Болшево. Марина Цветаева. Окончание.
Начало ЗДЕСЬ и ЗДЕСЬ.
Продолжаю, вернее, заканчиваю свой рассказ о моем посещении Мемориального Дома-музея Марины Цветаевой в Болшево.
Научным сотрудником музея до 2000 года была Софья Николаевна Клепинина, дочка соседей Цветаевых-Эфрон. Когда она познакомилась с ними, ей было 12 лет. Но она прекрасно помнила и быт двух семей, и домашнюю обстановку , и приезд Цветаевой 19 июня 1939 года вместе с сыном в этот Болшевский дом. И её свидетельства, конечно, оказались бесценны.
Софья Николаевна Клепинина у окна комнаты Марины Цветаевой. Фото ОТСЮДА
Я зашла в гостиную - общую комнату, в которой две семьи должны были вынужденно общаться друг с другом. Семья Клепининых был большая и шумная. Николай Андреевич, Нина Николаевна (которая сразу же прозвала это жилище "Домом предварителного заключения"), сын Алексей с женой и полугодовалым ребенком, второй сын Дмитрий и 12-летняя Софья. Нина Николаевна сразу же предупредила, чтобы младшие члены семьи вели себя тихо. Она объясняла это тем, что приезжает Марина Ивановна - большой поэт, которую нельзя беспокоить. Но, конечно же, дети есть дети. А уединиться здесь было невозможно.
Вот что вспоминала Софья Николаевна: «Самое яркое мое воспоминание о Марине Ивановне - гостиная с окнами на железную дорогу; у одного из них стоит Марина Ивановна в очень характерной для нее позе: сложив на груди руки (с папиросой в правой) и даже чуть обхватив себя за плечи руками, словно поеживаясь; в доме тишина, видимо, никого, кроме нас двоих, нет (это случалось нередко, ибо я не помню, чтобы Марина Ивановна уезжала из дому, в отличие от остальных взрослых). Итак, тишина, сумерки, свет в комнате еще не зажжен, камин тоже не горит; Марина Ивановна стоит у окна вполоборота - я на фоне стекла вижу ее профиль, - но смотрит она в окно. Что-то очень сиротливое, холодное, неуютное…" ОТСЮДА.
Но сосредоточиться и представить себе эту картину мне было очень сложно. Мешали стеллажи с экспонатами, хотя для меня это были бесценнейшие реликвии - Марина Ивановна держала их в руках, носила, читала, прикасалась к ним. Это были подлинники. Фотографировать их было непросто, - стекло бликовало. Но кое-что я вам всё-таки покажу.
Фотография Марины Ивановны с дочерью Алей была сделана в 1913 году. Она была подарена Анатолию Штейгеру (адресат стихотворного цикла Цветаевой "Стихи сироте"). Подпись гласит "Только глаза вышли тёмные. Было и есть очень светлые. М.Ц. Ванв. 2-го августа 1936 г." А по периферии фотографии добавлено: "Я тогда писала как раз стихи о Москве, а Мандельштам - мне - о Флоренции и из Tristia. Двадцать лет назад. Але было - три."
Эту почтовую открытку Марина Ивановна прислала из Парижа Алексею Сеземану (сын Н.Н.Клепининой), когда у него родился сын с надписью " Алёше с самыми сердечными поздравлениями и пожеланиями. Февраль. 1939 г.М.Ц."
Еще одна почтовая открытка с автографом М.Ц., подаренная Дмитрию Николаевичу Журавлеву. Это актер, который не побоялся приезжать сюда в Болшево, чтобы устраивать здесь, за круглым столом, литературные вечера. Приезжал он с сестрой Сергея Яковлевича Эфрона - Елизаветой Яковлевной,
Очень элегантное платье Марины Ивановны. Судя по тому, как наряжали Марину Ивановну на её поэтические вечера в Париже, гардероб её был очень даже не велик. Очевидно, это был единственный выходной наряд. Как ему удалось уцелеть? Наверняка, она не брала его в эвакуацию, и платье хранилось у сестры мужа.
Бусы из горного хрусталя. Их Цветаева привезла из Чехии. Носила ли она их? Мне кажется. она больше любила тяжелые браслеты и кольца из серебра. А эти бусы она подарила здесь. в Болшеве, своей хорошей знакомой Нине Гордон "Марина вернулась, неся в руках бусы из голубого хрусталя. "Нина, это вам. Они очень подойдут к вашим голубым глазам. В первый раз всегда так трудно завернуть этот бочоночек у застежки". Эти бусы самые дорогие до сих пор у меня, и потому что они очень красивые, и потому, что их- подарила и надела на меня Марина." Она сказала еще. Это из Чехии".- из воспоминаний Нины Павловны Гордон.
