РУКИ

[zamorin]

Стыдись своего невежества и не удерживай течения реки. В день тот, что среди ангелов не стал сатана, Господь не хвалился праведниками Своими, но обратил очи Свои на руки некоторого человека. Не то чтобы руки эти были стары и слабы, не то чтобы топорщились венами, как горы надуваются речками после дождя. Нет, они просто были отбиты. Не так отбиты, как у мученика Адриана, которому их отбивали деревянными молотками в присутствии и с согласия жены его, Натальи. Они были отбиты как-то изнутри. В дни юности своей он держался за книжное знание, но Книга природы дуновением своим снесла эту горечь с языка его. Он очнулся к жизни, как  к  стихам после утра гнева и печали. Пальцы его были еще продолжением страниц, но страницы были отравлены для всякого прикасающегося к книге. Словно бы он снял мутные стекла с глаз своих и увидал, что трава состоит из листьев, и люди созданы как мужчина и женщина. Он сказал: вот возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал, цветы показались на земле, время пения настало, и голос горлицы слышен. Голос нашептывал, что послушный красавице будет судить народы, и внимающий ей будет жить надежно. Но он шептал. О! он шептал безумный, что сначала она пойдет с ним путями извилистыми, наведет на него страх и боязнь и будет мучить его своим водительством, но потом обрадует его. Она обрадовала его сыном. Он нянчился с ним как дитятя. Она же стала нянчиться с другими мужчинами и, не найдя радости, ушла, бросила мужа с сыном. В тот день он ехал на велосипеде и вдруг мысль о ничтожности всего происходящего пришла ему на сердце. Он почувствовал, как его затягивает под идущий впереди камаз и, чтобы не погибнуть телом, он свернул на обочину, упал на гравий и, лежа ободранным среди бесчувственных камней, плакал и смеялся, чувствуя себя китом с грустью Ионы внутри. Он стал искать порок, лежащий под сердцем своим, да так зашелся с поисками, что упустил из рук сына, который пошел ко дну. Страсти, которым он и имя найти не мог, бились теперь в сыне, как пчелы в пустом чайнике. От этого гула кровь зашлась в голове его, он почти оглох, слыша только пульсацию, подобную шуму горных речек после дождя. Потом он стал держаться работы, но и она выскользнула у него из рук со словами: "Не зависит счастье человека от размера имения его". Он хотел держаться талантов, которые обнаружил, вложенными в ум свой как острый нож в ножны. Но они больше напоминали резинки, пришитые к его одежде: чем сильнее он разворачивал их, тем  сильнее, обрываясь, они били его по несчастному телу. Он держался за церковь, но она не держалась его. Люди не любили его ни внутри, ни снаружи. Он все хотел вырвать гнездо пороков, что свили себе страсти под сердцем его, он резал их в кровь, он травил их кислотой, но за что бы он крепко ни ухватился, все оставляло руки его как пустые, только пораненные. Он отбил себе руки и сердце, утолил свой слух шумом кипящей крови, но добился только того, что может быть названо если не небытием, то по крайней мере ничтожеством.
И вот был день, когда Господь всем слухом Своим внимал гудению его рук. Шел дождь. Капли его почти неслышно падали в пыль и заворачивались в маленькие шарики. В шуме дождя внутри прохлады его он услыхал слова.
- Отпусти, руки созданы чтобы отдавать. Не бейся со страстями своими, ибо они вплетены в тело твое и, вырвав их, ты рискуешь перестать быть. Хвались немощами своими. Не отравляй свой взор поисками страстей, лучше расширяй вокруг себя то доброе, что можешь делать в день этот. Живи тем, что Господь смотрит на твои отбитые руки, в Его взоре ВНЕ себя ты найдешь успокоение, жизнь обратится в радость тебе. Путы ее будут тебе крепкою защитою, и цепи ее - славным одеянием, ибо на ней украшение золотое - внимания добру, и узы ее - гиацинтовые нити вен на руках твоих. Да не оскудевают.