История замка Кастельно (фр. Château de Castelnaud). Часть 1. Трубадуры и катары.
Оригинал взят у sweta_bel в История замка Кастельно (фр. Château de Castelnaud). Часть 1. Трубадуры и катары.
- Господи, как скучно мы живем! В нас пропал дух авантюризма! Мы перестали лазить в окна к любимым женщинам… Мы перестали делать большие хорошие глупости…©
Каждый раз, приступая к написанию очередного рассказа о замке, вспоминаю эту "тираду" из "Иронии судьбы.." С уст так и просится на волю протяжное: "Даааа, было время!" И дело вовсе не в том, что женщины всё больше становятся похожими на мужчин, а мужчины - на женщин. С каждым годом из нашей жизни уходят какие-то прекрасные вещи, понятия, поступки - то, что когда-то было само-собой-разумеющимся, обычным-привычным-"правильным". Теперь лишь остаётся об этом читать, вздыхать и пересказывать. И я пишу...
..Пишу, пропуская через себя все события, лица, имена-даты, любовь и ненависть. Погружаюсь в эпоху и веду за собой, чтобы помнили. Чтобы чувствовали и любили..Но КАК охватить в одном посте сотни веков истории? Как донести, не расплескав, тысячелетнюю чашу Памяти? Каждый замок для меня - словно Святой Грааль. И каждый раз - повод задуматься.
...Менестрель. Слово-то какое красивое! В его звучании и шёпот луговых трав, и переливчатые колокольчики ручья, и грёзы влюблённого сердца. Когда-то трубадуры и менестрели были неотъемлемой частью людского бытия, составляющей частью, признаком эпохи. И что теперь? Куда подевались эти сладкоголосые воспеватели-рассказчики? Появись сейчас такой менестрель на улицах, его сразу же объявили бы городским сумасшедшим. Но дамы бы встрепенулись - женское сердце всегда откликается на романтический призыв. Дамы - они такие ду.. дамы:))
Нет, любовная лирика осталась, не спорю. На эстраде, у костра под гитарку, барды опять же..И вот эти глупые надписи на асфальте под окном: "Катя, я тебя люблю!" Почему глупые? - Да просто раньше мужчины не стеснялись вслух, во всеуслышание заявлять о своей любви, и днём, и ночью (когда серенада разносилась на всю округу):
Венец творенья, дии-и-и-и-ивная Диаааана,
Вы слааа-дкий сон, Вы слааа-дкий сон !
Виденьями любооооовного дурмааана
Я оо-пьянён, я оо-пьянён!
А теперь вот - анонимная надпись мелом. И все Кати в доме гадают: я ль на свете всех милее? Зачем вводить в заблуждение весь дом? Зачем давать надежду и повод для разборок между супругами? Если пишите, то пишите конкретно: Имя, фамилия, отчество, номер квартиры, год рождения (и уточните, кто конкретно хочет эту Катю, чтобы не было потом: "а тому ли я дала?":)). Ну, это так...мысли вслух и не по существу.
Что до серенад, то их нынче исполняют лишь мартовские коты - вот чьи чувства не задушишь, не убьёшь. Всем векам назло! Ничего и никого не боятся, черти полосатые!
Но вернёмся к теме рассказа. Итак, трубадуры. Вы задаётесь вопросом: при чём здесь вообще эти самые трубадуры? Мы же вроде как про средневековые замки пришли почитать.. Но дело в том, что история практически всех замков Аквитании неразрывно связана с трубадурами. Рассказывать о замках и не вспомнить при этом о трубадурах - непростительная ошибка.
Вообще, то, о чём дальше пойдёт речь, нужно было вынести во главу угла - рассказать в самом начале, в первом же посте про Аквитанию. Ибо без этого все мои рассказы об этом регионе теряют смысл. Чтобы постичь душу, нужно знать истоки. Чтобы понять и прочувствовать, нужно окунуться в историю с головой. Кто готов перенестись на 1000 лет назад - прошу следовать за мной (остальные просто смотрят картинки)).
фото с оф. сайта: http://castelnaud.com/
`````````````````````````````````````````````````````````````````````````````````````````````
На юге существовала, существует по сей день
и будет существовать “вечно другая” Франция.
Фернан Бродель
Южные провинции Франции всегда были и, как утверждает историк Фернан Бродель, есть и будут “особенным”, “вечно другим” краем. Истоки “особенности” Южной Франции уходят в далекое прошлое, к временам, когда римляне, предводительствуемые Юлием Цезарем, захватили древнюю Галлию и начали насаждать там свои порядки, свою администрацию, свой язык. Процесс адаптации местным населением цивилизации латинян получил название романизации. Романизация Галлии не была равномерной, и южные провинции, прежде всего Нарбоннская Галлия (будущие Прованс и Лангедок), испытали гораздо более сильное влияние римской культуры.
Граница между Северной Францией и Южной проходила по реке Луаре. Суровые северяне жили по законам обычного права, принесенного франками, а избалованные знойным солнцем южане - по сохранившимся со времен завоеваний Цезаря законам права римского.
Гордое и свободное “да” под жарким южным солнцем звучало как “ок”, в то время как на севере страны утвердительная частица звучала как “ойль”.
Французы-северяне говорили на грубом для южного уха старофранцузском языке (который современным французам приходится изучать специально, как нам - древнерусский), а южане-окситанцы - на певучем староокситанском языке. Собственно, от названия языка «ок» (langue d'oc) и было образовано название «Окситания» - край, где говорят на «языке ок».
Автор: Jiròni B. - собственная работа, Ссылка
Термины «Окситания» и «окситанский» довольно поздние - впервые они появились в латинских документах 14 в., а в современный обиход вошли в 1970-е гг. Прежнее название Юга Франции (применительно к Средним векам) - Прованс, а языка, соответственно, - старопровансальский. Разумеется, сейчас во Франции везде говорят по-французски. Принцип «Единая Республика - единый язык», выдвинутый Французской революцией 18 в. полностью воплотился в жизнь.
Но вернёмся к истокам. Давайте более детально рассмотрим различия между Югом и Севером. Ведь дело не только в языке - были и более фундаментальные расхождения, которые активно влияли на все сферы жизни, включая особенности строительства замков. Впрочем, особо углубляться в тему я не буду (пост не о том) - всего лишь расставлю акценты, для общего понимания ситуации, такскать.
Итак, Север. Уже в эпоху Капетингов здесь складывается классическая форма феодального общества: преобладает натуральное хозяйство и сельский уклад жизни, замок (вилла) сеньора строится отгороженным от бесправных крестьян, обрабатывающих его землю.
Муниципальная администрация городов полностью зависит от феодала (короля, графа), всегда готового подавить с помощью войска любые возмущения горожан.
Кроме того, феодалы всех рангов находились под жестким контролем католической церкви, так как Римские папы с помощью угрозы отлучения (интердикта) могли принудить князей и даже короля к покаянию, приговорить к бичеванию и изгнанию или использовать их военную силу в Крестовых походах.
К югу от течения реки Луары взаимоотношения между феодалами, церковью и городскими общинами складывались иначе. Сохранение традиций римского права, охранявшего личные свободы, способствовало установлению в обществе открытости и терпимости.
Близость Средиземного моря, через которое пролегали тогдашние главные морские торговые пути, способствовала экономическому развитию региона. В результате на юге Франции сложилось национально-территориальное единство, обладающее не только собственным письменно-литературным языком, но и особым социально-экономическим укладом, отличительным признаком которого являлась ведущая роль городов.
В самые мрачные столетия Средневековья города продолжали оставаться торговыми и культурными центрами и сохранили вплоть до XIII в. административную структуру римских муниципиев (консулы, сенат, народное собрание).
Каркассон.
Известный историк средневековой Окситании Н. А. Осокин следующим образом характеризует структуру и функции городского правления (общины) южного города:
«Каждая община могла вооружаться для защиты своей чести и безопасности как против соседних общин, так и против феодальных баронов, которые имели замки в пределах ее территории. Община сама заключала торговые трактаты и союзные договоры с другими городами, равным образом с чужеземными, например, итальянскими.