"Она была очень близорука, но очков не носила, предпочитая свой собственный мир лица людей в украшающей их дымке, огромное солнце, расплывчатые дали - отчетливому миру беспощадной оптики. Когда ей хотелось что-либо рассмотреть, она подносила к глазам лорнет, и даже этот жест, связанный в нашем представлении со старомодной небрежностью, еще больше подчеркивал предельную интенсивность всего ее существа" - .из воспоминаний Ариадны Черновой Сосинской "В одном доме "На Смихове".
Кожаный пояс Марины Ивановны. Она любила пояса. Об этом вспоминают многие её мемуаристы. Я смотрела на очень красивый пояс, который когда-то стягивал тонкую талию Марины Ивановны, и мне вспоминались строчки из стихотворения Арсения Тарковского - её последней привязанности. Я была почти что уверена, что это был тот самый поясок, о котором он написал:
"Все, все связалось, даже воздух самый
Вокруг тебя - до самых звезд твоих -
И поясок, и каждый твой упрямый
Упругий шаг и угловатый стих..."
Записная книжка Марины Ивановны. По словам Софьи Николаевны, это та самая книжка, которую обнаружил елабужский гробовщик в фартуке Марины Ивановны. Если это так, то это очень печальный экспонат.
Это непростое пианино. Оно проделало очень большой путь из Москвы в Павлодар, затем обратно в Москву, а через 40 лет в Болшево. Пианино в Павлодар отправила в 1971 году сестра Марины Ивановны - Анастасия Ивановна, где в то время находился в ссылке её сын с семьей, как подарок для своей внучки Ольги Трухачевой.. В 1975 году Трухачевы вернулись в Москву, конечно же, вместе с пианино. В 2015 году Ольга привезла пианино в Музей: "Бабушка писала. что когда ее не станет и мне взгрустнется, чтобы я сыграла ей вслед... Она услышит. Тепрь я спокойна, так как знаю, что пианино будет звучать в музее её сестры - Марины. Рада. что люди будут слушать и слышать музыку. Думаю. что бабушка была бы довольна".
Среди экспонатов музея есть фотография панорамы Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Достоверно известно, что Марина Ивановна за все четыре месяца ездила в Москву всего один раз. Это было в конце августа, когда её пригласили в Москву, чтобы получить советский паспорт. В этот же день они с Алей посетили выставку. Нет никаких воспоминаний о впечатлениях Марины Ивановны о выставке, но, наверное, понравилось. Тем более - получен паспорт, то есть,. страна её приняла. В музее под стеклом есть крохотные фигурки коров и овечек - их они приобрели на выставке. Значит,. настроение было хорошее. А спустя несколько дней, 27 августа в Болшеве арестовали Алю.
В 1940 году Цветаева запишет: "Разворачиваю рану, живое мясо. Короче. 27-го в ночь арест Али. Аля веселая, держится браво. Отшучивается.
Забыла: последнее счастливое видение ее - дня за 4 - на Сельско-хозяйственной выставке, «колхозницей», в красном чешском платке - моем подарке. Сияла. Уходит, не прощаясь. Я: -Что же ты, Аля, тáк, ни с кем не простившись? Она в слезах, через плечо - отмахивается. Комендант (старик, с добротой): - Так - лучше. Долгие проводы - лишние слезы… "
Больше мать с дочерью никогда не увидели друг друга.
Ариадна Сергеева Эфрон (1912-1975). После ареста и суда приговорена на 8 лет ИТЛ. В 1948 году освобождена, но в 1949 году вновь арестована и, как ранее осужденная, приговорена к пожизненной ссылке в Туруханский район Красноярского края. В 1955 году реабилитирована за отсутствием состава преступления. Всю свою оставшуюся жизнь посвятила памяти своей матери. Готовила к печати собрания её сочинений, собирала и хранила архив, писала воспоминания.
С этим чемоданом Аля вышла из ворот лагеря в поселке Потьма, Республика Мордовия.
Для меня Аля-Ариадна Эфрон - идеал женщины и дочери. Почитайте её воспоминания о матери. Прочтите письма к Борису Пастернаку и к Алле Беляковой, и я уверена. что вы поймете моё отношение к этой женщине с поломанной судьбой, но с чистейшим сердцем и с высочайшей духовностью. Вот что она писала в 1950 году Алле Беляковой из Туруханской ссылки: "Иной раз думаю о том, что сейчас мне нетрудно было бы и умереть , так велика моя усталость, и так действительно никчемно и трудно моё существование. Удерживает меня - пока что - сознание всего несделаннного мною, какая-то надежда еще успеть сделать то, что я должна. А долгов у меня много - и по отношению к маме, и своих собственных".
