Полемизируя с Ильёй Константиновым про советскую интеллигенцию
Я вижу ситуацию немного иначе. Проблема в том, что эта "революционная интеллигенция" была антинациональной изначально. До революции 1917 года целиком контролировалась Западом через идеи, прозападную прессу, революционные движения.
После 1917 года их всех зачистили и создали советскую интеллигенцию. Контроль Запада проще было удерживать через само колониальное государство.
Контроль над интеллигенцией снова восстановился с шестидесятниками. Они считали, что хотят свободы, но несли чепуху про правильный социализм, тупой народ. Удобное орудие баланса ошалевшему колониальному монстру СССР.
1991 год ничего в этом смысле не изменил. Они не понимали интересов нации, национального государства. До сих пор не понимают.
И только национальная русская интеллигенция нужна в России. Она и есть выразитель мнения народа. И не то, чтобы народ её слушать стал, русский народ будет через неё говорить.
Мы не агитаторы и не пропагандисты и не проводники чужих интересов. Мы голос русского народа, его концентрированная воля.
"Илья Константинов
В поисках утраченного народа
- А скажите, отец Иоанн, как соотносится насилие и ненасилие в христианстве? Вот в Евангелии от Луки в главе 10...
Отец Иоанн, молодой священник, отец 8-ых детей, лежит слева от меня. Во время капельниц мы беседуем о жизни, о душе. - Это запрет не абсолютный,- пытается мне объяснить священник. - Человек наделен свободой воли и в определенных обстоятельствах может нарушить запрет на насилие.
- Но ведь здесь речь идет не о человеке, - зачем-то спорю я.
- Вечно вы, московская интеллигенция, своим гуманизмом все портили, портите и будете портить - беззлобно отвечает мне отец Иоанн.
Так в московской декабрьской больнице меня причислили к разряду «московская интеллигенция, которая все портила, портит и будет портить»
Устами священника говорила не только церковь, говорил народ
А мне всегда казалось, что употреблять слово интеллигенция давно уже стало занятием неловким. Уж очень притязательным стало это слово (и давно стало) в лексиконе более или менее образованных слоев российского общества.
Помню, как однажды, еще в университетские годы, услышал в курилке с гордостью произнесенное:
-- Я интеллигент в третьем поколении!
-- А я из рабочих, - соврал я, из непонятно откуда взявшегося чувства противоречия. («Зачем я соврал* А зачем он спросил?») Поскольку о себе-то я мог сказать с известным основанием: «интеллигент в третьем поколении», но всячески этого избегал, причем вовсе не из желания примазаться к «гегемону». Тогда - в 70-е годы прошлого века никаким «гегемоном» рабочий класс уже не был - разве что на плакатах, где «пролетарий» изображался, обычно, в новеньком комбинезоне, с правильными чертами бесчувственного лица и чрезмерно мускулистыми руками.
Я с вызовом посмотрел на «интеллигента», как бы приглашая его на словесный (а, может быть, и не только) поединок, но мой визави как-то стушевался и быстро исчез: то ли он не хотел уточнять кто и как из его предков «вписался» в интеллигенцию, то ли на него произвели впечатления мои почти пролетарские руки (накачанные в секции по метанию молота - тоже вполне пролетарского вида спорта).
Но в то время я и сам до конца не отдавал себе отчета в том, почему фраза «интеллигент в третьем поколении», подействовала на меня, как звук железа по стеклу.
Теперь-то я осознаю это совершенно отчетливо.
Отец Иоанн точно не встречал представителей «питерской интеллигенции конца 20 века», для которой было важно не просто «в третьем поколении», но именно здесь, в Петербурге-Ленинграде-Петербурге.
- А Вы коренной ленинградец? (подразумевалось петербуржец).
- Конечно. (вот надоели). Мои предки здесь с 1701 года.
В глазах собеседника - сначала признание (свой!), потом недоумение, потом обида за неуместную (на его взгляд) шутку.
Опустим спорный вопрос о том, кто именно из русских литераторов вдохнул новую жизнь в старое слово «интеллигенция», обозначавшее прежде интеллектуальные возможности того или иного лица.
Важно другое: с конца 60-ых годов ХIХ этот термин все чаще стал употребляться для обозначения особого (хотя и довольно расплывчатого) социального слоя, занимающегося преимущественно умственным трудом и (главное!) являющегося носителем «прогрессивных общественных взглядов».