Суд отправлялся консулами, независимыми от графов и феодалов <...> Консулы имели при себе советы, более или менее многочисленные и составленные из разных классов общества. <...> Верховенство графов и баронов оказывалось поэтому только номинальным. Это были почетные люди, жившие будто на жалованье у городов, которые содержали их вместе с двором и семействами. Титуловали их ради древнего происхождения родов, но в сущности обращались к ним самим, к их вассалам и рыцарям только в случае внешней опасности».
Я в весьма сжатой форме рассказала об основных различиях между Югом и Севером, но и этого вполне достаточно, чтобы понять, насколько противоположны во всех отношениях были эти два "мира". Трудно представить, что их разделяла всего лишь река.
Пока Север гнобил крестьян и прогибался под Папой римским, Юг продолжал цвести и развиваться.
Контакты с Востоком и с испанскими арабами не только открывали провансальцам доступ к новым материальным ценностям, но и расширяли их культурные и научные горизонты.
«По делам торговым вся земля провансальского языка должна была жить в постоянном общении с евреями и мусульманами. На образованном Юге они пользовались большими правами, чем где"либо; они невольно настраивали местных жителей на иноверие или по крайней мере на вольное толкование христианства».
Однако для католической церкви иноверцы не представляли большой опасности, так как ни арабы, ни евреи не подрывали основ католических догм, а только приучали католиков к веротерпимости. Настоящими врагами католиков были христиане, толковавшие по своему учение Христа и, что еще хуже, объявлявшие самих католиков еретиками. И не без основания. Разложение служителей Ватикана всех рангов (за редкими исключениями) достигло к концу XII в. всех возможных пределов.
Это эпоха, когда св. Петр Дамьен писал папе Льву IX (1048-1054): «Епископы открыто содержат любовниц, а священники развратничают с собственными незаконнорожденными детьми. Они все прелюбодеи, продажные твари и убийцы. Да примет наконец Ваше Священство меры!»
Папа Лев IX ограничился следующим ответом: «Число виновных столь велико, что затрудняет проведение любых дисциплинарных мер и вынуждает меня сохранять на церковной службе даже преступников!»
В XIII в. св. Бонавентура заявляет, что «большая часть клириков - известные распутники. Они содержат любовниц у себя дома или в других местах. На глазах у всех они развратничают с несколькими женщинами».
Папа Иннокентий III, вдохновитель крестового похода против альбигойцев, писал тогда в аббатство Сен-Дени: «В нашем городе есть священники, которые, злоупотребляя своим саном, нарушают ночной покой обывателей, вламываясь силой в бордели, чтобы предаться там непотребству. Они пристают даже к дочерям горожан, что вызывает недовольство, а порой дело доходит до бунта».
Дурные нравы также процветали среди духовенства. Пьер Почтенный, бывший в XII в. аббатом Клюни, запретил монахам принимать послушниц у себя в кельях, ибо весь монастырь наполнен гнуснейшим развратом.
А Парижский собор 1212 г. запретил монахам и монашенкам спать в одной постели «ввиду опасности проявления невоздержанности». Тьери де Ньем, секретарь папы Урбана IV, ставший в 1396 г. архиепископом Камбре, с возмущением писал: «Монашенки грешат с епископами, монахами и послушниками. Иногда они изгоняют плод, но некоторые, презрев родительскую любовь и страх Божий, даже убивают своих новорожденных детей».
Рыба тухнет с головы. Достаточно вспомнить нравы некоторых пап, правивших в ту эпоху, чтобы понять их снисходительность в отношении нравов духовенства. Иоанн XXII (1249-1334), ставший папой римским в 1316 г., поставил отпущение грехов клирикам на финансовую основу:
«Священник, лишивший невинности девственницу, платит 2 ливра 8 су». (совсем даром)
«Монашенка, которая отдалась нескольким мужчинам одновременно или по очереди в стенах монастыря или вне его и которая хочет стать аббатисой, платит 131 ливр 15 су». (такая "многостаночница" могла бы и больше заплатить)
«Священник, который хочет сожительствовать со своей родственницей, платит 76 ливров один су» ( за ваши деньги - любой каприз, грешите чаще, платите больше!)
Иоанн XXII прижил сына от кровосмесительной связи со своей сестрой. Родившийся в Савердене, графство Фуа, этот ребенок был объявлен официально сыном местного булочника по имени Фурнье. Именно в связи с этим дата и даже год его рождения тщательно скрывались. Под именем Бенедикта XII он наследовал папский престол у своего отца Иоанна XXII в 1334 г.
Бенедикт XII
Будучи сам строгих нравов, он преследовал распущенных священников. Однако воспылал любовью к сестре известного поэта Петрарки, которой было 16 лет, и приказал похитить девушку. Петрарка начал энергично протестовать, возмущаться, что Авиньон, став папской резиденцией, превратился из-за присутствия там всего этого клира в огромный лупанарий, то есть публичный дом - и попал в руки инквизиторов за оскорбление Его Святейшества. Дабы спасти жизнь, поэту пришлось бежать.
Франческо Петрарка
Таким образом, безудержная роскошь, разврат, мздоимство, покупка-продажа должностей, угрозы интердиктом городам и князьям сделали католическое духовенство в свободолюбивом Провансе предметом всеобщей ненависти. Епископов и аббатов зачастую изгоняли с церковных кафедр, избивали и даже убивали.
Авторитет католической церкви упал так низко, что на их интердикты провансальские князья не обращали внимания и объединялись с горожанами в преследовании церковников. Однако поскольку религиозное чувство и приверженность к христианской религии осталось непоколебимым, повсюду стали возникать «еретические» учения, в основе которых лежало требование возврата к учению Христа, изложенному в Евангелиях и в деяниях апостолов.
По существу это было требование очищения церкви, необходимость которого понимали и сами католические иерархи. Как не вспомнить горькие слова св. Бернара: «Ниспошлет ли мне Господь милость увидеть перед смертью такие времена, когда отец семейства не будет считать, что отдать дочь в монастырь - то же самое, что сдать ее в бордель?..»
Как видим, католическая церковь с успехом справлялась с тем, чтобы настроить против себя народные массы. И если на Севере любые волнения-возмущения тут же подавлялись, на Юге чаша терпения полилась через край - в XII веке в Окситании стали появляться катары (от греческого “катарос” - “чистый”). Впрочем, сами катары себя так не называли. Обычно их называли "Добрыми людьми". Такое название иногда указывают, исходя из слов Иисуса: «Я есмь Пастырь Добрый» (Иоанн 10, 11).
Но есть и другое объяснение. В исторических документах упоминается о том, что катары были действительно в прямом смысле слова добрыми людьми. Они вдохновляли окружающих силой своего духа, человечностью, милосердием и добротой. Духовная сила, которую они собой являли, не нуждалась ни в помпе, ни в пышных церемониях. Они были тем, чем сами себя называли: Церковью любви.
Высказываются предположения, что источником дуалистической ереси катар стало учение болгарских богомилов, а так же манихейские откровения, которые проникли на юг Франции вместе с возвращавшимися с Востока крестоносцами, в частности с теми, кто в 1096 году вместе с Тулузским графом Раймоном IV отправился воевать за гроб Господень (сам граф погиб при осаде Триполи в 1105 году).
Раймон IV, Граф Тулузский
Катары верили в Доброго Бога - творца невидимого духовного мира, и Бога Злого (Сатану) - создателя несовершенного мира земного.
В чем заключалась суть этой ереси? Воспринимая окружающий их материальный мир как творение Сатаны, которое в конце времен будет непременно уничтожено, катары единственно реальным миром считали мир небесный, куда надобно стремиться попасть. И если тело человека материально и нечисто, то дух его является божественной искрой, которая и приведет его в Царство Света.
Душа, где обитает эта искра, после гибели своей оболочки может переселиться в иное тело, дабы продолжить путь покаяния и очищения. Вера в последовательное переселение душ предписывала никого не убивать, в том числе и животных. Ибо вне зависимости от того, какую жизнь прожил верующий, плохую или хорошую, он мог возродиться в теле не только человека, но и животного, и убивая живое существо, верующий мог прервать путь покаяния. Отсюда вытекал отказ от мяса и яиц. Рыбу есть дозволялось, ибо считалось, что она «самозарождается из грязи».