Плетеный сундук и плетеный короб принадлежали Марине Ивановне. С ними она приехала из Парижа. Вот что Марина Ивановна писала в своей записной книжке: "Таможня была бесконечная. Вытряс<ли> до дна весь багаж, претрагив<ая> каждую мелочь, уложенную как пробка штопором. 13 мест, из к<отор>ых 1 оч<ень> б<ольшая>корз<ина>, 2 огр<омных> мешка, 1 корз<ина> с книг<ами> - уплотненная. Мурипы. рисунки имели большой успех. Отбирали не спросясь, без церемоний н пояснений. (Хорошо, что так не нравятся - рукописи!) Про рук<описи> не спросили - ничего. Спросили (?) про Mme Lafarge, про Mme Curie и про Exilee P. Back. Главный таможенник был противный: холодный, без шутки, другие - с добродушием. Я - шутила и безумно торопилась: вещи обратно не вмещались, поезд ждал..."
"Мурипы рисунки имели большой успех. Отбирали не спросясь, без церемоний н пояснений". -- записала Марина Ивановна. В Болшевском музее я увидела несколько рисунков сына Цветаевой, которого она так ласково, и не без гордости только что назвала "Мурилой". Это был очень талантливый молодой человек. Достаточно прочитать его дневники, чтобы убедиться в этом.
Не могу спокойно смотреть на эту фотографию. Фото ОТСЮДА. Вот что писал Мур в своем дневнике, который он вел по-французски и по-русски, в 15 лет: "...Если говорить о высшем, то есть только высшее в полном понимании и принятии жизни такой, как она есть, во всех её плохих и хороших проявлениях. Не нужно думать о смерти - это, прежде всего, глупо. И кроме того, дума о смерти - преступление, так как означает трусливый уход из жизни в неведомое, которое еще никто не постиг, потому что никто оттуда не возвращался. Нужно в жизни находить чудесное и замечательное; если осязать жизнь глубоко, то сколько романтизма она может дать! Но это не должно переходить известные границы, потому что за этими границами - обман. Нужно в реальном находить и прелесть, и горечь, и удовольствие и даже эстетическое удовлетворение." В 8 лет он уже переводил стихи французских поэтов из детских книжек. В 16 лет прочел всего Анатоля Франса и Жюля Ромэна, переводил Жоржа Сименона, выучил наизусть всего Стефана Маллармэ. В 1944 году, в 19 лет его жизнь оборвется на фронте. Неизвестно где и как...Но Марина Ивановна уже не узнала об этом.
В музее есть его рисунок 1939 года. который он назвал "Одинокий". Мур был очень привязан к отцу и, конечно же, переживал его арест, который произошел здесь, в Болшево, на его глазах 8 октября 1939 года.
Из дневника Мура за 1940 год: " Вспоминаю со сложным чувством кисло-сладкой трагичности дачу в Болшеве. Больной сердцем отец...Жара. Отец почти седой, с палкой. в сером пиджаке. Благородное, умное и кроткое лицо. Именно благородное. Нервный. Я его очень жалею и жалел. Неладно у него было с сердцем - нередко припадки и приходила Нина Николаевна со шприцом. Поездки с отцом в город и встречи с человеком из НКВД. Гулянье его и Митьки и езда на лодке. Устраивание колец и каждое утро занятия мои физкультурой под руководством отца. Но нет. Вспоминать об этом поистине трагическом времени в Болшеве не стоит. Жаль отца. Жаль, что он угодил в тюрьму. Бедный отец! Но надеюсь, что его оправдают. Алю жалко, но отца больше жалко. Как он самоотверженно работал во Франции! Сколько он там замечательного дела сделал. И из-за этого я и не могу ни на минуту подумать, что его осудят и вышлют. Его оправдают и освободят. Я в этом уверен..."
Одна из последних фотографий Сергея Яковлевича с дочерью Алей. Кисловодск, декабрь 1937г. Фото ОТСЮДА.
8 октября в Болшевский дом приехали сотрудники НКВД. У них был ордер на арест Сергея Эфрона, подписанный Берия. После длительного обыска в комнатах, его увезли...
Из интервью Софьи Николаевны Клепининой, очевидицы событий в Болшеве: "Когда Цветаева говорила: «В его лице я рыцарству верна», она была абсолютно права, стопроцентно права! И если Вы прочтете Следственное дело Эфрона, то Вы поймете, что так оно и есть. Он, единственный, пытался взять на себя всю вину и считал себя виноватым в том, что он втянул и Алю, и Клепининых в «Союз возвращения». Он пытался за них как-то… <…> Благородство было написано на его лице".