В отличие от «вечно реакционного народа». И вот здесь бы мне хотелось поспорить с тезисами недавней статьи В. Пастухова.
При царе-батюшке степень «прогрессивности» тех или иных взглядов определялась, в первую очередь, отношением к самодержавию. Кто громче кричит: «Долой самодержавие», тот и прогрессивней.
Кроме того, принято было сочувствовать народным страданиям (сначала крестьянским, потом больше - пролетарским), и в моду стал входить социализм.
Таким образом «интеллигенция» фактически стала синонимом широко понимаемого термина «оппозиция».
То есть, все умеющие бегло читать-писать и, при этом, недовольные властью.
Вот эта-то интеллигенция (в союзе с частью аристократии) и совершила Февральскую революцию.
При помощи широких народных масс, в значительной своей части неграмотных. А потому - легко поддающихся манипуляции.
Оставим историческую оценку этого события профессиональным историкам (или личным предпочтениям каждого человека), поскольку оно породило исторические последствия такого масштаба и такого трагизма, что лично я не берусь оценить этот катаклизм ни со знаком «плюс», ни со знаком «минус». Случилось. Что поделаешь.
Наиболее радикальная часть этой интеллигенции (разумеется, без аристократии, но вместе с немалой частью промышленных рабочих) осталась неудовлетворенной направлением и скоростью революционных перемен и вскоре совершила еще одну революцию - Октябрьскую (некоторые называют ее переворотом, но я придерживаюсь привычной мне классификации), плавно переросшую в чудовищную по своей жестокости гражданскую войну и массовые репрессии.
В результате всех этих метаморфоз значительная часть той самой интеллигенции, что кричала «Долой самодержавие» и активно сочувствовала народным страданиям, оказалась либо уничтоженной, либо выдворенной из страны, а оставшаяся, сохранив умение читать и писать, быстро утратила недовольство властью, да и народные страдания стали ее интересовать строго в рамках правильно понятой «партийности».
Даже самые сострадательные, вышедшие из глубин, плоть от плоти - и те засомневались в том, так ли уж нуждается русский народ в сострадании? И вот Максим Горький в 1922 году уже публикует (в Берлине, разумеется) целую брошюру: «О русском крестьянстве», в которой камня на камне не оставляет от прежнего интеллигентского народолюбия.
В изображении «Буревестника революции» русский крестьянин (90 процентов народа) патологически жесток, хитер, жаден, безразличен ко всему, что выходит за околицу его деревни, пассивен, ленив, даже и в Бога не верует. «В своей практической деятельности они все еще остаются зверями», - резюмирует Горький и противопоставляет «темному» крестьянству «светлых» горожан.
Горький был далеко не первым из русских писателей, живописавших темные стороны народа, но он довел свои рассуждения до некоего логического завершения.
Такие ужасные создания, как русские крестьяне, вовсе не заслуживают ни сострадания, ни участия. Не народ нужно защищать от вышестоящих классов и сословий, а от народа следовало бы защитить (прежде всего - интеллигенцию), сетует он.
И через несколько лет эффективный способ защиты светлолицых горожан от звероподобного крестьянства был найден - сплошная коллективизация (со всеми вытекающими последствиями).
Изменилось и само понятие «Интеллигенция»: из бунтующего социального слоя, она превратилась во вполне управляемой «прослойку», регулярно пополняемую «лучшими представителями рабочего класса и колхозного крестьянства». Прослойку, многие видные представители которой проявляли просто чудеса изворотливости: когда-то воевали за белых, потом за красных, за зеленых, вступали в партию, выступали на собраниях, клеймили, писали доносы, путешествовали вдоль Беломорканала...
Ну, что пересказывать общеизвестные факты: все давно опубликовано.
И вплоть до первой хрущевской «оттепели» особых признаков бунтарского духа внутри этой прослойки не наблюдалось.
И вдруг, как гром среди ясного неба, появились «шестидесятники».
Ну, не вдруг, конечно, это я для красного словца.
После ХХ съезда КПСС, развенчавшего культ Сталина, и появилась возможность если не крикнуть «Долой КПСС» (такой крикун оказался бы в сумасшедшем доме), то хотя бы шепнуть эти слова жене в постели. Главное - постепенно пропал парализующий интеллигенцию страх.
Дальше - больше: на смену почти лояльным «физикам и лирикам» пришли нелояльные диссиденты, а их сменили законченные антисоветчики с партбилетами в карманах.
