Никогда не знаешь
Моей первой учительницей была Ксения Андреевна Сметанникова. Она била учеников метровой линейкой по рукам, а однажды сломала эту линейку об голову моего друга Бори. Поэтому она не в счет. Я все никак не мог понять, для чего я хожу в школу. Я читал и писал с четырех, поэтому думал, что все прикидываются дурачками, повторяя эти "А", "Б", "В"...
А во втором я перешел в другую, английскую школу. Бабушка, генеральская дочь, воспитанная до революции гувернантками, говорила по-французски и по-польски. Английский ей казался вульгарным. Это при том, что из сорокалетнего стажа учительницы начальной школы большую часть она провела в деревне. Может поэтому "the picture" в моем произношении напоминало ей сельскую гиперболу "жопища". Она смеялась своими двумя зубами, но никак не хотела признаться о чем. Воспитание не позволяло (мама потом рассказала).
Здесь, во втором классе, первой учительницей была Мария Александровна Ульянова (как мама Ленина), и сына ее звали Володя Ульянов. Он родился с родимым пятном во все лицо (гемоангиома). Вырос, ушел с головой в компьютеры и не вернулся. Мария Александровна была строгой, поставила мне как-то три кола в один день, за что меня дома выпороли скакалкой и поставили надолго в угол. Через много лет Мария Александровна стала первой учительницей моего сына. Еще через много лет она рассказала мне, что все эти годы жила у Знаменского собора, и не будучи воцерковленной, переписывала все имена своих учеников и подавала одной большой запиской на литургии.
Двенадцать лет я занимался дзюдо. Нашим вторым тренером был молодой парень Олег Борисович Мавлютов. Тренировки были каждый день, плюс я бегал по утрам 4,5 километра, по воскресеньям был большой кросс и баня. Олег водил нас в кино, мирил, был нашим другом и замечательным наставником. Через много лет мы встретились. Он спросил про мою бороду, выяснил мое вероисповедание. Потом заулыбался и сказал, что все эти годы молился о нас, потому что тоже православный. А ведь на дворе тогда были конец семидесятых - начало восьмидесятых.
Удивительно, что учительница с именем матери Ленина и татарин-тренер являлись для меня молитвенниками, о которых я и не ведал. Не считая, конечно, бабушки-крестьянки, которая молилась по ночам, притворяясь, что бормочет во сне, и бабушки-графини, что молилась по-польски для конспирации.
Как-то покойный мой учитель академик Зотов-Матвеев сказал мне на одной конференции: "Мне приснился сон... Я не могу вам все сказать, но я теперь знаю, что вы молитесь обо мне. Благодарю вас!" Я отшутился, что вот, жаль, что обо мне, злодее, никто не молится. В окружающей нас толпе на мой громкий голос вспыхнуло несколько лиц моих знакомых, я как всегда обидел моих тайных молитвенных предстателей.
А во втором я перешел в другую, английскую школу. Бабушка, генеральская дочь, воспитанная до революции гувернантками, говорила по-французски и по-польски. Английский ей казался вульгарным. Это при том, что из сорокалетнего стажа учительницы начальной школы большую часть она провела в деревне. Может поэтому "the picture" в моем произношении напоминало ей сельскую гиперболу "жопища". Она смеялась своими двумя зубами, но никак не хотела признаться о чем. Воспитание не позволяло (мама потом рассказала).
Здесь, во втором классе, первой учительницей была Мария Александровна Ульянова (как мама Ленина), и сына ее звали Володя Ульянов. Он родился с родимым пятном во все лицо (гемоангиома). Вырос, ушел с головой в компьютеры и не вернулся. Мария Александровна была строгой, поставила мне как-то три кола в один день, за что меня дома выпороли скакалкой и поставили надолго в угол. Через много лет Мария Александровна стала первой учительницей моего сына. Еще через много лет она рассказала мне, что все эти годы жила у Знаменского собора, и не будучи воцерковленной, переписывала все имена своих учеников и подавала одной большой запиской на литургии.
Двенадцать лет я занимался дзюдо. Нашим вторым тренером был молодой парень Олег Борисович Мавлютов. Тренировки были каждый день, плюс я бегал по утрам 4,5 километра, по воскресеньям был большой кросс и баня. Олег водил нас в кино, мирил, был нашим другом и замечательным наставником. Через много лет мы встретились. Он спросил про мою бороду, выяснил мое вероисповедание. Потом заулыбался и сказал, что все эти годы молился о нас, потому что тоже православный. А ведь на дворе тогда были конец семидесятых - начало восьмидесятых.
Удивительно, что учительница с именем матери Ленина и татарин-тренер являлись для меня молитвенниками, о которых я и не ведал. Не считая, конечно, бабушки-крестьянки, которая молилась по ночам, притворяясь, что бормочет во сне, и бабушки-графини, что молилась по-польски для конспирации.
Как-то покойный мой учитель академик Зотов-Матвеев сказал мне на одной конференции: "Мне приснился сон... Я не могу вам все сказать, но я теперь знаю, что вы молитесь обо мне. Благодарю вас!" Я отшутился, что вот, жаль, что обо мне, злодее, никто не молится. В окружающей нас толпе на мой громкий голос вспыхнуло несколько лиц моих знакомых, я как всегда обидел моих тайных молитвенных предстателей.