Дабы не заставлять души страдать в этом несовершенном мире, следовало воздерживаться от сексуальных контактов или принимать меры, противодействующие зачатию. Катары были противниками официального брака и выступали за свободный союз, основанный на взаимности чувств и не требующий освящения Церкви. Впрочем, простым верующим не возбранялось вступление в церковный брак, чтобы церковники не рассматривали их как «живущих в преступном сожительстве». Тем не менее, церковники считали катаров содомитами и обвиняли их в безнравственности и разрушении семьи.
Катары презирали таинства, крест, культовые обряды и церковные здания, доктрина катаров предполагала как можно более полное отстранение от мира, ее последователи должны были приучать себя к наиболее суровым формам аскетизма, доступным, разумеется, только избранным подвижникам - «совершенным».
Из-за пессимистического отношения к миру, катаров обвиняли в том, что их церковь поощряет самоубийства. Прямых доказательств тому нет, но когда начались гонения на катаров, все, даже самые рьяные их противники признавали, что катары проявляли неслыханное мужество перед лицом смерти - перед ужасной гибелью в огне.
Но эти факты говорят, скорее, не о склонности к самоубийству, а об удивительном мужестве последователей учения, сознательно предпочитающих смерть отречению от веры. Ибо в отличие от католической обрядности, когда младенцев с первых дней появления на свет принимали в лоно Церкви, катарами становились люди взрослые, сделавшие сознательный и свободный выбор.
Многие в Окситании - от беднейшего крестьянина до знатного графа - делали выбор в пользу религии катаров. Их привлекали как простые и «дешевые» обряды, так и суровая честность проповедников-«совершенных», у которых слово не расходилось с делом. «Совершенные» довольствовались малым, сами зарабатывали себе на пропитание и в любую погоду пускались в путь, чтобы принести утешение страждущим.
Один из обрядов катаров так и назывался «утешением» (consolament). Этот обряд проводили при посвящении в «совершенные», а также когда простому верующему грозила гибель, и он хотел достойно встретить свою кончину. Церемония была проста: «верующий» отвечал на несколько вопросов, а затем «совершенные» возлагали на него руки, а на голову - книгу Нового Завета. Участники обряда по очереди преклоняли перед ним колена, и на этом все заканчивалось. В этом обряде катары, скорее всего, усматривали своего рода причастие, посредством которого человек принимал Святого Духа.
Отправление культа у катаров могло совершаться в любом месте - они могли молиться и читать проповеди где угодно: в лесах, замках или домах.
Так как среди катаров было много ремесленников-ткачей, их также нередко называли «ткачами». Ткацкое ремесло позволяло собирать, не вызывая подозрений, под одной крышей группу людей, к которым и приходил проповедовать и наставлять «совершенный» - мужчина или женщина. И нередко женщины-«совершенные» садились за прялку и начинали работать, в то время как с уст их лилась неспешная проповедь. Длинные черные шерстяные плащи с капюшонами, перепоясанные по талии поясом, отличали одежду «совершенных» - и мужчин, и женщин - от одежды простых верующих.
Катаризм с быстротой пламени распространился среди самых различных слоёв окситанского общества, от владетельных сеньоров до городской бедноты, чему в немалой степени содействовала уже упомянутая атмосфера терпимости и равенства свободных людей перед законами.
Таким образом в Южной Франции возникла вторая церковь, оппозиционная католической (в XII веке в городах Прованса обычно было два епископа - католический и катарский). Эпицентром ереси была вотчина виконтов Тренкавелей - города Альби, Ламбер, Безье, Каркассон. От города Альби провансальские катары получили свое название альбигойцы.
Проповедники катаров, в личной жизни подававшие пример трудолюбия и презрения к богатству, часто вызывали на диспуты католических прелатов, погрязших в роскоши и лени, и легко побеждали их.
Знаменательным событием в противостоянии двух церквей был организованный в 1165 году в городе Ламбер диспут католических богословов с альбигойскими. Именно там, при большом стечении народа, впервые прозвучали в речах катаров, прямо в лицо католическим епископам, обвинения в их адрес:
«Епископы и священники, - говорили они, - вовсе не имеют тех качеств, которые некогда завещал им апостол Павел: это жадные волки, соблазнители, тщеславные люди, они ищут только богатств и почестей, им нужны только поклоны на улицах да первые места на пиршествах вельмож, вся их
забота в золотых кольцах с камнями да в пышных нарядах, во всем они идут наперекор заветам Христа, и народ потому не должен им повиноваться».
Среди «совершенных» были и женщины - например, Эсклармонда, сестра могущественного графа де Фуа. В 1207 году во время диспута с католическими проповедниками (одним из них был основатель ордена доминиканцев Доменико де Гусман) Эсклармонда попыталась выступить наравне с другими «совершенными», но католики немедленно посоветовали ей «вернуться к своей прялке». Возвышение женщины в Окситании вызывало раздражение у церковников не меньше, чем сама альбигойская ересь.
Эсклармонда де Фуа
Впрочем, катары были не единственными, кто будоражил умы и души граждан той эпохи -одновременно с катарами на Юге Франции появились и трубадуры. Да-да, именно в Провансе, сиречь в Окситании, зародилась удивительная, не имевшая себе равных поэзия трубадуров, влияние которой испытали все соседние литературы - и Северной Франции, и Италии, и королевств Пиренейского полуострова.
Трубадуры создали рифмованную лирическую поэзию на новом (т.е. не латинском) языке. Именно они наметили основные направления и формы европейской поэзии, а главное, дали модель любовного переживания, ставшую неотъемлемой частью европейской культуры чувств. И все влюбленные Европы, а значит, все мужчины и женщины, ибо любовь никого не обходит стороной, могут сказать о себе: «Все мы вышли из куртуазной любви трубадуров».
Эпоха трубадуров продолжалась почти два столетия - с рождения “первого трубадура”, знатного сеньора Гильема, IX герцога Аквитанского (1071-1126), и до ухода с поэтической сцены “последнего трубадура”, Гираута Рикьера, годы деятельности которого пришлись на 1254-1292. И все два столетия трубадуры, образно говоря, воспевали возвышенную, недосягаемую любовь и жаловались на отказ неумолимой красавицы.
Слово “трубадур” происходит от староокситанского trobador, что буквально означает “изобретающий”, “находящий новое”.
“Поэзия проснулась под небом полуденной Франции - рифма отозвалась в романском языке; сие новое украшение стиха, с первого взгляда столь мало значащее, имело важное влияние на словесность новейших народов... Трубадуры играли рифмою, изобретали для нее всевозможные изменения стихов, придумывали самые затруднительные формы...” Эти слова о лирике трубадуров принадлежат Александру Сергеевичу Пушкину.
“Я люблю, значит, я пою”, - говорили трубадуры, предвещая знаменитое высказывание философа-рационалиста Декарта “cogito ergo sum” - “я мыслю, значит, я существую”.
Новое куртуазное мировоззрение, выработанное трубадурами, кардинально меняло тогдашний взгляд на женщину, внушенный церковью. Из “сосуда греха”, существа нечистого, чье тело Дьявол сделал своим излюбленным местом пребывания, женщина становилась высшим существом, служение которому составляло цель жизни благородного рыцаря.
В мире трубадуров правил Амор, значительно отличавшийся от своего античного предшественника - Амура, ибо вел влюбленного не столько к любви-обладанию, сколько к любви возвышающей и совершенствующей душу. Эта идеальная любовь находила свое выражение в служении, одном из главных понятий средневековой ментальности.
Служение связывало друг с другом представителей “самого сильного”, вооруженного рыцарского сословия. Ритуал, посредством которого устанавливалась вассальная зависимость между знатным и богатым сеньором и менее состоятельным рыцарем, состоял в том, что сюзерен простирал руку к тому, кто намеревался стать его вассалом, а тот, сложив руки, преклонял колени.
Обряд назывался оммаж (франц. hommage), сопровождался клятвой в верности и иногда скреплялся поцелуем в губы договаривающихся сторон. После принесения оммажа сюзерен был обязан защищать своего вассала, а тот в свою очередь обязан был служить ему советом и помощью, “consilium et auxilium”. В терминах феодального оммажа описывали рыцари-трубадуры свое служение даме-сюзерену, чьи повеления они готовы были исполнять.
