Русские и грузины: о вечно-бабьем
Оригинал взят у soslan_oss в Русские и грузины: о вечно-бабьем
Предвижу очередную порцию гневных откликов, но, тем не менее, мысль текста мне кажется заслуживающей внимания. Для того, чтобы найти правильные ответы на вопросы, необходим процесс поиска.
Грузия всегда занимала в российском ментальном пространстве особенное место. Эта особенность и какая-то болезненная тяга русской интеллигенции ко всему грузинскому давно уже стала общим местом: с Грузией связаны циклы стихотворений русских поэтов, Грузия была форпостом Империи на Кавказе, грузинская знать была приравнена к русской и так далее. Грузию как единое государство русские создали и взрастили, присоединили к ней земли других народов, а потом закрывали глаза на кичливость и чувство национальной исключительности своих любимцев. Даже "фокусы" грузинской элиты после Революции мало что изменили в общей тенденции: особый статус Грузии перешел из Империи в Союз. Разительное отличие между отношением к грузинам и всем остальным кавказцам толком никто не объяснял. Фактор веры не мог быть превалирующим, христиане на Кавказе были и помимо грузин. Озадачиться вопросом на глубинном уровне тем более никто не пытался.
Недавно прочитал замечательный очерк выдающегося русского философа Бердяева "О вечно-бабьем в русской душе", речь в котором идет о другом выдающемся русском философе Розанове. Бердяев разглядел в Розанове особенный душевный склад: "И если отрадно иметь писателя, столь до конца русского, и поучительно видеть в нем обнаружение русской стихии, то и страшно становится за Россию, жутко становится за судьбу России. В самых недрах русского характера обнаруживается вечно-бабье, не вечно-женственное, а вечно-бабье." Мысль, которая отчасти проливает свет и на особенность русско-грузинских отношений, на исключительное положение грузин в Российской Империи и СССР. Быть может, эта исключительность основой своей имело как раз "вечно-бабье" начало, которое русские почувствовали в грузинах.
За 200 лет Россия сносила от Грузии все, хотя в кризисные моменты грузины старались бежать с корабля в первых рядах. Русским глубоко чужда была суровость души кавказцев, их скрытая брутальность и беспощадность адатов, которая определяла жизнь кавказских обществ. А в Грузии был карнавал. Красиво обставленный, завернутый в европейскую обертку, с налетом аристократизма. Только в грузинах на Кавказе русские и могли увидеть знакомое "вечно-бабье", присущее, по Бердяеву, и русской душе. Восхищение русских интеллигентов Грузией проистекает, наверно, именно из глубинных особенностей грузин, глубоко чуждых тем же северным кавказцам: сентиментальности, тяге к гедонизму, артистичности, склонности к экзальтации и особой эмоциональности. Грузины - народ-экстраверт, грузинское общество - это общество спектакля, и спектакль этот русских захватывал своей красочностью и внешними эффектами. Он был их отдушиной на Кавказе, и потому грузины были им особенно близки. Воспетые поэтами холмы Грузии были островами праздника на недружелюбном Кавказе, необъяснимом и непонятном. Там, где персы и турки устраивали масштабные кровопролития, русские создавали свой кавказский рай. Более всего отношения русских к грузинам напоминало чувства к неверной любовнице, женственной и ветреной, бросить которую у них не было никаких сил. Любовница обманывала, но отказаться от нее все равно было невозможно. В ней было что-то неуловимо-притягивавшее.
"Великая беда русской души в том же, в чем беда и самого Розанова, - в женственной пассивности, переходящей в "бабье", в недостатке мужественности, в склонности к браку с чужим и чуждым мужем. Русский народ слишком живет в национально-стихийном коллективизме, и в нем не окрепло еще сознание личности, ее достоинства и ее прав. Этим объясняется то, что русская государственность была так пропитана неметчиной и часто представлялась инородным владычеством". Зеркальное отражение пропитанной негрузинскими элементами государственности Грузии, долго находившейся под беспрецедентным иностранным господством. Мизантропия, которой предавались персы и турки, не могла не оставить следов в грузинской ментальности. Бердяев пишет о преклонении Розанова перед силой, и в его описании этого преклонения по сути точно выражена природа отношений грузин со своими восточными завоевателями и их бессилие "стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной жизни в мире". Несамостоятельность красной нитью проходит через полулегендарную грузинскую историю и одновременно является ее тщательно оберегаемой тайной. Внешняя легитимация власти в Грузии всегда была необходима грузинам, ее роль примеряют на себя персы, турки, русские, американцы в зависимости от исторического момента.
