, что Гамарника тоже арестовали, хотя «Правда» дала сообщение о том, что он избран в состав Московского комитета партии, что делалось только с ведома и одобрения самого Сталина. Я вскоре смог разобраться в этих противоречивых фактах. Сталин загнал в угол Гамарника, одновременно предложив ему в последнюю минуту передышку при условии, что он согласится на то, что его имя будет использовано для уничтожения Тухачевского. Гамарник отверг это предложение.
В конце месяца я прибыл в Гаагу. Официальный бюллетень из советской столицы оповещал мир о том, что заместитель военного наркома Гамарник покончил жизнь самоубийством в ходе расследования. Позже я узнал, что Гамарник не покончил жизнь самоубийством, а был убит в тюрьме людьми Сталина».
Итак, для самой оппозиции не было никакой «внезапности» в нападении на нее Сталина и Ежова: о том, что произойдет грандиозное столкновение, говорила уже вся Москва! Следовательно, «невинная» оппозиция, если дорожила своей головой, должна была в свою очередь приготовиться к контратаке! Ждать иного поведения со стороны людей, прошедших через Гражданскую войну, в которой они командовали дивизиями, армиями, фронтами, было бы более чем странно! Но приготовить такую контратаку, в свою очередь, можно было лишь: 1) при наличии нелегальной организации; 2) длительной заговорщической работе в течение ряда лет.
* * *
Вот еще один эпизод, в высшей степени показательный. Рассказывает Александр Семенович Чуянов (1905-1977, чл. партии с 1925). Он был в 1938-1946 гг. первым секретарем Сталинградского обкома и горкома ВКП(б), кандидатом в члены ЦК ВКП(б) (1939-1952), во время Великой Отечественной войны (1941-1943) - председателем городского Комитета обороны, а затем - членом Военного совета трех фронтов (Сталинградского, Донского, Южного). Чуянов - автор интересных мемуаров «На стремнине века. Записки секретаря обкома» (1977). Вот он-то в своем дневнике (редкая штука для людей подобного рода!) 22 июня 1941 г. делает поразительную запись:
«Оставшись один, достаю из несгораемого шкафа солидный пакет с надписью: „Вскрыть при объявлении войны“. Пакет мне достался „по наследству“ от моего предшественника - Петра Смородина, который, по всей видимости, к нему не прикасался. Содержание пакета приводит меня в изумление. В нем, за пятью сургучными печатями, нахожу элементарное наставление, называемое мобилизационным планом, за давностью устаревшим, и подробную инструкцию о том, как проводить агитационную работу на призывных пунктах.
Конечно, это чья-то оплошность» (?) (А.С. Чуянов. Сталинградский дневник. Волгоград, 1979, с. 8.)
Чтобы понять значимость данного отрывка, следует напомнить: Петр Иванович Смородин (1897-1939, чл. партии с 1917) - с 1928 г. занимал посты первого секретаря ряда райкомов партии в Ленинграде, в 1937 г. он - второй секретарь Ленинградского обкома партии, а с августа 1937 г. - первый секретарь Сталинградского обкома партии, делегат XVI-XVII съездов партии, где избирался кандидатом в члены ЦК партии. В июне 1937 г. арестован как участник заговора, 25 февраля 1938 г. расстрелян. Разумеется, Хрущев - без всяких доказательств и публикаций судебных и следственных материалов - реабилитировал его и объявил «невиновным» (1956). Такое решение - сплошная махинация! Ленинград являлся центром антисталинской оппозиции (зиновьевской и троцкистской). Партийные, комсомольские, газетные и прочие работники подбирались строго по фракционному признаку. Особое внимание обращалось на: 1) верность; 2) храбрость; 3) решительность. Их приходилось долго доказывать на деле. Одним красивым обещаниям здесь не верил никто. Смородин явно принадлежал к фракции «правых», участвовал в «деле» Тухачевского. Ему предстояло сыграть при нападении на сторонников Сталина (после смерти его и переворота в Москве!) очень видную роль. Он и его соратники, тщательно законспирированные, были, как питерцы, людьми серьезными. Поэтому трудно поверить, чтобы Смородин, готовясь принять участие в перевороте, стал держать в своем сейфе шутовской план («Элементарное наставление», по словам Чуянова).
Нет, до его ареста в июне 1937 г. там находился план настоящий, где все подробно было расписано: как и в каком порядке отнимать власть у сторонников Сталина.
Но когда заговор Тухачевского рухнул, настоящий план он тут же изъял из сейфа, уничтожил его или куда-то припрятал. А вместо него положил в сейф «филькину грамоту» - «план», изготовленный наспех, за один день, глупость которого так и бросалась в глаза. Чуянов, так как он являлся лицом такого же ранга, хорошо знал, что подобного рода планы (да еще в Сталинграде, с его танковым заводом, а не где-то в провинции!) так не составляются.