Трубадуры научили мужчин славить Прекрасную Даму, создали неповторимый куртуазный мир, где царила женщина - Дама, Донна, прекрасная и недосягаемая. Эталоном любовного чувства стала идеальная любовь к далекой Даме, служение ей облагораживало рыцаря и возвышало над повседневностью.
Потому и пользовались трубадуры и сопровождавшие их жонглеры столь большим почетом в феодальных замках, что они не только развлекали зачастую неграмотных сеньоров, но и пробуждали в них «чувства добрые» и благородные стремления.
И среди этих первопроходцев изысканных чувств женщины выступали наравне с мужчинами. Женщин, сочинявших стихи, именовали трубадурками ( trobairitz по-староокситански; - в русском языке это слово иногда находят не слишком благозвучным :)). Их было, разумеется, значительно меньше, чем мужчин, однако все они обладали высочайшей культурой и столь же виртуозно сочиняли стихи, посвященные любовным переживаниям. Самой знаменитой женщиной-трубадуром была графиня де Диа.
Зачастую трубадур являлся одновременно и автором слов и музыки, и исполнителем. Лирическая поэзия трубадуров звучала под мелодии, которые чаще всего исполнялись на виолах и тамбуринах. Правда, исполнение, равно как и музыкальное сопровождение, нередко брали на себя жонглеры, ибо не все староокситанские поэты были в равной мере наделены и даром «переплетать слова», и приятным голосом.
В «поэтическом цехе» трубадуров-мужчин были выходцы из всех социальных слоёв тогдашнего общества - от герцога до простолюдина, и внутри этого сообщества превыше всего чтили тех, кто более всех преуспел в трубадурском искусстве. Трубадур-знатный сеньор пускался в странствия ради славы, трубадур-простолюдин, для которого поэтическое искусство зачастую являлось единственным способом заработать себе на жизнь, также стремился к известности, ибо она вела его к возвышению и богатству.
Знатные трубадуры могли разориться, поддерживая своих неимущих собратьев по искусству. А сын скорняка Пейре Видаль, прославившийся своими сумасбродствами (например, влюбившись в даму по имени Лоба, что на окситанском означает «волчица», он в знак своего ей служения бегал по горам, натянув на себя волчью шкуру), напротив, возвысился, «держал великолепных коней, носил роскошное оружие» и имел слуг, ибо блистал трубадурским талантом.
На поэтических состязаниях (эквиваленты северофранцузских рыцарских турниров) все трубадуры были равны, первым мог стать как знатный сеньор, так и безвестный рыцарь. Трубадуры передвигались по одним и тем же дорогам, влюблялись в одних и тех же дам, на одних и тех же кораблях плыли за море, перенимали друг у друга профессиональные навыки.
Тема «дальней любви», одна из самых романтических в мировой литературе, стала темой канцоны Джауфре Рюделя, канцоны, ставшей едва ли не самым поэтичным стихотворением всей староокситанской поэзии. У Рюделя будет множество подражателей и последователей, ибо ни время, ни границы оказались не властны над его канцоной, которая будет вдохновлять и Петрарку, и Эдмона Ростана, и Генриха Гейне…
Впрочем, многие церковники считали куртуазию трубадуров безнравственной, ибо согласно её канонам, прекрасная дама, которой трубадур служит и любви которой добивается, - дама далекая, недосягаемая и замужняя. Но в эпоху Средневековья понятия «брака по любви» не существовало вовсе, и Церковь освящала союз мужчины и женщины ради продолжения рода, а семьи, особенно знатные, искали в браке своих отпрысков экономических и политических выгод. И получалось, что и трубадуры, и катары призывали мужчин и женщин следовать повелению сердца, а не чужим указаниям.
И творчество трубадуров, и религия катаров оставили свой неизгладимый след в истории Южной Франции. Многонаселённые города Окситании процветали, между общественными классами не существовало непроницаемой перегородки: крепостной мог стать горожанином, а сын его уже надеялся стать рыцарем.
Приведем яркий бытовой пример толерантности, царившей в тогдашнем окситанском обществе: в Тулузе в общественные бани евреев допускали по пятницам, а женщин легкого поведения - по понедельникам, и таким образом все горожане имели возможность ходить чистыми. Надо также сказать, что окситанские сеньоры охотно делали евреев своими управляющими, позволяя им руководить христианами, что строго запрещалось Римской Церковью.
А еще окситанские сеньоры хотели свободно вступать в браки и разводиться (граф Раймон VI Тулузский был женат пять раз), а также брать налоги с богатых католических аббатств, и эти желания побуждали их благоволить к катарам. Знатные окситанские дамы тоже благоволили к катарам, ибо смутно ощущали, что эта вера стремится дать женщине больше достоинства и свободы и уравнять ее в правах с мужчиной. Ведь если бесплотная и не имеющая пола душа свободно переселяется в любое тело, как мужское, так и женское, значит, и женщины, и мужчины равны.
Куртуазные законы трубадуров также возвышали женщину, отводя ей видное место в обществе, а в так называемых «судах любви» женщины и вовсе решали судьбы влюбленных. Таким образом складывалось общество, объединенное общими духовными ценностями. Эти ценности назывались на окситанском «pretz» и «paratge». Pretz означало то, что создавало достоинство человека: его поведение и манеры, его образ мыслей и его служение. Paratge - это и доблесть, и честь, и порядочность, и равенство, и отрицание права сильного, и уважение к человеческой личности - как к своей собственной, так и к личности ближнего.
Но в начале 13 в. над безоблачным существованием окситанских замков и дворов нависла страшная угроза, а пройдет еще девять лет, и золотой век трубадуров и веротерпимости навсегда канет в Лету. Что же именно стало тем пусковым механизмом, который привел в действие страшную военную машину, управлявшуюся папой и его легатами?
Множество благородных окситанских семейств стали склоняться к катаризму. В то же время эти же самые семейства, проживавшие в замках и имевшие свои собственные дворы, являлись основными очагами куртуазной культуры, вокруг которых расцветало блистательное искусство трубадуров. То есть, катары и трубадуры вращались в одном и том же обществе и при одних и тех же дворах.
Жители селений, расположенных вокруг замков, охотно оказывали гостеприимство «совершенным» и «добрым людям», в то время как владельцы замков (где нередко гостили и трубадуры) предоставляли жилища верховному духовенству катаров, в частности, катарским «епископам». Под защитой крепостных стен таких замков зачастую располагались целые поселения, где бок о бок с сеньорами в добром соседстве жили крестьяне и ремесленники. Брожение умов, коловращение слухов и идей способствовало возникновению крупных очагов катарской ереси, повсюду в Окситании катарам оказывали покровительство.
Возможно, если бы катары ограничивались только дебатами со своими противниками, гонения на них были бы не столь жестоки. Но альбигойцы, порывая с устоявшимися церковными порядками, выдвигали требования политического и социального характера, подвергая нападкам иерархическое устройство общества, отказываясь приносить феодальную присягу, признавать католическое духовенство и заведенные им порядки, не желая платить десятину и прочие поборы, взимаемые Церковью с крестьян и жителей городов. Некоторые сеньоры даже собирали шайки разбойников (или рутьеров, как их называли в Окситании) и грабили, разоряли церкви.
1209 год положил конец блистательной толерантной цивилизации, зародившейся на Юге Франции в те далекие времена, когда Франция еще не являла собой единого государства. В окситанском обществе, увлеченном поэзией и радостями жизни, не нашлось сил для решительного и повсеместного отпора крестоносному воинству, быстро превратившемуся в армию обыкновенных захватчиков. А катары, распространение учения которых и стало поводом для крестового похода на Окситанию, были решительными противниками любого насилия. Ни лира, ни слово не смогли заменить меч... Впрочем, это уже начало другого рассказа - о крестовом походе против альбигойцев, жестоком времени, когда уделом прекрасных дам стали слезы и гибель.
Что до замка Кастельно, то он был участником всех тех событий, что описаны выше. Но об этом в следующем посте.