Захожу еще раз в комнату Сергея Яковлевича. Рассматриваю фотографии - его родители, сестры. Вряд ли они были тогда на стенах. Как вспоминает Софья Клепинина, во всем чувствовалось, что это жилье - временное пристанище - везде стояли нераспакованные чемоданы. Сколько же тяжелых дум было передумано здесь, в этих стенах...И как же легко теперь некоторым из нас, начитавшись "всезнающих писателей", выносить свой осуждающий приговор этому человеку. Ознакомьтесь лучше с документами из следственного дела С.Эфрона, хранящегося в центральном архиве МБР.
"16 октября 1941 года Сергей Яковлевич Эфрон расстрелян на Бутовском полигоне НКВД в составе группы из 136 приговоренных к высшей мере наказания заключенных спешно сформированной в целях «разгрузки» тюрем прифронтовой Москвы". Википедия.
О, этот страшный 1938 год! В этом году НКВД арестовало моего отца. Но ему повезло. Отбыв свой десятилетний срок по статье 58-1а, он дожил до своей реабилитации, был окружен вниманием и почетом и умер в своей постели в 91 год. У меня дома лежит копия его следственного дела, но я до сих пор не могу заставить себя прочитать его. Может, поэтому я так принимаю близко к сердцу судьбу жителей этого дома.
Можно только представить себе, какие черные наступили дни в Болшевском доме после ареста Сергея Яковлевича. Вдобавок начались холода. Теплые вещи были в багаже, который до сих пор не был получен. Дров не было. Почему их не запасли? Выход был один - собирать хворост - благо, что вокруг был сосновый лес.Теперь там, где Марина Ивановна с Муром собирали хворост сделали парк Цветаевой. С аккуратными дорожками, с камнями, на которых можно прочитать цитаты из её стихотворений. Но я туда не пошла...
Я долго рассматривала фотографии семьи Клепининых, которая также попала под страшный молох того времени.
Нину Николаевну, Николая Андреевича и старшего сына Алексея забрали на Лубянку спустя три недели после ареста Сергея Яковлевича. Слова Нины Николаевны оказались пророческими - она ведь называла этот страшный Болшевский дом "Домом предварительного заключения". (В 1941 году старшие Клепинины были расстреляны)
И Марина Ивановна не выдержала. Через день после ареста Клепининых, оставив все, они с Муром, уехали в Москву.
Но в Болшево Марина Ивановна приехала еще раз - за вещами. Это было весной 1940 года. И к своему ужасу увидела в гостинной гроб с покойником. Это был повесившийся в доме начальник местной милиции, который вскоре после отъезда Цветаевой и Мура, сорвав печати НКВД, самовольно поселился в доме. Вот уж, воистину, - "нехорошая квартира"...
А дальше будут поиски жилья, неустроенный быт, письма к Берия и к Сталину, начало войны, эвакуация, Елабуга, и - 31 августа 1941 года...
Я долго стояла под окнами этого дома. Где-то здесь стояла Марина Ивановна, глядя вслед, уходящей и улыбающейся сквозь слёзы, Але. И где-то здесь она, обезумевшая от душевной боли и непонимания происходящего, смотрела, как уводят от неё Сергея Яковлевича и крестила-крестила в его скорбный путь.
Возле Болшевского дома растет высокая сосна. Смотрительница музея с удовольствием рассказывала , что сосне 90 лет. Значит, она была свидетелем тех трагических событий.
Это была особенная сосна. И хотя рядом с ней росло много других сосен, елей и кудрявых деревьев, она смотрелась совершенно одинокой. И я поняла - сосна была из того сада, который так желала для себя Марина Ивановна.
"...Скажи: довольно мУки - на
Сад - одинокий, как сама.
(Но около и Сам не стань!)
- Сад, одинокий, как ты Сам.
Такой мне сад на старость лет...
- Тот сад? А может быть - тот свет? -
На старость лет моих пошли -
На отпущение души".
Жена Осипа Эмильевича Мандельштама, могила которого так же неизвестна, как и могилы Марины Ивановны, Сергея Яковлевича и Мура, написала в своих воспоминаниях: " Я не знаю судьбы страшнее, чем у Марины Цветаевой".
Мне нелегко далась эта поездка в подмосковное Болшево. Нелегко было и писать этот пост. Но я понимала, что мне почему-то очень нужно это проникновение в то тяжелое прошлое. А еще мне очень хотелось разделить его с вами. Поэтому спасибо всем, кто побывал здесь вместе со мной.
Комментарии отключаю.
Использованная литература на моих книжных полках, а все ссылки на материалы из Интернета показаны в тексте.