Наличие этого смехотворного «плана» в сейфе Смородина, первого секретаря обкома, говорит в высшей степени против него и подтверждает наличие заговора Тухачевского, в котором принимали участие многие партийные и профсоюзные работники, работники НКВД и т.д.
Руководство оппозиции делилось на две части. Политическая часть его - своего рода новое Политбюро: Енукидзе, Бухарин, Рыков, Томский, Тухачевский, С. Каменев (военный), Пятаков, Примаков. Политический Центр, где постепенно были арестованы все, заменил другой, заранее сформированный. Во главе его стали Радек, Раковский, Крестинский, Гринько и другие оппозиционеры, которые не находились под подозрением.
Ко дню переворота Н. Крестинский (1883-1938, чл. партии с 1903), бывший советский посол в Германии, бывший заместитель наркома по иностранным делам, бывший секретарь ЦК партии при Ленине, бывший член Политбюро (1919-1921), бывший левый коммунист, видный сторонник Троцкого, формально от него отмежевавшийся (1928), ныне заместитель наркома юстиции СССР, то есть Н. Крыленко, «правого» оппозиционера, должен был приготовить со своими сотрудниками уточненные тайные списки, согласно которым одних руководителей следовало арестовать, а других назначить на их место.
Начинать предполагалось с маленьких импровизированных митингов на улицах, накаляя людей, выбрасывая разные соблазнительные и резкие лозунги, увлекая в первую очередь молодежь и школьников, как наиболее податливых.
План переворота предусматривал следующие пункты:
1. Серия вооруженных конфликтов на границах - с целью создать напряженную атмосферу в стране и столице.
2. Захват Кремля, с убийством Сталина, Молотова, Ворошилова - ведущих политических фигур режима.
3. Захват здания НКВД на Лубянке, с убийством Ежова.
4. Взятие отрядами оппозиции зданий Наркомата обороны и Московского военного округа.
5. Захват городской телефонной станции и всех телеграфных отделений, чтобы помешать сторонникам Сталина вызвать помощь из соседних городов.
6. Занятие своими людьми всех городских вокзалов и жесткий контроль движения.
Самая трудная часть плана была связана с захватом Кремля и «ликвидацией» Сталина и его соратников. Операцию в Кремле брал на себя Аркадий Розенгольц (1889-1938, чл. партии с 1905), всем известный нарком внешней и внутренней торговли СССР (1930-1937), человек исключительной храбрости, из числа крупных командиров периода Гражданской войны, в течение многих лет глава советского торгпредства в Берлине, занимавшийся вопросами разведки, бывший также членом РВС СССР, полпредом СССР в Англии (1925-1928), заместителем наркома РКИ СССР (1928-1930). Он должен был ранним утром попасть к Сталину на прием под предлогом разоблачения заговора. Оппозиционные руководители были абсолютно уверены, что Сталина удастся поймать «на крючок», когда Розенгольц позвонит ему и скажет примерно следующее:
«Товарищ Сталин! Заговор! Ужасный заговор! Ко мне явились два моих бывших работника, сейчас они в армии. Они впутались в дела „правых“ и, благодаря этому, получили сведения о страшном заговоре. Им руководят Блюхер, Буденный и Егоров. Эти преступники хотят уничтожить нас всех, устроить в Москве резню. Позвольте сейчас прийти к вам, привести этих двоих свидетелей. Они вам сами все доложат, дадут ответы на все вопросы! Ужасный заговор! Такого у нас еще не бывало!»
Ответ Сталина был бы, конечно, утвердительным. И вот, явившись в его рабочий кабинет, в присутствии Молотова, Кагановича, Ежова и Поскребышева (а лучше без них), Розенгольц собирался лично произвести покушение на Сталина, а его спутники, тщательно выбранные, с большим боевым опытом, должны были стрелять в других, кто находился бы в кабинете. Важно было вывести из игры Сталина, с остальными, даже если их в кабинете не будет, оппозиция полагала, что легко справится, благодаря их ничтожеству.
Успешное покушение на Сталина во всех вариантах являлось ключевым звеном. Оно должно было создать в стране обстановку хаоса и паники.
Большие колонны демонстрантов предполагалось собирать на самых знаменитых улицах, служивших олицетворением революции - ул. К. Маркса, ул. Дзержинского, ул. Богдана Хмельницкого, ул. Чернышевского, ул. Спартаковской, ул. Бауманской
Как во времена Н. Баумана (1873-1905), известного деятеля партии, предполагалось в день переворота устроить массовую демонстрацию рабочих. С революционными лозунгами и песнями все должны были направиться к зданию НКВД на пл. Дзержинского и неожиданно ворваться в него, смяв слабую охрану, захватив средства связи и освободив всех арестованных, которые тут же должны включиться в переворот.
Чтобы облегчить захват здания НКВД, Наркомата обороны и Генерального штаба, предполагалось направить вторую массовую народную колонну по ул. Горького в сторону Кремля. Рассчитывали, что она с резкими антисталинскими лозунгами в духе «платформы Рютина» будет отвлекать внимание и силы НКВД на себя.
