Вирус нерешительности
Мне всегда вредила моя нерешительность, ее приступы иногда просто насмерть душили меня. При этом среди знакомых я слыву мрачным мизантропом, который может послать кого угодно в задницу с легкомыслием бабочки и недальновидностью крота. А на самом деле - это приступы нерешительности, когда я весь превращаюсь в голос, волшебный голос Джельсомино. Так часто, читая лекции, я слышал громовой голос, который отражался от дальних пределов земли: "Господи, помяни мя, егда приидеши во Царствие Твое". И именно дальность голоса напоминала мне, что ору это я, изображая на лекции в лицах Распятие и благоразумного разбойника. За последних семнадцать лет от моего голоса лопнули две обыкновенные лампочки и одна длинная трубчатая лампа дневного света. Это, конечно, совпадение, лампочки просто доживали свой срок при мне, но в слушателях это вызывало неподдельное удивление: что это за человек, если и лампочки лопаются? А это все от нерешительности и удушливой скромности. Как-то из нерешительности я рявкнул на одного преподавателя Духовного училища, который до этого 28 лет отслужил в армии кадровым офицером. Рявкнул и отвернулся от него, сначала за спиной воцарилась тишина, а потом он сказал потрясенно:
- Слушай, на меня орали генералы и полковники, майоры и капитаны, лейтенанты и сержанты, но вот ты сейчас на меня гаркнул, и я чуть не обкакался.
Вот какую силу придает голосу нерешительность. Ее вирус разъедает что-то самое сердечное в интонации, что-то самое душевное, делая колебания голосовых связок иерихонской трубой, превращая звук в сосульку, летящую со скоростью пули. Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести, говорил настенный Паустовкий, когда я учился в школе. Всегда нерешительность рвалась из меня криком отчаянья, криком человеческой слабости и нервной неуравновешенности. Всегда, крик мой означает, что я отчаянно запутался, я слаб и беззащитен, как перед Богом или с похмелья. Как-то я водил студентов на экскурсию в храм, рассказывал им об иконостасе, церковной архитектуре, мы заглядывали во все храмовые закутки, даже поднимались на колокольню и звонили в колокола. И это несмотря на то, что у крещальной купели кому-нибудь непременно становилось дурно или грохались в обморок. Так вот, после одной из таких экскурсий ко мне пришли четверо студентов, уселись на стулья в моем кабинете и тоном людей, готовых к неназойливому развлечению, сказали мне:
- Давайте, рассказывайте нам про Бога.
Я посмотрел и традиционно растерялся, и только издалека услышал свой громовой голос:
- Убираетесь в ад, к отцу своему, сатане!!!
Их тогда как ветром сдуло. Теперь все хорошо, один из них даже стал батюшкой, но тогда я их здорово напугал своей нерешительностью и природной стеснительностью. Она очень вредит мне с самого детства. Теперь мои сотрудники говорят, что народная примета гласит, что если я на кого-то наору, то тому непременно придут хорошие деньги. Не знаю, из чего они это вывели, я им денег не даю. Но надо мной довлеет эта традиция, скромничать и орать, а небесная канцелярия, видимо наличкой рассчитывается за мою скромность. Там, наверху, виднее. Я редко встречал вирус нерешительности в его коллективном проявлении, как пандемию, но вот сегодня увидел.
На днях один дивный старец, отец Иоанн из деревни Иткуль, что недалеко от Чудотворной Чимеевской иконы Божией Матери, попросил найти для него новое кадило. Потому как старое совсем прогорело. Я пошел искать по храмам. Нашлось только одно на епархиальном складе. Кладовщица почему-то могла выписать его только на приход. Или на батюшку. И я, ни тем и ни другим не являясь, пошел в Знаменский собор, может они помогут. С одной стороны, они слышали про отца Иоанна, а с другой нужно взять у кого-то благословение. В кабинет набилось человек девять работников разного приходского ранга, и нужно было только решиться выписать счет. Нет, стоп, нужно благословиться. И по кабинету разлился сладковатый запах вируса нерешительности. Все вдруг стали мягкими как вареная картошка с постным маслицем. Все девять стали звонить по батюшкам, но батюшки залегли на дно. Никто, как назло, не отвечал. Тогда я позвонил наместнику нашего монастыря, он попросил дать мне кого-нибудь из местных нерешительных, чтобы дистанционно и мобильно благословить. Но они побоялись даже и трубку брать:
- А что нам его благословение, он же не клирик НАШЕГО храма.
Батюшка дистанционно и мобильно понял ситуацию, сказал мне ехать к нему. Покидал я странную и немую картину: с одной стороны, они все ОЧЕНЬ хотели мне помочь, потому что многие знают отца Иоанна за прозорливого старца, а с другой стороны они НИКАК не могли помочь, потому что САМ БОГ не благословил их в лице какого-нибудь своего батюшки. Они стояли, обмороженные вирусом нерешительности. Кажется, никто не дышал. Если бы муха залетела в этот момент в кабинет, она бы умерла от шума собственных крыльев. Я смотрел на них завороженный, все в нерешительности и никто даже голоса не подаст. Круто! Никакого волшебного голоса Джельсомино! Нет, я положительно отстал от жизни, люди в нерешительности, но они смущены и все молчат. Я посмотрел на них с завистью. Какая тихая нерешительность, такая милая, чуждая всякому порыву и подвигу. Такое бывает со мною только с перепою и во время приступов воспаления совести. Ах, как было бы чудно, если бы все были нерешительны, как эти девять сейчас! Если бы гаишник порозовел от стыда как спелый персик, если бы продавщица в нашем магазине впала в нерешительность обсчитать и зарделась, как маков цвет! Ах, если бы в мире не было место порыву, возгласу и вскрику! Я чувствовал, что ухожу в историю вместе с героями романов Дюма, только у него мог кто-нибудь да ВСКРИЧАТЬ. Сейчас уже вскрикивают только невротики, типа меня, и молодые девушки от избытка телесного здоровья и в комнате ужасов.
