В 1962 году в Тарусу, чтобы повидаться с Паустовским приехал Назым Хикмет. Он очень любил его, называл любимым учителем, великим маэстро. Назым Хикмет не застал Константина Георгиевича дома, так как Паустовский был в больнице, у него начинался 1-ый инфаркт. Хикмет посидел перед его домом, посмотрел на всю эту природу, которую так любил Константин Георгиевич, погулял по Тарусской дороге, и ему показалось, что дорога эта - рукопись Паустовского. И он сочинил стихи. Многие потом пытались перевести их на русский язык, но ничего не вышло. Вот они в подстрочном переводе нерифмованные:
Взяв меня от меня, уводит туда, По ту сторону в май дорога Тарусская. За её берёзами то, что я искал и нашёл И то, чего не мог найти.. Облака плывут по воде, За ветки цепляются, Что мне сделать, чтобы счастье моё Не уплыло с этими облаками? Видел дом Паустовского. Дом хорошего человека. Дома хороших людей напоминают Все месяцы маи. В том числе маи Стамбула. Мы вернёмся к асфальту. И следы наших ног останутся на траве. Удастся ли мне пройти по этой Тарусской дороге ещё в каком-нибудь мае? Мастера не было дома. Он в Москве, Он лежит, у него боли в сердце.. Почему у хороших людей боли в сердце так часто? Дорога Тарусская - это рукопись Паустовского. Дорога Тарусская на наших любимых женщин очень похожа. На этой старой русской земле - Солнце - вятский павлин.
Замечательно! Раз уж заговорили о переводах, то я хочу показать Вам один из моих любимых стихотворных переводов, где я чувствую то, о чем Вы говорили: и ритм и внутреннюю музыку. И легкую грусть, которая мне кажется неотъемлемой частью настоящей поэзии. Это стихотворение Томаса Гарди "После меня". Перевод с англ. Иосифа Бродского. "Когда Настоящее запрёт заднюю дверь за моим трепетным посещением И месяц май заплещет радостными зелеными листьями, словно крыльями, Нежными, как только что спряденный шелк, скажут ли соседи: “Он был человеком, всегда замечавшим такие вещи”? А может, в сумерках, когда, беззвучно, как мгновение ока, Росный ястреб пролетит сквозь тени и сядет На гнутый ветром стебель нагорного терновника, зевака подумает: “Наверняка этот вид был ему хорошо знаком”. Если я отойду в ночной черноте, мотыльковой и теплой, Когда ежик украдкой переходит лужайку, Кто-то может сказать: “Он хотел, чтоб такие невинные твари не попали в беду, Но мало что мог для них сделать; и вот - его нет”. Если, узнав, что я наконец упокоился, они встанут у дверей И взглянут на полное звезд небо, что видно зиме, Осенит ли тех, кто больше не встретит мое лицо, мысль: “У него был наметанный глаз на подобные тайны”? И скажет ли кто-нибудь, когда прощальный колокол зазвонит по мне во мраке, И встречный ветерок вдруг прервет его звуки, А потом они снова польются с другим колокольным ударом: “Теперь он не слышит звона, а раньше замечал такие вещи”?
Взяв меня от меня, уводит туда,
По ту сторону в май дорога Тарусская.
За её берёзами то, что я искал и нашёл
И то, чего не мог найти..
Облака плывут по воде,
За ветки цепляются,
Что мне сделать, чтобы счастье моё
Не уплыло с этими облаками?
Видел дом Паустовского.
Дом хорошего человека.
Дома хороших людей напоминают
Все месяцы маи. В том числе маи Стамбула.
Мы вернёмся к асфальту.
И следы наших ног останутся на траве.
Удастся ли мне пройти по этой
Тарусской дороге ещё в каком-нибудь мае?
Мастера не было дома. Он в Москве,
Он лежит, у него боли в сердце..
Почему у хороших людей боли в сердце так часто?
Дорога Тарусская - это рукопись Паустовского.
Дорога Тарусская на наших любимых женщин очень похожа.
На этой старой русской земле -
Солнце - вятский павлин.
Reply
Это стихотворение Томаса Гарди "После меня". Перевод с англ. Иосифа Бродского.
"Когда Настоящее запрёт заднюю дверь за моим трепетным посещением
И месяц май заплещет радостными зелеными листьями, словно крыльями,
Нежными, как только что спряденный шелк, скажут ли соседи:
“Он был человеком, всегда замечавшим такие вещи”?
А может, в сумерках, когда, беззвучно, как мгновение ока,
Росный ястреб пролетит сквозь тени и сядет
На гнутый ветром стебель нагорного терновника, зевака подумает:
“Наверняка этот вид был ему хорошо знаком”.
Если я отойду в ночной черноте, мотыльковой и теплой,
Когда ежик украдкой переходит лужайку,
Кто-то может сказать: “Он хотел, чтоб такие невинные твари не попали в беду,
Но мало что мог для них сделать; и вот - его нет”.
Если, узнав, что я наконец упокоился, они встанут у дверей
И взглянут на полное звезд небо, что видно зиме,
Осенит ли тех, кто больше не встретит мое лицо, мысль:
“У него был наметанный глаз на подобные тайны”?
И скажет ли кто-нибудь, когда прощальный колокол зазвонит по мне во мраке,
И встречный ветерок вдруг прервет его звуки,
А потом они снова польются с другим колокольным ударом:
“Теперь он не слышит звона, а раньше замечал такие вещи”?
Reply
Leave a comment