Предполагались также захват здания ЦК партии и городских электростанций. Намечалось вызвать из Смоленска Уборевича, а из Киева Якира. Они прилетят строго секретно военными самолетами со специальными отрядами и тоже примут участие в перевороте. Якир вместе с Фельдманом, комкором А.И. Геккероми комдивом Саблинымдолжен захватить Наркомат обороны, Уборевич со своими людьми - Генштаб, Гамарник - НКВД, Крестинский - здание ЦК партии.
Убийство вождей предполагалось свалить на «акции контрреволюции», под этим предлогом объявить военное положение, запретить всякого рода собрания и митинги, оттеснить сторонников Сталина от власти, сформировать новое Политбюро и Правительство - из троцкистов и «правых», а также сторонников М. Калинина, с которым надеялись поладить. Затем думали вызвать в Москву Тухачевского, объявить его на время диктатором, а позже провозгласить президентом! После этого предполагалось провести чистку партии от сторонников Сталина и наполнить ее элементами вполне буржуазными и послушными. Программа и Устав подлежали быстрой переработке. Намечалось, что после завершения переворота Якир и Уборевич вернутся со своими людьми назад, чтобы в Киеве и Минске также быстро «провернуть» подобную операцию.
В Москве самыми рискованными считались операции против здания НКВД и Кремля. Розенгольц на суде позже показывал: «Причем Гамарник предполагал, что это нападение - (на здание НКВД. - В.Л.) осу- ществится какой-нибудь войсковой частью непосредственно под его руководством (!), полагал, что он в достаточной мере пользуется партийным, политическим авторитетом в войсковых частях. Он рассчитывал, что в этом деле ему должны помочь некоторые из командиров, особенно лихих. Помню, что он назвал фамилию Горбачева». (Дело антисоветского «право-троцкистского блока». Стенографический отчет. М., 1938 с. 233.)
Об этом последнем в своих показаниях на суде вспомнил и Рыков:
«Этот вопрос (о „дворцовом перевороте“. - В.Л.) встал в 1933 г. Опорой для осуществления этого контрреволюционного плана явился Енукидзе, который вступил в качестве активного члена в организацию правых в 33 году. Большую роль играл Ягода, который возглавлял ОГПУ. Вот эти исходные линии, которые давали возможность приступить к организации плана переворота.
Первая информация была о группе кремлевских работников, и особенно тут фигурировали Ягода, Петерсон, Горбачев, Егоров; я имею в виду не начальника штаба, не знаю, что он теперь делает, а Егорова - начальника кремлевской школы. Эти три фамилии, которые играли большую роль во внутрикремлевской жизни, которые командовали школой и всем хозяйством в Кремле». (Там же, с. 164.)
Что они собой представляли? Петерсон Р. А. (1897-1940, чл. партии с 1919) - латышский комиссар, участник Первой мировой войны и войны Гражданской, начальник поезда Троцкого, начальник связи 5-й армии Восточного фронта (командующий Тухачевский!), участвовал в подавлении мятежа в Тамбовском и Козловском уездах, был членом РВС 9-й армии (VIII-IX 1920, командующий - друг Тухачевского Левандовский) и 6-й армии (XI.1920 - 11.1921, командующий Корк!). Имел орден Красного Знамени (1922). Член ЦИК СССР. В последние годы - комендант Кремля.
Когда этот Петерсон влип в опасное «Кремлевское дело» (1935), тогда еще влиятельная оппозиция смогла его спасти, вывела из-под удара и направила на периферию. Но куда? Вот что интересно! В Киев - к Якиру - заместителем командующего военного округа по материальному снабжению. Уже отсюда ясно, что Якир был отнюдь не чужой человек для Троцкого, раз он спасал его верного приспешника. И, естественно, Петерсон мог служить связующим звеном между ними.
Вот при этом Петерсоне по нелегальным делам видную роль играл Карл Паукер (1895-1937) - комиссар госбезопасности 2-го ранга, член ЦИК СССР, соратник Г. Ягоды, работавший в ЧК с 1918 г. Человек этот проделал весьма бурный путь развития. Родился он во Львове. Воевал с Россией в составе австро-венгерской армии в Первую мировую войну. Был в плену, вступил в партию большевиков (1917). Активно работал среди военнопленных, вербуя их на сторону Советской власти, работал в разведке. С начала 20-х годов занимал пост начальника Спецотделения ВЧК, пользуясь доверием Дзержинского и Менжинского, что и привело его на пост начальника охраны Сталина. В 1933 г. стал на сторону «правой» оппозиции. С ноября 1936 г. по апрель 1937 г. - начальник отдела охраны Управления государственной безопасности. За свои прошлые (вполне положительные!) дела имел награды: орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, Почетное оружие и почетные значки чекиста. Долго пользовался расположением Сталина, занимал также пост начальника оперативного отдела НКВД.