[Источники:]
1. Елена Морозова "Трубадуры и катары" http://www.erfolg.ru/m&w/trobador.htm
2. Елена Морозова “ВО СЛАВУ РЫЦАРСТВА И ЧЕСТИ. О героическом эпосе Окситании” http://magazines.russ.ru/nov_yun/2000/5/moroz.html
3. Т.Б. Алисова, К.Н. Плужникова "Старопровансальский язык и поэзия трубадуров"
- Господи, как скучно мы живем! В нас пропал дух авантюризма! Мы перестали лазить в окна к любимым женщинам… Мы перестали делать большие хорошие глупости…©
Каждый раз, приступая к написанию очередного рассказа о замке, вспоминаю эту "тираду" из "Иронии судьбы.." С уст так и просится на волю протяжное: "Даааа, было время!" И дело вовсе не в том, что женщины всё больше становятся похожими на мужчин, а мужчины - на женщин. С каждым годом из нашей жизни уходят какие-то прекрасные вещи, понятия, поступки - то, что когда-то было само-собой-разумеющимся, обычным-привычным-"правильным". Теперь лишь остаётся об этом читать, вздыхать и пересказывать. И я пишу...
..Пишу, пропуская через себя все события, лица, имена-даты, любовь и ненависть. Погружаюсь в эпоху и веду за собой, чтобы помнили. Чтобы чувствовали и любили..Но КАК охватить в одном посте сотни веков истории? Как донести, не расплескав, тысячелетнюю чашу Памяти? Каждый замок для меня - словно Святой Грааль. И каждый раз - повод задуматься.
...Менестрель. Слово-то какое красивое! В его звучании и шёпот луговых трав, и переливчатые колокольчики ручья, и грёзы влюблённого сердца. Когда-то трубадуры и менестрели были неотъемлемой частью людского бытия, составляющей частью, признаком эпохи. И что теперь? Куда подевались эти сладкоголосые воспеватели-рассказчики? Появись сейчас такой менестрель на улицах, его сразу же объявили бы городским сумасшедшим. Но дамы бы встрепенулись - женское сердце всегда откликается на романтический призыв. Дамы - они такие ду.. дамы:))
Нет, любовная лирика осталась, не спорю. На эстраде, у костра под гитарку, барды опять же..И вот эти глупые надписи на асфальте под окном: "Катя, я тебя люблю!" Почему глупые? - Да просто раньше мужчины не стеснялись вслух, во всеуслышание заявлять о своей любви, и днём, и ночью (когда серенада разносилась на всю округу):
Венец творенья, дии-и-и-и-ивная Диаааана,
Вы слааа-дкий сон, Вы слааа-дкий сон !
Виденьями любооооовного дурмааана
Я оо-пьянён, я оо-пьянён!
А теперь вот - анонимная надпись мелом. И все Кати в доме гадают: я ль на свете всех милее? Зачем вводить в заблуждение весь дом? Зачем давать надежду и повод для разборок между супругами? Если пишите, то пишите конкретно: Имя, фамилия, отчество, номер квартиры, год рождения (и уточните, кто конкретно хочет эту Катю, чтобы не было потом: "а тому ли я дала?":)). Ну, это так...мысли вслух и не по существу.
Что до серенад, то их нынче исполняют лишь мартовские коты - вот чьи чувства не задушишь, не убьёшь. Всем векам назло! Ничего и никого не боятся, черти полосатые!
Но вернёмся к теме рассказа. Итак, трубадуры. Вы задаётесь вопросом: при чём здесь вообще эти самые трубадуры? Мы же вроде как про средневековые замки пришли почитать.. Но дело в том, что история практически всех замков Аквитании неразрывно связана с трубадурами. Рассказывать о замках и не вспомнить при этом о трубадурах - непростительная ошибка.
Вообще, то, о чём дальше пойдёт речь, нужно было вынести во главу угла - рассказать в самом начале, в первом же посте про Аквитанию. Ибо без этого все мои рассказы об этом регионе теряют смысл. Чтобы постичь душу, нужно знать истоки. Чтобы понять и прочувствовать, нужно окунуться в историю с головой. Кто готов перенестись на 1000 лет назад - прошу следовать за мной (остальные просто смотрят картинки)).
фото с оф. сайта: http://castelnaud.com/
`````````````````````````````````````````````````````````````````````````````````````````````
На юге существовала, существует по сей день
и будет существовать “вечно другая” Франция.
Фернан Бродель
Южные провинции Франции всегда были и, как утверждает историк Фернан Бродель, есть и будут “особенным”, “вечно другим” краем. Истоки “особенности” Южной Франции уходят в далекое прошлое, к временам, когда римляне, предводительствуемые Юлием Цезарем, захватили древнюю Галлию и начали насаждать там свои порядки, свою администрацию, свой язык. Процесс адаптации местным населением цивилизации латинян получил название романизации. Романизация Галлии не была равномерной, и южные провинции, прежде всего Нарбоннская Галлия (будущие Прованс и Лангедок), испытали гораздо более сильное влияние римской культуры.
Граница между Северной Францией и Южной проходила по реке Луаре. Суровые северяне жили по законам обычного права, принесенного франками, а избалованные знойным солнцем южане - по сохранившимся со времен завоеваний Цезаря законам права римского.
Гордое и свободное “да” под жарким южным солнцем звучало как “ок”, в то время как на севере страны утвердительная частица звучала как “ойль”.
Французы-северяне говорили на грубом для южного уха старофранцузском языке (который современным французам приходится изучать специально, как нам - древнерусский), а южане-окситанцы - на певучем староокситанском языке. Собственно, от названия языка «ок» (langue d'oc) и было образовано название «Окситания» - край, где говорят на «языке ок».
Автор: Jiròni B. - собственная работа, Ссылка
Термины «Окситания» и «окситанский» довольно поздние - впервые они появились в латинских документах 14 в., а в современный обиход вошли в 1970-е гг. Прежнее название Юга Франции (применительно к Средним векам) - Прованс, а языка, соответственно, - старопровансальский. Разумеется, сейчас во Франции везде говорят по-французски. Принцип «Единая Республика - единый язык», выдвинутый Французской революцией 18 в. полностью воплотился в жизнь.
Но вернёмся к истокам. Давайте более детально рассмотрим различия между Югом и Севером. Ведь дело не только в языке - были и более фундаментальные расхождения, которые активно влияли на все сферы жизни, включая особенности строительства замков. Впрочем, особо углубляться в тему я не буду (пост не о том) - всего лишь расставлю акценты, для общего понимания ситуации, такскать.
Итак, Север. Уже в эпоху Капетингов здесь складывается классическая форма феодального общества: преобладает натуральное хозяйство и сельский уклад жизни, замок (вилла) сеньора строится отгороженным от бесправных крестьян, обрабатывающих его землю.
Муниципальная администрация городов полностью зависит от феодала (короля, графа), всегда готового подавить с помощью войска любые возмущения горожан.
Кроме того, феодалы всех рангов находились под жестким контролем католической церкви, так как Римские папы с помощью угрозы отлучения (интердикта) могли принудить князей и даже короля к покаянию, приговорить к бичеванию и изгнанию или использовать их военную силу в Крестовых походах.
К югу от течения реки Луары взаимоотношения между феодалами, церковью и городскими общинами складывались иначе. Сохранение традиций римского права, охранявшего личные свободы, способствовало установлению в обществе открытости и терпимости.
Близость Средиземного моря, через которое пролегали тогдашние главные морские торговые пути, способствовала экономическому развитию региона. В результате на юге Франции сложилось национально-территориальное единство, обладающее не только собственным письменно-литературным языком, но и особым социально-экономическим укладом, отличительным признаком которого являлась ведущая роль городов.
В самые мрачные столетия Средневековья города продолжали оставаться торговыми и культурными центрами и сохранили вплоть до XIII в. административную структуру римских муниципиев (консулы, сенат, народное собрание).
Каркассон.
Известный историк средневековой Окситании Н. А. Осокин следующим образом характеризует структуру и функции городского правления (общины) южного города:
«Каждая община могла вооружаться для защиты своей чести и безопасности как против соседних общин, так и против феодальных баронов, которые имели замки в пределах ее территории. Община сама заключала торговые трактаты и союзные договоры с другими городами, равным образом с чужеземными, например, итальянскими.
Суд отправлялся консулами, независимыми от графов и феодалов <...> Консулы имели при себе советы, более или менее многочисленные и составленные из разных классов общества. <...> Верховенство графов и баронов оказывалось поэтому только номинальным. Это были почетные люди, жившие будто на жалованье у городов, которые содержали их вместе с двором и семействами. Титуловали их ради древнего происхождения родов, но в сущности обращались к ним самим, к их вассалам и рыцарям только в случае внешней опасности».