Из "вечно-бабьего" Бердяев выводит и проявляющиеся в кризисные моменты шовинизм и бахвальство. Природа этих качеств глубоко женская, проистекающая из недостатка твердости и желания самоутвердиться, неуверенности в собственной способности мужественно встретить завтрашний день. Грузинская кичливость была понятна русским, но корни ее - нет. Иначе никто бы не удивлялся, как вдруг "наши грузины" стали активно ненавидеть все русское. Иногда это вечно-бабье в грузинском характере приобретало карикатурные черты. Можно вспомнить писателя Константина Гамсахурдия, который в определенный период демонстративно "забыл" русский язык и разговаривал на нем только со своей собакой. Философа Мамардашвили, "вдруг" в период гласности посчитавшим русских лишенным самоуважения народом. Режиссера Иоселиани и актера Кикабидзе, "внезапно" ставшими презирать и ненавидеть русских. Этот экзальтированный шовинизм в корне своем вечно-бабьий", если говорить словами Бердяева. Обижаться на "неблагодарность" грузин в данном случае глупо, это значит не понимать природы их национального характера. На изменчивость женщин не обижаются, ее просто принимают как данное и стараются учитывать при выстраивании отношений.
"Мы давно уже говорили о русской национальной культуре, о национальном сознании, о великом призвании русского народа. Но наши упования глубоко противоположны всему "розановскому", "вечно-бабьему", шовинизму и бахвальству, и этому духовно-вампирическому отношению к крови, проливаемой русскими войсками. И думается, что для великой миссии русского народа в мире останется существенной та великая христианская истина, что душа человеческая стоит больше, чем все царства и все миры". России можно пожелать привнести в свои отношения с Грузией и грузинами хорошую долю прагматизма. И Осетии тоже. Нам его очень сильно не хватает, и корень его лежит в непонимании того, с кем и чем мы имеем дело.
Предвижу очередную порцию гневных откликов, но, тем не менее, мысль текста мне кажется заслуживающей внимания. Для того, чтобы найти правильные ответы на вопросы, необходим процесс поиска.
Грузия всегда занимала в российском ментальном пространстве особенное место. Эта особенность и какая-то болезненная тяга русской интеллигенции ко всему грузинскому давно уже стала общим местом: с Грузией связаны циклы стихотворений русских поэтов, Грузия была форпостом Империи на Кавказе, грузинская знать была приравнена к русской и так далее. Грузию как единое государство русские создали и взрастили, присоединили к ней земли других народов, а потом закрывали глаза на кичливость и чувство национальной исключительности своих любимцев. Даже "фокусы" грузинской элиты после Революции мало что изменили в общей тенденции: особый статус Грузии перешел из Империи в Союз. Разительное отличие между отношением к грузинам и всем остальным кавказцам толком никто не объяснял. Фактор веры не мог быть превалирующим, христиане на Кавказе были и помимо грузин. Озадачиться вопросом на глубинном уровне тем более никто не пытался.
Недавно прочитал замечательный очерк выдающегося русского философа Бердяева "О вечно-бабьем в русской душе", речь в котором идет о другом выдающемся русском философе Розанове. Бердяев разглядел в Розанове особенный душевный склад: "И если отрадно иметь писателя, столь до конца русского, и поучительно видеть в нем обнаружение русской стихии, то и страшно становится за Россию, жутко становится за судьбу России. В самых недрах русского характера обнаруживается вечно-бабье, не вечно-женственное, а вечно-бабье." Мысль, которая отчасти проливает свет и на особенность русско-грузинских отношений, на исключительное положение грузин в Российской Империи и СССР. Быть может, эта исключительность основой своей имело как раз "вечно-бабье" начало, которое русские почувствовали в грузинах.