Но особенно интересен среди названных лиц Горбачев. По тем временам это была личность очень значительная. А ныне практически неизвестная, вот что поразительно! Фамилия же имеет зловещую одиозность, благодаря предательской деятельности первого «президента» СССР! Трудно сказать сейчас, находились ли они в родстве, хотя отношения дяди и племянника не исключаются.
Борис Сергеевич Горбачев (1892-1937, чл. партии с февраля 1917) родом из крестьян Белоруссии. В детстве и юности был пастухом, батраком, работал на железной дороге. В 1913 г. призван на военную службу. Участвовал в Первой мировой войне, стал унтер-офицером. Получил Георгиевский крест первой степени. Возглавляя Игуменский совет, вел яростную борьбу с меньшевиками и эсерами. В октябре 1917 г. организовал красногвардейский отряд (200 человек). Участвовал в боях с поляками, немцами, с белыми в Донбассе, сражался против Деникина, Мамонтова, Шкуро, Врангеля, Махно. Воевал в составе Первой конной армии Буденного. Боевыми товарищами имел Ворошилова, Тимошенко, Мехлиса, Щаденко, Городовикова, Косогова, Апанасенко, Горячева. Участвовал в победоносном штурме Перекопа, взятии Севастополя и Крыма. Пять раз был ранен, имел три (!) ордена Красного Знамени. Его выдающаяся храбрость, организаторские способности, умение воевать не раз отмечались в приказах РВС республики. После Гражданской войны закончил Военную академию РККА (1926). Затем занимал видные командные посты: командир и военком 12-й кавалерийской дивизии, глава военных учебных заведений Московского военного округа (1933-1934), помощник и заместитель командующего Московским военным округом (1933-1934), начальник гарнизона Москвы, командующий Забайкальским и Уральским военными округами. (Г. Леонов. Комбриг Горбачев. - «Советская Отчизна». (Минск). 1959. № 5, с. 133-136.)
Вопрос о том, кто будет производить покушение на Сталина, рассматривался руководителями оппозиции неоднократно. Кандидатуры будущих террористов многократно обсуждались и периодически заменялись. Ибо нервы будущих террористов не выдерживали длительного напряжения. Внутренне их всех ужасало то, что им предстояло делать. Покончила с собой жена Сталина, твердый сторонник «правых» (ей не хватило решительности). Застрелился один из сыновей Михаила Калинина, возглавлявший ячейку террористов и ждавший ареста как раз под новый, 1937 г. Его тело выставили в клубе Верховного Совета СССР «Дома на набережной» (Берсеневская набережная), где жили ответственные руководители: 6 членов и кандидатов в члены Политбюро, 63 наркома и министра, 94 их заместителя, 19 маршалов и адмиралов. Смерть была для всех неожиданной, а обстановка очень тревожной. «С покойным прощались тайно, ночью, под Новый год. Разобрали елку, простились и собрали снова. А в 10 часов утра возле лесной красавицы уже водили хороводы и читали стихи дети военачальников и наркомов». (Краскова В. Наследники Кремля. Минск. 1997, с. 488.)
После оппозиция имела еще и другие кандидатуры на мученическую роль. Одной из них являлась Нина Евгеньевна, жена маршала Тухачевского, приходившая с ним на все праздничные обеды, на которых присутствовал и Сталин. Жизнь этой жены Тухачевского всегда замалчивается, а она очень даже заслуживает внимания. Уже хотя бы потому, что она, жена маршала, регулярно приходила в тир «Дома на набережной» и там среди пионеров, зарабатывавших значок «Юный ворошиловский стрелок», регулярно набивала руку в точной стрельбе из именного нагана. (Там же, с. 488.) Как будто ей больше нечего было делать при ее положении!
Ее нервы тоже не выдержали страшных психических нагрузок.' И здоровье так расстроилось, что Тухачевский стал думать о разводе с ней. Свое внимание он перенес на красивую молодую певицу из Ленинграда, работавшую в Большом театре, Веру Алексеевну Давыдову. С ней он вошел, как она позже призналась, уже после смерти Сталина, в любовную связь. У маршала были на нее свои виды, так как она, по слухам, пользовалась любовной благосклонностью самого генсека и была также в одновременной любовной связи с Ягодой, Ежовым, Буденным, Маленковым, Поскребышевым, пользовалась настойчивым вниманием Ворошилова, Булганина и даже Вышинского. В сущности, всех интересовало одно: с помощью красивого агента «выкачивать» секретные сведения из вражеского лагеря!
В конечном итоге, на основе неудачных опытов, женские кандидатуры были отвергнуты все. И руководители оппозиции остановились на мужчинах, проверенных в ходе Гражданской войны, - на Розенгольце и самом Гамарнике, поскольку оба имели возможность близко видеть Сталина, а подозрений против них он не имел.
Об этом самом Гамарнике на заседании Военного совета 2 июля Сталин выразился очень хитроумно, видимо не желая говорить абсолютно прямо: «Если бы, к примеру, покончивший с собой Гамарник был последовательным контрреволюционером, я бы на его месте попросил бы свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а затем убил бы себя».