Так или иначе, но к концу 80-ых годов прошлого века лозунг «Долой КПСС» (пусть иногда негромко произносимый), стал столь же популярен среди советской интеллигенции, как «Долой самодержавие» в конце ХIХ века среди российской.
И вновь многие видные представители этой самой интеллигенции начали демонстрировать феноменальную гибкость позвоночника. Собственно, почти все так называемые «прорабы перестройки» успели в своей жизни побывать и пламенными комсомольцами, и убежденными коммунистами, и рассудительными социалистами и яростными антикоммунистами. Некоторые и в патриотах-государственниках сумели послужить, но далеко не все - - жизнь, увы, коротка.
И вот эта самая интеллигенция (в союзе с частью номенклатуры) и совершила очередную революцию в России (некоторые называют этот процесс контрреволюцией, но название зависит исключительно от точки отсчета). Широкие народные массы, как водится, поверили новым горланам-главарям и помогли сокрушить почти до основания. Но, в отличие от 1917 года - почти - это принципиально важно. Люстрации проведены не были. Да и как их было проводить, когда во главе демократических масс стояли сплошь старые советские номенклатурщики.
По этой ли, или по какой-то иной причине (пусть историки с философами разбираются), народно-демократическая (как многим, и мне в том числе, поначалу казалось) революция быстро перестала быть народной и демократической (после 1993 года и откровенно антинародной приватизации). А стала криминальной и олигархической. А потом и олигархов отодвинули в сторону корректные мужчины в строгих костюмах темных тонов.
Но интеллигенция, в лице своих наиболее ярких представителей, очень долго этой метаморфозы не замечала, с увлечением отдавшись игре в как бы демократию. Вероятно, немалую роль сыграла и материальная сторона дела, но лично при распилах и откатах не присутствовал, потому утверждать не стану.
И опять, в который раз за последние сто лет, ошеломленные простолюдины, раскрыв свои кариесные рты, молча созерцали виртуозную игру некоторых интеллигентных позвоночников.
Нет, конечно не всех. Многие сумели сохранить человеческий облик. Некоторые даже смерть приняли своих идеалов ради.
Но много, ох как много, «народных кумиров» на поверку оказалось не более, чем обслуживающим персоналом прорвавшихся на политический олимп воров и бандитов.
А потом и этот персонал стали без церемоний отправлять - кого на пенсию, а кого и подальше.
И вот только тогда, когда даже последнему ослу стало ясно, что его лишили законной порции сочного сена, - интеллигенция взбунтовалась. И позвала народ на борьбу. В полной уверенности, что клич горлано-главарей не останется без ответа. Как принято было еще недавно на Руси.
И тут такой облом: народ безмолвствует.
А если и выражает недовольство, то по каким-то своим, местным поводам: то мусорный полигон ему не нравится, то храм на месте сквера…
Нет, чтобы собраться всем миром, послушать правильных ораторов, да заголосить на всю Россию: «Долой»!
Не хотят, ленятся.
Впрочем, что в этом удивительного? Народ-то в целом тот же, что и во времена Горького - «ленивый, глупый, злой»…И все за Державу ратует. Сдалась им эта держава. Как вольготно было бы на Руси вовсе без государства - гуляй - не хочу!
Увы, «не повезло» интеллигенции с народом. За прошедшие сто лет все стали грамотными. Читать писать сами умеют, без всяких ЛОМов. Своим умом думают.
И, похоже, обрели историческую память. А где память, там и речь.
А это значит, что те самые массы, которые некоторыми псевдоинтеллигентами презрительно именовались «безголосыми», вскоре обретут собственный голос.
И, боюсь, не всем он придется по вкусу.
Р.S. , может быть, хватит считать народ быдлом?
Он ведь, как колодец: пригодится воды напиться.
Это ведь уникальное явление: национальный класс интеллектуалов, презирающий вскормившую его нацию."
После 1917 года их всех зачистили и создали советскую интеллигенцию. Контроль Запада проще было удерживать через само колониальное государство.
Контроль над интеллигенцией снова восстановился с шестидесятниками. Они считали, что хотят свободы, но несли чепуху про правильный социализм, тупой народ. Удобное орудие баланса ошалевшему колониальному монстру СССР.
1991 год ничего в этом смысле не изменил. Они не понимали интересов нации, национального государства. До сих пор не понимают.
И только национальная русская интеллигенция нужна в России. Она и есть выразитель мнения народа. И не то, чтобы народ её слушать стал, русский народ будет через неё говорить.