Я в весьма сжатой форме рассказала об основных различиях между Югом и Севером, но и этого вполне достаточно, чтобы понять, насколько противоположны во всех отношениях были эти два "мира". Трудно представить, что их разделяла всего лишь река.
Пока Север гнобил крестьян и прогибался под Папой римским, Юг продолжал цвести и развиваться.
Контакты с Востоком и с испанскими арабами не только открывали провансальцам доступ к новым материальным ценностям, но и расширяли их культурные и научные горизонты.
«По делам торговым вся земля провансальского языка должна была жить в постоянном общении с евреями и мусульманами. На образованном Юге они пользовались большими правами, чем где"либо; они невольно настраивали местных жителей на иноверие или по крайней мере на вольное толкование христианства».
Однако для католической церкви иноверцы не представляли большой опасности, так как ни арабы, ни евреи не подрывали основ католических догм, а только приучали католиков к веротерпимости. Настоящими врагами католиков были христиане, толковавшие по своему учение Христа и, что еще хуже, объявлявшие самих католиков еретиками. И не без основания. Разложение служителей Ватикана всех рангов (за редкими исключениями) достигло к концу XII в. всех возможных пределов.
Это эпоха, когда св. Петр Дамьен писал папе Льву IX (1048-1054): «Епископы открыто содержат любовниц, а священники развратничают с собственными незаконнорожденными детьми. Они все прелюбодеи, продажные твари и убийцы. Да примет наконец Ваше Священство меры!»
Папа Лев IX ограничился следующим ответом: «Число виновных столь велико, что затрудняет проведение любых дисциплинарных мер и вынуждает меня сохранять на церковной службе даже преступников!»
В XIII в. св. Бонавентура заявляет, что «большая часть клириков - известные распутники. Они содержат любовниц у себя дома или в других местах. На глазах у всех они развратничают с несколькими женщинами».
Папа Иннокентий III, вдохновитель крестового похода против альбигойцев, писал тогда в аббатство Сен-Дени: «В нашем городе есть священники, которые, злоупотребляя своим саном, нарушают ночной покой обывателей, вламываясь силой в бордели, чтобы предаться там непотребству. Они пристают даже к дочерям горожан, что вызывает недовольство, а порой дело доходит до бунта».
Дурные нравы также процветали среди духовенства. Пьер Почтенный, бывший в XII в. аббатом Клюни, запретил монахам принимать послушниц у себя в кельях, ибо весь монастырь наполнен гнуснейшим развратом.
А Парижский собор 1212 г. запретил монахам и монашенкам спать в одной постели «ввиду опасности проявления невоздержанности». Тьери де Ньем, секретарь папы Урбана IV, ставший в 1396 г. архиепископом Камбре, с возмущением писал: «Монашенки грешат с епископами, монахами и послушниками. Иногда они изгоняют плод, но некоторые, презрев родительскую любовь и страх Божий, даже убивают своих новорожденных детей».
Рыба тухнет с головы. Достаточно вспомнить нравы некоторых пап, правивших в ту эпоху, чтобы понять их снисходительность в отношении нравов духовенства. Иоанн XXII (1249-1334), ставший папой римским в 1316 г., поставил отпущение грехов клирикам на финансовую основу:
«Священник, лишивший невинности девственницу, платит 2 ливра 8 су». (совсем даром)
«Монашенка, которая отдалась нескольким мужчинам одновременно или по очереди в стенах монастыря или вне его и которая хочет стать аббатисой, платит 131 ливр 15 су». (такая "многостаночница" могла бы и больше заплатить)
«Священник, который хочет сожительствовать со своей родственницей, платит 76 ливров один су» ( за ваши деньги - любой каприз, грешите чаще, платите больше!)
Иоанн XXII прижил сына от кровосмесительной связи со своей сестрой. Родившийся в Савердене, графство Фуа, этот ребенок был объявлен официально сыном местного булочника по имени Фурнье. Именно в связи с этим дата и даже год его рождения тщательно скрывались. Под именем Бенедикта XII он наследовал папский престол у своего отца Иоанна XXII в 1334 г.
Бенедикт XII
Будучи сам строгих нравов, он преследовал распущенных священников. Однако воспылал любовью к сестре известного поэта Петрарки, которой было 16 лет, и приказал похитить девушку. Петрарка начал энергично протестовать, возмущаться, что Авиньон, став папской резиденцией, превратился из-за присутствия там всего этого клира в огромный лупанарий, то есть публичный дом - и попал в руки инквизиторов за оскорбление Его Святейшества. Дабы спасти жизнь, поэту пришлось бежать.
Франческо Петрарка
Таким образом, безудержная роскошь, разврат, мздоимство, покупка-продажа должностей, угрозы интердиктом городам и князьям сделали католическое духовенство в свободолюбивом Провансе предметом всеобщей ненависти. Епископов и аббатов зачастую изгоняли с церковных кафедр, избивали и даже убивали.
Авторитет католической церкви упал так низко, что на их интердикты провансальские князья не обращали внимания и объединялись с горожанами в преследовании церковников. Однако поскольку религиозное чувство и приверженность к христианской религии осталось непоколебимым, повсюду стали возникать «еретические» учения, в основе которых лежало требование возврата к учению Христа, изложенному в Евангелиях и в деяниях апостолов.
По существу это было требование очищения церкви, необходимость которого понимали и сами католические иерархи. Как не вспомнить горькие слова св. Бернара: «Ниспошлет ли мне Господь милость увидеть перед смертью такие времена, когда отец семейства не будет считать, что отдать дочь в монастырь - то же самое, что сдать ее в бордель?..»
Как видим, католическая церковь с успехом справлялась с тем, чтобы настроить против себя народные массы. И если на Севере любые волнения-возмущения тут же подавлялись, на Юге чаша терпения полилась через край - в XII веке в Окситании стали появляться катары (от греческого “катарос” - “чистый”). Впрочем, сами катары себя так не называли. Обычно их называли "Добрыми людьми". Такое название иногда указывают, исходя из слов Иисуса: «Я есмь Пастырь Добрый» (Иоанн 10, 11).
Но есть и другое объяснение. В исторических документах упоминается о том, что катары были действительно в прямом смысле слова добрыми людьми. Они вдохновляли окружающих силой своего духа, человечностью, милосердием и добротой. Духовная сила, которую они собой являли, не нуждалась ни в помпе, ни в пышных церемониях. Они были тем, чем сами себя называли: Церковью любви.
Высказываются предположения, что источником дуалистической ереси катар стало учение болгарских богомилов, а так же манихейские откровения, которые проникли на юг Франции вместе с возвращавшимися с Востока крестоносцами, в частности с теми, кто в 1096 году вместе с Тулузским графом Раймоном IV отправился воевать за гроб Господень (сам граф погиб при осаде Триполи в 1105 году).
Раймон IV, Граф Тулузский
Катары верили в Доброго Бога - творца невидимого духовного мира, и Бога Злого (Сатану) - создателя несовершенного мира земного.
В чем заключалась суть этой ереси? Воспринимая окружающий их материальный мир как творение Сатаны, которое в конце времен будет непременно уничтожено, катары единственно реальным миром считали мир небесный, куда надобно стремиться попасть. И если тело человека материально и нечисто, то дух его является божественной искрой, которая и приведет его в Царство Света.
Душа, где обитает эта искра, после гибели своей оболочки может переселиться в иное тело, дабы продолжить путь покаяния и очищения. Вера в последовательное переселение душ предписывала никого не убивать, в том числе и животных. Ибо вне зависимости от того, какую жизнь прожил верующий, плохую или хорошую, он мог возродиться в теле не только человека, но и животного, и убивая живое существо, верующий мог прервать путь покаяния. Отсюда вытекал отказ от мяса и яиц. Рыбу есть дозволялось, ибо считалось, что она «самозарождается из грязи».
