(no subject)
Остановившись купить тетрадь перед входом в метро, я невольно разговорился с продавщицей газетного киоска - она начала рассказывать о том, что прямо напротив ее киоска была драка, кровь от которой еще не успела высохнуть на вечерней тротуарной плитке. Особенно сетовала она на то, что ей (несмотря на то, что крови осталось очень много!) не удалось заметить дерущихся и краем глаза. Казалось бы случайные, ее реплики (наверное, каждый был бы немного потрясен после подобного события совсем рядом, особенно с такой монотонной и спокойной работой) предстали в другом свете, когда я заметила журналиста с микрофоном в руке, который ходил по площади, пытаясь найти свидетелей драки для своего материала. Теперь продавщица казалась человеком, который жалуется на то, что шанс рассказать журналисту историю про драку упущен и, тем самым, упущен шанс попасться на глаза телезрителям и проникнуть в уши радиослушателей. Теперь становилось понятным, что женщина жалеет об упущенной возможности. Наделенная некоторой долей тщеславия, она корит себя на невнимательность и перебирает в голове сегодняшних посетителей - который из них мог занять ее так надолго, что она умудрилась все пропустить?
Таким образом, случайные факты позволяют гораздо яснее представить чувства человека, взглянуть на него с другой, правильной стороны. В этом случае двоякие толкования невозможны. В свете появившихся фактов восстанавливаются чувства и переживания человека.
Однако, литературные произведения оставляют место для фантазии, и восприятие произведения читателем - его личное дел, следствие его собственной системы переживаний. Часто у меня случалось так, что мое видения рассказа или повести разнится с мнением критика, категорически излагающего свою точку зрения. Например, в своих лекциях о литература Набоков рассматривает "Превращение" Кафки. У него семья главного героя преставляется как набор эгоистических созданий, паразитировавших на Грегоре, пока он упорно и тяжело работал, и бросивших его, как только стало ясно, что никакой пользы жук больше принести не может. Среди замечаний Набокова есть одно о сестре Грегора. В том, что она убирала в комнате с жуком, Набоков усматривает вовсе не сверхусилие, чистый альтруизм, который свидетельствует о ее заботе о брате, напротив, Набоков направляет эти поступки против нее. Вынося на передний план свою готовность к самопожертвованию, отталкивая мать, когда та предлагает ей свою помощь, она узурпирует власть над тем слабым существом, которым теперь стал Грегор. Таким образом, согласно Набокову, сестра действует исключительно из своих эгоистических соображений. Про моем прочтении этого рассказа Кафки несколько лет назад я полагал, что сестра наоборот оказывается в этой ситуации ближе всех к Грегору среди всех членов его семьи, и увеличение со временем дистанции между ними только тень того, как отдалились от Грегора мать и отец.
Набоков, как будто, в этом случае диагностирует мой эмоциональный дальтонизм, неспособность посмотреть дальше верхнего слоя эмоций литературных героев. Я снова и снова оказываюсь неправ оценивая не только конкретные эмоции, но и их положительность или отрицательность. Еще одно подтверждение этой странной болезни - моя любовь к Кундера. Он в каждом своем романе педантично описывает эмоции героев и позволяет читателю легко, без дополнительный усилий ясно представить себе, что конкретно думают герои автора.
И каждый раз, подмечая подобное несоответствие эмоций, я впадаю в какое-то особенное отчаяние, непонятное окружающим, так как не только мне трудно понимать других людей, но и им меня. Собственный мой мир мне понятен - как понятны герои Кундера, за его пределами же оказывается набор персонажей, про которых ничего нельзя сказать с определенностью. И этот страшный мир, преследующий меня ежедневно, заставляет мое сердце биться сильнее и острее.