В то время случилась еще одна, очень запутанная, история: будто бы в конце 1936 г. Ягода завербовал в ряды «правых» С. Буденного, шантажируя его «шпионскими связями» его новой жены - красавицы, оперной певицы. Многие, знавшие Ягоду, полагали, что он сам подсунул эту певицу маршалу, строя коварную интригу. Когда Ягоду арестовали, бывший глава НКВД сам подвергся конвейерному допросу. Круглые сутки, сменяя друг друга, его допрашивали: Сталин, Ежов, Молотов, Каганович, Маленков, Вышинский, Хрущев, Андреев, Шкирятов.
В конце концов Ягода не выдержал и дал показания против Пятакова, Радека и многих других, в том числе и на Буденного (видимо, он ему все-таки не доверял и поэтому решил им пожертвовать).
Вместе с женой знаменитый глава Первой конной армии был арестован и 6 недель просидел в сыром подвале у Ежова. После бесед с Егоровым и Сталиным, после своего покаяния и благодаря ходатайству своего друга Ворошилова, он вышел на свободу, дав обязательство помочь партии и правительству разоблачить весь заговор. Перед оппозиционерами он продолжал изображать «своего».
На апрельском пленуме ЦК партии, собравшемся в зале заседаний правительства в Кремле, куда собрали также наркомов, ответственных работников ЦК, секретарей райкомов города, областных и краевых комитетов, директоров предприятий, армейских руководителей, Сталин в своей речи о текущем положении подверг резкой критике военное руководство; он говорил также о деятельности вражеских разведок, которые оплетают своими щупальцами даже и видных военачальников, что приносит армии большой вред.
Буденному и здесь пришлось выступить с покаянием. При этом он сказал:
«Я никогда ничего не утаивал от большевистской партии. Благодаря дальновидности наших чекистов я прозрел, всю жизнь буду нести в своем сердце глубокую благодарность Николаю Ивановичу Ежову. Моя бывшая жена, гражданка Варвара Николаевна Михайлова, от которой я публично отказываюсь, активно сотрудничала с троцкистами и их приспешниками Зиновьевым, Каменевым, Пятаковым, Радеком. Никакого снисхождения врагам советского государства! Для Михайловой я требую высшей меры наказания - расстрела и сам готов привести приговор в исполнение. Заверяю вас, товарищи, что моя рука не дрогнет».
Все военные руководители сидели молча: удар оказался тяжелым и неожиданным. Уж если не пощадили репутации Буденного, столь великого героя и близкого к Сталину человека, то значит…
Один Гамарник, как зам. Ворошилова, попробовал возразить. Он сказал:
«Чистоту Красной Армии можно сравнить с родниковой водой. Товарищ Сталин, заверяем вас, в нашей армии нет места шпионам и вредителям»!
Сталин хмуро перебил:
«Нам кажется, товарищ Гамарник, что вы незаслуженно почиваете на лаврах. Боюсь, что самоуверенность может вас погубить!»
Такого рода разговоры заставляли оппозицию торопиться. Все, казалось, предусмотрели: роли распределили, назначили ответственных за проведение всех операций, приготовили машины с автобаз для быстрой переброски людей из одного района в другой, заготовили опытных агитаторов для выступлений на митингах, в колеблющихся полках и среди народа, отпечатали прокламации. Предусмотрели возможные заминки, разные запасные варианты. Договорились относительно самых коварных политических ходов. Крестинский характеризовал их так: «Придется при такого рода выступлении скрыть истинные цели переворота, обращаться к населению, к армии, к иностранным государствам. Во-первых, было бы правильно в своих обращениях к населению не говорить о том, что наше выступление направлено к свержению существующего социалистического строя, мы будем выступать под личиной советских революционеров: свергнем плохое советское правительство и возродим хорошее советское правительство. Так мы собирались говорить, но про себя мы рассуждали иначе». (М. Сейерс, А. Кан. Тайная война против Советской России. М., 1947, с. 333.)
Все, однако, произошло не так, как оппозиционеры ожидали. Правительство и Сталин через своих тайных агентов были в курсе решительно всего: знали день выступления, знали план действий.
Больше всего подвели оппозицию ложные «заговорщики» - Буденный и Шапошников, которые должны были сыграть при выступлении очень важную роль. Буденный брал на себя руководство в захвате здания НКВД. («Расплатись со своими мучителями!» - подстрекательски говорили ему видные оппозиционеры.) Но он не собирался работать на них. И он, и Шапошников приняли самое активное участие в разгроме заговора и аресте заговорщиков.
Здесь будет полезно прибавить еще один эпизод. Чрезвычайно характерно, что все современные авторы, сочувствующие Тухачевскому, старательно обходят праздник 1 Мая 1937 г. Между тем как он вполне заслуживает внимания. По какой причине, увидим ниже.