Дабы не заставлять души страдать в этом несовершенном мире, следовало воздерживаться от сексуальных контактов или принимать меры, противодействующие зачатию. Катары были противниками официального брака и выступали за свободный союз, основанный на взаимности чувств и не требующий освящения Церкви. Впрочем, простым верующим не возбранялось вступление в церковный брак, чтобы церковники не рассматривали их как «живущих в преступном сожительстве». Тем не менее, церковники считали катаров содомитами и обвиняли их в безнравственности и разрушении семьи.
Катары презирали таинства, крест, культовые обряды и церковные здания, доктрина катаров предполагала как можно более полное отстранение от мира, ее последователи должны были приучать себя к наиболее суровым формам аскетизма, доступным, разумеется, только избранным подвижникам - «совершенным».
Из-за пессимистического отношения к миру, катаров обвиняли в том, что их церковь поощряет самоубийства. Прямых доказательств тому нет, но когда начались гонения на катаров, все, даже самые рьяные их противники признавали, что катары проявляли неслыханное мужество перед лицом смерти - перед ужасной гибелью в огне.
Но эти факты говорят, скорее, не о склонности к самоубийству, а об удивительном мужестве последователей учения, сознательно предпочитающих смерть отречению от веры. Ибо в отличие от католической обрядности, когда младенцев с первых дней появления на свет принимали в лоно Церкви, катарами становились люди взрослые, сделавшие сознательный и свободный выбор.
Многие в Окситании - от беднейшего крестьянина до знатного графа - делали выбор в пользу религии катаров. Их привлекали как простые и «дешевые» обряды, так и суровая честность проповедников-«совершенных», у которых слово не расходилось с делом. «Совершенные» довольствовались малым, сами зарабатывали себе на пропитание и в любую погоду пускались в путь, чтобы принести утешение страждущим.
Один из обрядов катаров так и назывался «утешением» (consolament). Этот обряд проводили при посвящении в «совершенные», а также когда простому верующему грозила гибель, и он хотел достойно встретить свою кончину. Церемония была проста: «верующий» отвечал на несколько вопросов, а затем «совершенные» возлагали на него руки, а на голову - книгу Нового Завета. Участники обряда по очереди преклоняли перед ним колена, и на этом все заканчивалось. В этом обряде катары, скорее всего, усматривали своего рода причастие, посредством которого человек принимал Святого Духа.
Отправление культа у катаров могло совершаться в любом месте - они могли молиться и читать проповеди где угодно: в лесах, замках или домах.
Так как среди катаров было много ремесленников-ткачей, их также нередко называли «ткачами». Ткацкое ремесло позволяло собирать, не вызывая подозрений, под одной крышей группу людей, к которым и приходил проповедовать и наставлять «совершенный» - мужчина или женщина. И нередко женщины-«совершенные» садились за прялку и начинали работать, в то время как с уст их лилась неспешная проповедь. Длинные черные шерстяные плащи с капюшонами, перепоясанные по талии поясом, отличали одежду «совершенных» - и мужчин, и женщин - от одежды простых верующих.
Катаризм с быстротой пламени распространился среди самых различных слоёв окситанского общества, от владетельных сеньоров до городской бедноты, чему в немалой степени содействовала уже упомянутая атмосфера терпимости и равенства свободных людей перед законами.
Таким образом в Южной Франции возникла вторая церковь, оппозиционная католической (в XII веке в городах Прованса обычно было два епископа - католический и катарский). Эпицентром ереси была вотчина виконтов Тренкавелей - города Альби, Ламбер, Безье, Каркассон. От города Альби провансальские катары получили свое название альбигойцы.
Проповедники катаров, в личной жизни подававшие пример трудолюбия и презрения к богатству, часто вызывали на диспуты католических прелатов, погрязших в роскоши и лени, и легко побеждали их.
Знаменательным событием в противостоянии двух церквей был организованный в 1165 году в городе Ламбер диспут католических богословов с альбигойскими. Именно там, при большом стечении народа, впервые прозвучали в речах катаров, прямо в лицо католическим епископам, обвинения в их адрес:
«Епископы и священники, - говорили они, - вовсе не имеют тех качеств, которые некогда завещал им апостол Павел: это жадные волки, соблазнители, тщеславные люди, они ищут только богатств и почестей, им нужны только поклоны на улицах да первые места на пиршествах вельмож, вся их
забота в золотых кольцах с камнями да в пышных нарядах, во всем они идут наперекор заветам Христа, и народ потому не должен им повиноваться».
Среди «совершенных» были и женщины - например, Эсклармонда, сестра могущественного графа де Фуа. В 1207 году во время диспута с католическими проповедниками (одним из них был основатель ордена доминиканцев Доменико де Гусман) Эсклармонда попыталась выступить наравне с другими «совершенными», но католики немедленно посоветовали ей «вернуться к своей прялке». Возвышение женщины в Окситании вызывало раздражение у церковников не меньше, чем сама альбигойская ересь.
Эсклармонда де Фуа
Впрочем, катары были не единственными, кто будоражил умы и души граждан той эпохи -одновременно с катарами на Юге Франции появились и трубадуры. Да-да, именно в Провансе, сиречь в Окситании, зародилась удивительная, не имевшая себе равных поэзия трубадуров, влияние которой испытали все соседние литературы - и Северной Франции, и Италии, и королевств Пиренейского полуострова.
Трубадуры создали рифмованную лирическую поэзию на новом (т.е. не латинском) языке. Именно они наметили основные направления и формы европейской поэзии, а главное, дали модель любовного переживания, ставшую неотъемлемой частью европейской культуры чувств. И все влюбленные Европы, а значит, все мужчины и женщины, ибо любовь никого не обходит стороной, могут сказать о себе: «Все мы вышли из куртуазной любви трубадуров».
Эпоха трубадуров продолжалась почти два столетия - с рождения “первого трубадура”, знатного сеньора Гильема, IX герцога Аквитанского (1071-1126), и до ухода с поэтической сцены “последнего трубадура”, Гираута Рикьера, годы деятельности которого пришлись на 1254-1292. И все два столетия трубадуры, образно говоря, воспевали возвышенную, недосягаемую любовь и жаловались на отказ неумолимой красавицы.
Слово “трубадур” происходит от староокситанского trobador, что буквально означает “изобретающий”, “находящий новое”.
“Поэзия проснулась под небом полуденной Франции - рифма отозвалась в романском языке; сие новое украшение стиха, с первого взгляда столь мало значащее, имело важное влияние на словесность новейших народов... Трубадуры играли рифмою, изобретали для нее всевозможные изменения стихов, придумывали самые затруднительные формы...” Эти слова о лирике трубадуров принадлежат Александру Сергеевичу Пушкину.
“Я люблю, значит, я пою”, - говорили трубадуры, предвещая знаменитое высказывание философа-рационалиста Декарта “cogito ergo sum” - “я мыслю, значит, я существую”.
Новое куртуазное мировоззрение, выработанное трубадурами, кардинально меняло тогдашний взгляд на женщину, внушенный церковью. Из “сосуда греха”, существа нечистого, чье тело Дьявол сделал своим излюбленным местом пребывания, женщина становилась высшим существом, служение которому составляло цель жизни благородного рыцаря.
В мире трубадуров правил Амор, значительно отличавшийся от своего античного предшественника - Амура, ибо вел влюбленного не столько к любви-обладанию, сколько к любви возвышающей и совершенствующей душу. Эта идеальная любовь находила свое выражение в служении, одном из главных понятий средневековой ментальности.
Служение связывало друг с другом представителей “самого сильного”, вооруженного рыцарского сословия. Ритуал, посредством которого устанавливалась вассальная зависимость между знатным и богатым сеньором и менее состоятельным рыцарем, состоял в том, что сюзерен простирал руку к тому, кто намеревался стать его вассалом, а тот, сложив руки, преклонял колени.
Обряд назывался оммаж (франц. hommage), сопровождался клятвой в верности и иногда скреплялся поцелуем в губы договаривающихся сторон. После принесения оммажа сюзерен был обязан защищать своего вассала, а тот в свою очередь обязан был служить ему советом и помощью, “consilium et auxilium”. В терминах феодального оммажа описывали рыцари-трубадуры свое служение даме-сюзерену, чьи повеления они готовы были исполнять.
Трубадуры научили мужчин славить Прекрасную Даму, создали неповторимый куртуазный мир, где царила женщина - Дама, Донна, прекрасная и недосягаемая. Эталоном любовного чувства стала идеальная любовь к далекой Даме, служение ей облагораживало рыцаря и возвышало над повседневностью.