За 200 лет Россия сносила от Грузии все, хотя в кризисные моменты грузины старались бежать с корабля в первых рядах. Русским глубоко чужда была суровость души кавказцев, их скрытая брутальность и беспощадность адатов, которая определяла жизнь кавказских обществ. А в Грузии был карнавал. Красиво обставленный, завернутый в европейскую обертку, с налетом аристократизма. Только в грузинах на Кавказе русские и могли увидеть знакомое "вечно-бабье", присущее, по Бердяеву, и русской душе. Восхищение русских интеллигентов Грузией проистекает, наверно, именно из глубинных особенностей грузин, глубоко чуждых тем же северным кавказцам: сентиментальности, тяге к гедонизму, артистичности, склонности к экзальтации и особой эмоциональности. Грузины - народ-экстраверт, грузинское общество - это общество спектакля, и спектакль этот русских захватывал своей красочностью и внешними эффектами. Он был их отдушиной на Кавказе, и потому грузины были им особенно близки. Воспетые поэтами холмы Грузии были островами праздника на недружелюбном Кавказе, необъяснимом и непонятном. Там, где персы и турки устраивали масштабные кровопролития, русские создавали свой кавказский рай. Более всего отношения русских к грузинам напоминало чувства к неверной любовнице, женственной и ветреной, бросить которую у них не было никаких сил. Любовница обманывала, но отказаться от нее все равно было невозможно. В ней было что-то неуловимо-притягивавшее.
"Великая беда русской души в том же, в чем беда и самого Розанова, - в женственной пассивности, переходящей в "бабье", в недостатке мужественности, в склонности к браку с чужим и чуждым мужем. Русский народ слишком живет в национально-стихийном коллективизме, и в нем не окрепло еще сознание личности, ее достоинства и ее прав. Этим объясняется то, что русская государственность была так пропитана неметчиной и часто представлялась инородным владычеством". Зеркальное отражение пропитанной негрузинскими элементами государственности Грузии, долго находившейся под беспрецедентным иностранным господством. Мизантропия, которой предавались персы и турки, не могла не оставить следов в грузинской ментальности. Бердяев пишет о преклонении Розанова перед силой, и в его описании этого преклонения по сути точно выражена природа отношений грузин со своими восточными завоевателями и их бессилие "стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной жизни в мире". Несамостоятельность красной нитью проходит через полулегендарную грузинскую историю и одновременно является ее тщательно оберегаемой тайной. Внешняя легитимация власти в Грузии всегда была необходима грузинам, ее роль примеряют на себя персы, турки, русские, американцы в зависимости от исторического момента.
Из "вечно-бабьего" Бердяев выводит и проявляющиеся в кризисные моменты шовинизм и бахвальство. Природа этих качеств глубоко женская, проистекающая из недостатка твердости и желания самоутвердиться, неуверенности в собственной способности мужественно встретить завтрашний день. Грузинская кичливость была понятна русским, но корни ее - нет. Иначе никто бы не удивлялся, как вдруг "наши грузины" стали активно ненавидеть все русское. Иногда это вечно-бабье в грузинском характере приобретало карикатурные черты. Можно вспомнить писателя Константина Гамсахурдия, который в определенный период демонстративно "забыл" русский язык и разговаривал на нем только со своей собакой. Философа Мамардашвили, "вдруг" в период гласности посчитавшим русских лишенным самоуважения народом. Режиссера Иоселиани и актера Кикабидзе, "внезапно" ставшими презирать и ненавидеть русских. Этот экзальтированный шовинизм в корне своем вечно-бабьий", если говорить словами Бердяева. Обижаться на "неблагодарность" грузин в данном случае глупо, это значит не понимать природы их национального характера. На изменчивость женщин не обижаются, ее просто принимают как данное и стараются учитывать при выстраивании отношений.
"Мы давно уже говорили о русской национальной культуре, о национальном сознании, о великом призвании русского народа. Но наши упования глубоко противоположны всему "розановскому", "вечно-бабьему", шовинизму и бахвальству, и этому духовно-вампирическому отношению к крови, проливаемой русскими войсками. И думается, что для великой миссии русского народа в мире останется существенной та великая христианская истина, что душа человеческая стоит больше, чем все царства и все миры". России можно пожелать привнести в свои отношения с Грузией и грузинами хорошую долю прагматизма. И Осетии тоже. Нам его очень сильно не хватает, и корень его лежит в непонимании того, с кем и чем мы имеем дело.