К этому торжественному празднику велись большие приготовления. И был он очень внушителен: с большим парадом и демонстрацией трудящихся, несших лозунги и портреты вождей, дружно отвечавших на всевозможные призывы с трибуны Мавзолея. В этом отношении он напоминал другие парады подобного же рода.
Интересным оказывается не это. Парад еще не начался, но войска уже построились, народные колонны стояли на соседних улицах, ожидая своей очереди. От Спасских ворот до Мавзолея стояла цепь охраны из работников НКВД, отделяя Мавзолей от площади.
Незадолго до начала парада из Спасских ворот вышла группа высших руководителей и направилась к Мавзолею. Среди них находились: Сталин, Молотов, Ежов, Каганович, Калинин, Микоян, Андреев, Хрущев, Маленков, Шкирятов. Они шли к Мавзолею мимо второй цепи - из высших военачальников, с которыми по очереди здоровались за руку. Военные стояли так: Ворошилов, Гамарник, Буденный, Тухачевский, Егоров - и т.д., согласно своему положению и рангу. Сталин любезно здоровался со всеми, но когда подошел к Тухачевскому и тот сам протянул ему руку, считая данное рукопожатие обычным и служебным, Сталин сделал вид, что не заметил и прошел мимо с каменным выражением лица. Его примеру тотчас последовала его свита.
У Тухачевского упало сердце. Он хорошо понял, что означает подобный остракизм. Это был сигнал: что-то вроде красного фонаря для мчащегося локомотива.
С трибуны его, впрочем, не согнали и он стоял вместе со всеми, заложив руки в карманы. Позади стояли и дышали в затылок два здоровяка - Буденный и Егоров. Они прочно блокировали его, не давая сдвинуться с места.
Лишь когда кончился военный парад и на трибуне произошли некоторые перемещения, Тухачевский понял, что ждать больше нечего, и решил удалиться.
Вальтер Кривицкий (1899-1941), видный работник разведывательного управления Штаба РККА, тщательно законспирированный сторонник Троцкого и соратник Тухачевского, пользовавшийся доверием Ежова (!) и его зама Фриновского, приехал к празднику из-за границы. И он присутствовал на нем как почетный гость. Самое интересное из того, что пришлось увидеть, он отметил позже в своей книге:
«Последний раз я увидел моего старого начальника маршала Тухачевского 1 мая 1937 года на Красной площади.
Праздник Первого мая - один из редких моментов, когда Сталин показывается на публике. Предосторожности, предпринятые ОГПУ в майский праздник 1937 года, превосходили все, что было в истории нашей секретной службы. Незадолго перед праздником я побывал в управлении Карнильева, в специальном отделе, который выдает разрешение правительственным служащим на проход в огороженное место у Мавзолея Ленина, представляющее собой трибуну для наблюдения за парадом.
Он заметил: «Ну и времена! 14 дней мы ничего не делаем в специальном отделе, кроме как разрабатываем меры предосторожности на майский день».
Я не получил своего пропуска до самого вечера 30 апреля, пока наконец курьер из ОГПУ не доставил его мне.
Утро майского дня было ярким и солнечным. Я рано отправился на Красную площадь, и по дороге меня по крайней мере 10 раз останавливали патрули, которые проверяли не только мой пропуск, но и документы.
Я подошел к Мавзолею Ленина без пятнадцати минут 10 - время, когда начинается празднование.
Трибуна была уже почти заполнена. Весь персонал ОГПУ был мобилизован по этому случаю, их сотрудникам предписывалось одеться в гражданскую одежду, чтобы они выглядели как «наблюдатели» парада. Они находились здесь с 6 часов утра и занимали все свободные ряды. Позади и впереди каждого ряда правительственных служащих и гостей выстроились ряды сотрудников и сотрудниц ОГПУ. Таковы были чрезвычайные меры для обеспечения безопасности Сталина.
Несколько минут спустя после того как я расположился на трибуне, знакомый, стоявший рядом со мной, подтолкнул меня локтем и прошептал: «Вот идет Тухачевский».
Маршал шел через площадь. Он был один. Его руки были в карманах. Странно было видеть генерала, профессионального военного, который шел, держа руки в карманах. Можно ли прочесть мысли человека, который непринужденно шел в солнечный майский день, зная, что он обречен? Он на мгновение остановился, оглядел Красную площадь, наполненную толпами людей, платформами и знаменами, и проследовал к фасаду Мавзолея Ленина - традиционному месту, где находились генералы Красной Армии во время майских парадов.
Он был первым из прибывших сюда. Он занял место и продолжал стоять, держа руки в карманах. Несколько минут спустя подошел маршал Егоров. Он не отдал чести маршалу Тухачевскому и не взглянул на него, но занял место за ним, как если бы он был один. Еще через некоторое время подошел заместитель наркома Гамарник. Он также не отдал чести ни одному из командиров, но занял место в ряду, как будто бы он никого не видит.