Наместник монастыря спокойно и решительно просто передал отцу Иоанну через меня свое новое, позлащенное с бубенцами кадило подарком. Как я всегда боялся этой решительности, этого умения разрешать все проблемы одним ясным, осмысленным поступком. И молча.
- Слушай, на меня орали генералы и полковники, майоры и капитаны, лейтенанты и сержанты, но вот ты сейчас на меня гаркнул, и я чуть не обкакался.
Вот какую силу придает голосу нерешительность. Ее вирус разъедает что-то самое сердечное в интонации, что-то самое душевное, делая колебания голосовых связок иерихонской трубой, превращая звук в сосульку, летящую со скоростью пули. Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести, говорил настенный Паустовкий, когда я учился в школе. Всегда нерешительность рвалась из меня криком отчаянья, криком человеческой слабости и нервной неуравновешенности. Всегда, крик мой означает, что я отчаянно запутался, я слаб и беззащитен, как перед Богом или с похмелья. Как-то я водил студентов на экскурсию в храм, рассказывал им об иконостасе, церковной архитектуре, мы заглядывали во все храмовые закутки, даже поднимались на колокольню и звонили в колокола. И это несмотря на то, что у крещальной купели кому-нибудь непременно становилось дурно или грохались в обморок. Так вот, после одной из таких экскурсий ко мне пришли четверо студентов, уселись на стулья в моем кабинете и тоном людей, готовых к неназойливому развлечению, сказали мне:
- Давайте, рассказывайте нам про Бога.
Я посмотрел и традиционно растерялся, и только издалека услышал свой громовой голос:
- Убираетесь в ад, к отцу своему, сатане!!!
Их тогда как ветром сдуло. Теперь все хорошо, один из них даже стал батюшкой, но тогда я их здорово напугал своей нерешительностью и природной стеснительностью. Она очень вредит мне с самого детства. Теперь мои сотрудники говорят, что народная примета гласит, что если я на кого-то наору, то тому непременно придут хорошие деньги. Не знаю, из чего они это вывели, я им денег не даю. Но надо мной довлеет эта традиция, скромничать и орать, а небесная канцелярия, видимо наличкой рассчитывается за мою скромность. Там, наверху, виднее. Я редко встречал вирус нерешительности в его коллективном проявлении, как пандемию, но вот сегодня увидел.
На днях один дивный старец, отец Иоанн из деревни Иткуль, что недалеко от Чудотворной Чимеевской иконы Божией Матери, попросил найти для него новое кадило. Потому как старое совсем прогорело. Я пошел искать по храмам. Нашлось только одно на епархиальном складе. Кладовщица почему-то могла выписать его только на приход. Или на батюшку. И я, ни тем и ни другим не являясь, пошел в Знаменский собор, может они помогут. С одной стороны, они слышали про отца Иоанна, а с другой нужно взять у кого-то благословение. В кабинет набилось человек девять работников разного приходского ранга, и нужно было только решиться выписать счет. Нет, стоп, нужно благословиться. И по кабинету разлился сладковатый запах вируса нерешительности. Все вдруг стали мягкими как вареная картошка с постным маслицем. Все девять стали звонить по батюшкам, но батюшки залегли на дно. Никто, как назло, не отвечал. Тогда я позвонил наместнику нашего монастыря, он попросил дать мне кого-нибудь из местных нерешительных, чтобы дистанционно и мобильно благословить. Но они побоялись даже и трубку брать:
- А что нам его благословение, он же не клирик НАШЕГО храма.
Батюшка дистанционно и мобильно понял ситуацию, сказал мне ехать к нему. Покидал я странную и немую картину: с одной стороны, они все ОЧЕНЬ хотели мне помочь, потому что многие знают отца Иоанна за прозорливого старца, а с другой стороны они НИКАК не могли помочь, потому что САМ БОГ не благословил их в лице какого-нибудь своего батюшки. Они стояли, обмороженные вирусом нерешительности. Кажется, никто не дышал. Если бы муха залетела в этот момент в кабинет, она бы умерла от шума собственных крыльев. Я смотрел на них завороженный, все в нерешительности и никто даже голоса не подаст. Круто! Никакого волшебного голоса Джельсомино! Нет, я положительно отстал от жизни, люди в нерешительности, но они смущены и все молчат. Я посмотрел на них с завистью. Какая тихая нерешительность, такая милая, чуждая всякому порыву и подвигу. Такое бывает со мною только с перепою и во время приступов воспаления совести. Ах, как было бы чудно, если бы все были нерешительны, как эти девять сейчас! Если бы гаишник порозовел от стыда как спелый персик, если бы продавщица в нашем магазине впала в нерешительность обсчитать и зарделась, как маков цвет! Ах, если бы в мире не было место порыву, возгласу и вскрику! Я чувствовал, что ухожу в историю вместе с героями романов Дюма, только у него мог кто-нибудь да ВСКРИЧАТЬ. Сейчас уже вскрикивают только невротики, типа меня, и молодые девушки от избытка телесного здоровья и в комнате ужасов.
Наместник монастыря спокойно и решительно просто передал отцу Иоанну через меня свое новое, позлащенное с бубенцами кадило подарком. Как я всегда боялся этой решительности, этого умения разрешать все проблемы одним ясным, осмысленным поступком. И молча.