Потому и пользовались трубадуры и сопровождавшие их жонглеры столь большим почетом в феодальных замках, что они не только развлекали зачастую неграмотных сеньоров, но и пробуждали в них «чувства добрые» и благородные стремления.
И среди этих первопроходцев изысканных чувств женщины выступали наравне с мужчинами. Женщин, сочинявших стихи, именовали трубадурками ( trobairitz по-староокситански; - в русском языке это слово иногда находят не слишком благозвучным :)). Их было, разумеется, значительно меньше, чем мужчин, однако все они обладали высочайшей культурой и столь же виртуозно сочиняли стихи, посвященные любовным переживаниям. Самой знаменитой женщиной-трубадуром была графиня де Диа.
Зачастую трубадур являлся одновременно и автором слов и музыки, и исполнителем. Лирическая поэзия трубадуров звучала под мелодии, которые чаще всего исполнялись на виолах и тамбуринах. Правда, исполнение, равно как и музыкальное сопровождение, нередко брали на себя жонглеры, ибо не все староокситанские поэты были в равной мере наделены и даром «переплетать слова», и приятным голосом.
В «поэтическом цехе» трубадуров-мужчин были выходцы из всех социальных слоёв тогдашнего общества - от герцога до простолюдина, и внутри этого сообщества превыше всего чтили тех, кто более всех преуспел в трубадурском искусстве. Трубадур-знатный сеньор пускался в странствия ради славы, трубадур-простолюдин, для которого поэтическое искусство зачастую являлось единственным способом заработать себе на жизнь, также стремился к известности, ибо она вела его к возвышению и богатству.
Знатные трубадуры могли разориться, поддерживая своих неимущих собратьев по искусству. А сын скорняка Пейре Видаль, прославившийся своими сумасбродствами (например, влюбившись в даму по имени Лоба, что на окситанском означает «волчица», он в знак своего ей служения бегал по горам, натянув на себя волчью шкуру), напротив, возвысился, «держал великолепных коней, носил роскошное оружие» и имел слуг, ибо блистал трубадурским талантом.
На поэтических состязаниях (эквиваленты северофранцузских рыцарских турниров) все трубадуры были равны, первым мог стать как знатный сеньор, так и безвестный рыцарь. Трубадуры передвигались по одним и тем же дорогам, влюблялись в одних и тех же дам, на одних и тех же кораблях плыли за море, перенимали друг у друга профессиональные навыки.
Тема «дальней любви», одна из самых романтических в мировой литературе, стала темой канцоны Джауфре Рюделя, канцоны, ставшей едва ли не самым поэтичным стихотворением всей староокситанской поэзии. У Рюделя будет множество подражателей и последователей, ибо ни время, ни границы оказались не властны над его канцоной, которая будет вдохновлять и Петрарку, и Эдмона Ростана, и Генриха Гейне…
Впрочем, многие церковники считали куртуазию трубадуров безнравственной, ибо согласно её канонам, прекрасная дама, которой трубадур служит и любви которой добивается, - дама далекая, недосягаемая и замужняя. Но в эпоху Средневековья понятия «брака по любви» не существовало вовсе, и Церковь освящала союз мужчины и женщины ради продолжения рода, а семьи, особенно знатные, искали в браке своих отпрысков экономических и политических выгод. И получалось, что и трубадуры, и катары призывали мужчин и женщин следовать повелению сердца, а не чужим указаниям.
И творчество трубадуров, и религия катаров оставили свой неизгладимый след в истории Южной Франции. Многонаселённые города Окситании процветали, между общественными классами не существовало непроницаемой перегородки: крепостной мог стать горожанином, а сын его уже надеялся стать рыцарем.
Приведем яркий бытовой пример толерантности, царившей в тогдашнем окситанском обществе: в Тулузе в общественные бани евреев допускали по пятницам, а женщин легкого поведения - по понедельникам, и таким образом все горожане имели возможность ходить чистыми. Надо также сказать, что окситанские сеньоры охотно делали евреев своими управляющими, позволяя им руководить христианами, что строго запрещалось Римской Церковью.
А еще окситанские сеньоры хотели свободно вступать в браки и разводиться (граф Раймон VI Тулузский был женат пять раз), а также брать налоги с богатых католических аббатств, и эти желания побуждали их благоволить к катарам. Знатные окситанские дамы тоже благоволили к катарам, ибо смутно ощущали, что эта вера стремится дать женщине больше достоинства и свободы и уравнять ее в правах с мужчиной. Ведь если бесплотная и не имеющая пола душа свободно переселяется в любое тело, как мужское, так и женское, значит, и женщины, и мужчины равны.
Куртуазные законы трубадуров также возвышали женщину, отводя ей видное место в обществе, а в так называемых «судах любви» женщины и вовсе решали судьбы влюбленных. Таким образом складывалось общество, объединенное общими духовными ценностями. Эти ценности назывались на окситанском «pretz» и «paratge». Pretz означало то, что создавало достоинство человека: его поведение и манеры, его образ мыслей и его служение. Paratge - это и доблесть, и честь, и порядочность, и равенство, и отрицание права сильного, и уважение к человеческой личности - как к своей собственной, так и к личности ближнего.
Но в начале 13 в. над безоблачным существованием окситанских замков и дворов нависла страшная угроза, а пройдет еще девять лет, и золотой век трубадуров и веротерпимости навсегда канет в Лету. Что же именно стало тем пусковым механизмом, который привел в действие страшную военную машину, управлявшуюся папой и его легатами?
Множество благородных окситанских семейств стали склоняться к катаризму. В то же время эти же самые семейства, проживавшие в замках и имевшие свои собственные дворы, являлись основными очагами куртуазной культуры, вокруг которых расцветало блистательное искусство трубадуров. То есть, катары и трубадуры вращались в одном и том же обществе и при одних и тех же дворах.
Жители селений, расположенных вокруг замков, охотно оказывали гостеприимство «совершенным» и «добрым людям», в то время как владельцы замков (где нередко гостили и трубадуры) предоставляли жилища верховному духовенству катаров, в частности, катарским «епископам». Под защитой крепостных стен таких замков зачастую располагались целые поселения, где бок о бок с сеньорами в добром соседстве жили крестьяне и ремесленники. Брожение умов, коловращение слухов и идей способствовало возникновению крупных очагов катарской ереси, повсюду в Окситании катарам оказывали покровительство.
Возможно, если бы катары ограничивались только дебатами со своими противниками, гонения на них были бы не столь жестоки. Но альбигойцы, порывая с устоявшимися церковными порядками, выдвигали требования политического и социального характера, подвергая нападкам иерархическое устройство общества, отказываясь приносить феодальную присягу, признавать католическое духовенство и заведенные им порядки, не желая платить десятину и прочие поборы, взимаемые Церковью с крестьян и жителей городов. Некоторые сеньоры даже собирали шайки разбойников (или рутьеров, как их называли в Окситании) и грабили, разоряли церкви.
1209 год положил конец блистательной толерантной цивилизации, зародившейся на Юге Франции в те далекие времена, когда Франция еще не являла собой единого государства. В окситанском обществе, увлеченном поэзией и радостями жизни, не нашлось сил для решительного и повсеместного отпора крестоносному воинству, быстро превратившемуся в армию обыкновенных захватчиков. А катары, распространение учения которых и стало поводом для крестового похода на Окситанию, были решительными противниками любого насилия. Ни лира, ни слово не смогли заменить меч... Впрочем, это уже начало другого рассказа - о крестовом походе против альбигойцев, жестоком времени, когда уделом прекрасных дам стали слезы и гибель.
Что до замка Кастельно, то он был участником всех тех событий, что описаны выше. Но об этом в следующем посте.
[Источники:]
1. Елена Морозова "Трубадуры и катары" http://www.erfolg.ru/m&w/trobador.htm
2. Елена Морозова “ВО СЛАВУ РЫЦАРСТВА И ЧЕСТИ. О героическом эпосе Окситании” http://magazines.russ.ru/nov_yun/2000/5/moroz.html
3. Т.Б. Алисова, К.Н. Плужникова "Старопровансальский язык и поэзия трубадуров"