Вскоре ряд был заполнен. Я смотрел на этих людей, которых знал как честных и преданных слуг революции и Советского правительства. Несомненно, они знали о своей судьбе. Каждый старался не иметь никакого дела с другим. Каждый знал, что он узник, обреченный на смерть, которая отсрочена благодаря милости деспотичного хозяина, и наслаждался тем немногим, что у него еще оставалось: солнечным днем и свободой, которую толпы людей и иностранные гости и делегаты ошибочно принимали за истинную свободу.
Политические лидеры правительства во главе со Сталиным стояли на ровной площадке на вершине Мавзолея. Военный парад начался.
Обычно генералы оставались на своих местах во время демонстрации трудящихся, которая следовала за военным парадом. Но на этот раз Тухачевский не остался. В перерыве между двумя парадами маршал вышел из ряда. Он все еще держал руки в карманах, шагая по опустевшему проезду прочь с Красной площади, и скоро скрылся из виду».
«Записки» Кривицкого имеют выдающуюся ценность, так как он работал в военной разведке, близко знал Тухачевского и его сотрудников, а также самого Ежова и его окружение. Каждая фраза из «Записок» подлежит поэтому тщательному анализу.
Приводимый выше многозначительный и странный эпизод допускает лишь одно толкование: на 1 Мая 1937 г. планировался военный переворот, к которому оппозиция приготовила свои силы. Тухачевский должен был лично произвести покушение на Сталина прямо на трибу- не Мавзолея. Именно поэтому он и держал руки в карманах, где и лежало по заряженному пистолету со спущенными предохранителями.
Противная сторона все это знала - от своих тайных осведомителей. Ежов и Ворошилов приняли все меры предосторожности. Поэтому покушение сорвалось и выступление пришлось отменить, так как без предварительного «устранения» Сталина и Ворошилова шансы на успех считались ничтожными.
Оппозиция не могла больше откладывать с попыткой переворота (в сущности, эта была последняя возможность!). Кривицкий прямо говорит:
«В эти дни (после смещения Тухачевского с поста зам. наркома обороны. - B.Л.) последовал такой поток арестов и расстрелов людей, с которыми я был связан всю жизнь, что казалось, будто крыша трещит над Россией и все здание Советского государства рушится вокруг меня.
У меня еще не было разрешения на отъезд, и я действовал, решив, что его не выдадут. Я послал телеграмму жене в Гаагу, чтобы она подготовилась к возвращению в Москву с ребенком.
И вдруг мне неожиданно сообщили, что мой паспорт готов и я могу приступить к исполнению своих обязанностей за границей, причем немедленно.
Нечто похожее на панику охватило всех командиров Красной Армии. В последние дни перед моим отъездом из Москвы общая тревога достигла небывалого накала. Каждый час доходили до меня известия о новых арестах.
Я пошел прямо к Михаилу Фриновскому, заместителю наркома ОГПУ, который вместе с Ежовым проводил великую чистку по приказу Сталина.
- Скажите, что происходит? Что происходит в стране? - добивался я от Фриновского. - Я не могу выполнять свою работу, не зная, что все это значит. Что я скажу своим товарищам за границей?
- Это заговор, - ответил Фриновский. - Мы как раз раскрыли гигантский заговор в армии, такого заговора история еще никогда не знала. Но мы все возьмем под свой контроль, мы их всех возьмем. Нам теперь стало известно о заговоре с целью убийства самого Николая Ивановича (Ежова).
Фриновский не привел доказательств существования заговора, так «неожиданно» раскрытого ОГПУ. Но в коридорах Лубянки я столкнулся с Фурмановым, начальником отдела контрразведки, действующего за границей среди белоэмигрантов.
- Скажи, тех двоих первоклассных людей это ты послал к нам? - спросил он.
Я не понял, о чем речь, и спросил:
- Каких людей?
- Ты знаешь, немецких офицеров, - ответил он и начал шуткой укорять меня за упорство, с которым я не желал отпускать моих аген- тов в его распоряжение. Это дело полностью выскользнуло у меня из памяти. Я спросил у Фурманова, как ему удалось узнать обо всем этом.
- Так это было наше дело, - с гордостью ответил Фурманов.
Я знал, что Фурманов в ОГПУ отвечал за антисоветские организации за рубежом, такие, как Международная федерация ветеранов царской армии, во главе которой стоял живший в Париже генерал Миллер. Из его слов я понял, что двое моих агентов были направлены на связь с русскими белоэмигрантскими группами во Франции. Я вспомнил, что Слуцкий назвал это делом величайшей важности. Фурманов теперь дал мне понять, что существовал реальный заговор, послуживший мотивом чистки Красной Армии. Но до меня это тогда не дошло.
Я выехал из Москвы вечером 22 мая. Это было похоже на бегство из города в разгар землетрясения. Маршала Тухачевского арестовали. В ОГПУ ходили упорные слухи о том, что Гамарника тоже арестовали, хотя «Правда» дала сообщение о том, что он избран в состав Московского комитета партии, что делалось только с ведома и одобрения самого Сталина. Я вскоре смог разобраться в этих противоречивых фактах. Сталин загнал в угол Гамарника, одновременно предложив ему в последнюю минуту передышку при условии, что он согласится на то, что его имя будет использовано для уничтожения Тухачевского. Гамарник отверг это предложение.
В конце месяца я прибыл в Гаагу. Официальный бюллетень из советской столицы оповещал мир о том, что заместитель военного наркома Гамарник покончил жизнь самоубийством в ходе расследования. Позже я узнал, что Гамарник не покончил жизнь самоубийством, а был убит в тюрьме людьми Сталина».
Итак, для самой оппозиции не было никакой «внезапности» в нападении на нее Сталина и Ежова: о том, что произойдет грандиозное столкновение, говорила уже вся Москва! Следовательно, «невинная» оппозиция, если дорожила своей головой, должна была в свою очередь приготовиться к контратаке! Ждать иного поведения со стороны людей, прошедших через Гражданскую войну, в которой они командовали дивизиями, армиями, фронтами, было бы более чем странно! Но приготовить такую контратаку, в свою очередь, можно было лишь: 1) при наличии нелегальной организации; 2) длительной заговорщической работе в течение ряда лет.
* * *
Вот еще один эпизод, в высшей степени показательный. Рассказывает Александр Семенович Чуянов (1905-1977, чл. партии с 1925). Он был в 1938-1946 гг. первым секретарем Сталинградского обкома и горкома ВКП(б), кандидатом в члены ЦК ВКП(б) (1939-1952), во время Великой Отечественной войны (1941-1943) - председателем городского Комитета обороны, а затем - членом Военного совета трех фронтов (Сталинградского, Донского, Южного). Чуянов - автор интересных мемуаров «На стремнине века. Записки секретаря обкома» (1977). Вот он-то в своем дневнике (редкая штука для людей подобного рода!) 22 июня 1941 г. делает поразительную запись:
«Оставшись один, достаю из несгораемого шкафа солидный пакет с надписью: „Вскрыть при объявлении войны“. Пакет мне достался „по наследству“ от моего предшественника - Петра Смородина, который, по всей видимости, к нему не прикасался. Содержание пакета приводит меня в изумление. В нем, за пятью сургучными печатями, нахожу элементарное наставление, называемое мобилизационным планом, за давностью устаревшим, и подробную инструкцию о том, как проводить агитационную работу на призывных пунктах.
Конечно, это чья-то оплошность» (?) (А.С. Чуянов. Сталинградский дневник. Волгоград, 1979, с. 8.)
Чтобы понять значимость данного отрывка, следует напомнить: Петр Иванович Смородин (1897-1939, чл. партии с 1917) - с 1928 г. занимал посты первого секретаря ряда райкомов партии в Ленинграде, в 1937 г. он - второй секретарь Ленинградского обкома партии, а с августа 1937 г. - первый секретарь Сталинградского обкома партии, делегат XVI-XVII съездов партии, где избирался кандидатом в члены ЦК партии. В июне 1937 г. арестован как участник заговора, 25 февраля 1938 г. расстрелян. Разумеется, Хрущев - без всяких доказательств и публикаций судебных и следственных материалов - реабилитировал его и объявил «невиновным» (1956). Такое решение - сплошная махинация! Ленинград являлся центром антисталинской оппозиции (зиновьевской и троцкистской). Партийные, комсомольские, газетные и прочие работники подбирались строго по фракционному признаку. Особое внимание обращалось на: 1) верность; 2) храбрость; 3) решительность. Их приходилось долго доказывать на деле. Одним красивым обещаниям здесь не верил никто. Смородин явно принадлежал к фракции «правых», участвовал в «деле» Тухачевского. Ему предстояло сыграть при нападении на сторонников Сталина (после смерти его и переворота в Москве!) очень видную роль. Он и его соратники, тщательно законспирированные, были, как питерцы, людьми серьезными. Поэтому трудно поверить, чтобы Смородин, готовясь принять участие в перевороте, стал держать в своем сейфе шутовской план («Элементарное наставление», по словам Чуянова).
Нет, до его ареста в июне 1937 г. там находился план настоящий, где все подробно было расписано: как и в каком порядке отнимать власть у сторонников Сталина.
Но когда заговор Тухачевского рухнул, настоящий план он тут же изъял из сейфа, уничтожил его или куда-то припрятал. А вместо него положил в сейф «филькину грамоту» - «план», изготовленный наспех, за один день, глупость которого так и бросалась в глаза. Чуянов, так как он являлся лицом такого же ранга, хорошо знал, что подобного рода планы (да еще в Сталинграде, с его танковым заводом, а не где-то в провинции!) так не составляются.
Наличие этого смехотворного «плана» в сейфе Смородина, первого секретаря обкома, говорит в высшей степени против него и подтверждает наличие заговора Тухачевского, в котором принимали участие многие партийные и профсоюзные работники, работники НКВД и т.д.