Мы не агитаторы и не пропагандисты и не проводники чужих интересов. Мы голос русского народа, его концентрированная воля.
"Илья Константинов
В поисках утраченного народа
- А скажите, отец Иоанн, как соотносится насилие и ненасилие в христианстве? Вот в Евангелии от Луки в главе 10...
Отец Иоанн, молодой священник, отец 8-ых детей, лежит слева от меня. Во время капельниц мы беседуем о жизни, о душе. - Это запрет не абсолютный,- пытается мне объяснить священник. - Человек наделен свободой воли и в определенных обстоятельствах может нарушить запрет на насилие.
- Но ведь здесь речь идет не о человеке, - зачем-то спорю я.
- Вечно вы, московская интеллигенция, своим гуманизмом все портили, портите и будете портить - беззлобно отвечает мне отец Иоанн.
Так в московской декабрьской больнице меня причислили к разряду «московская интеллигенция, которая все портила, портит и будет портить»
Устами священника говорила не только церковь, говорил народ
А мне всегда казалось, что употреблять слово интеллигенция давно уже стало занятием неловким. Уж очень притязательным стало это слово (и давно стало) в лексиконе более или менее образованных слоев российского общества.
Помню, как однажды, еще в университетские годы, услышал в курилке с гордостью произнесенное:
-- Я интеллигент в третьем поколении!
-- А я из рабочих, - соврал я, из непонятно откуда взявшегося чувства противоречия. («Зачем я соврал* А зачем он спросил?») Поскольку о себе-то я мог сказать с известным основанием: «интеллигент в третьем поколении», но всячески этого избегал, причем вовсе не из желания примазаться к «гегемону». Тогда - в 70-е годы прошлого века никаким «гегемоном» рабочий класс уже не был - разве что на плакатах, где «пролетарий» изображался, обычно, в новеньком комбинезоне, с правильными чертами бесчувственного лица и чрезмерно мускулистыми руками.
Я с вызовом посмотрел на «интеллигента», как бы приглашая его на словесный (а, может быть, и не только) поединок, но мой визави как-то стушевался и быстро исчез: то ли он не хотел уточнять кто и как из его предков «вписался» в интеллигенцию, то ли на него произвели впечатления мои почти пролетарские руки (накачанные в секции по метанию молота - тоже вполне пролетарского вида спорта).
Но в то время я и сам до конца не отдавал себе отчета в том, почему фраза «интеллигент в третьем поколении», подействовала на меня, как звук железа по стеклу.
Теперь-то я осознаю это совершенно отчетливо.
Отец Иоанн точно не встречал представителей «питерской интеллигенции конца 20 века», для которой было важно не просто «в третьем поколении», но именно здесь, в Петербурге-Ленинграде-Петербурге.
- А Вы коренной ленинградец? (подразумевалось петербуржец).
- Конечно. (вот надоели). Мои предки здесь с 1701 года.
В глазах собеседника - сначала признание (свой!), потом недоумение, потом обида за неуместную (на его взгляд) шутку.
Опустим спорный вопрос о том, кто именно из русских литераторов вдохнул новую жизнь в старое слово «интеллигенция», обозначавшее прежде интеллектуальные возможности того или иного лица.
Важно другое: с конца 60-ых годов ХIХ этот термин все чаще стал употребляться для обозначения особого (хотя и довольно расплывчатого) социального слоя, занимающегося преимущественно умственным трудом и (главное!) являющегося носителем «прогрессивных общественных взглядов».
В отличие от «вечно реакционного народа». И вот здесь бы мне хотелось поспорить с тезисами недавней статьи В. Пастухова.
При царе-батюшке степень «прогрессивности» тех или иных взглядов определялась, в первую очередь, отношением к самодержавию. Кто громче кричит: «Долой самодержавие», тот и прогрессивней.
Кроме того, принято было сочувствовать народным страданиям (сначала крестьянским, потом больше - пролетарским), и в моду стал входить социализм.
Таким образом «интеллигенция» фактически стала синонимом широко понимаемого термина «оппозиция».
То есть, все умеющие бегло читать-писать и, при этом, недовольные властью.
Вот эта-то интеллигенция (в союзе с частью аристократии) и совершила Февральскую революцию.
При помощи широких народных масс, в значительной своей части неграмотных. А потому - легко поддающихся манипуляции.
Оставим историческую оценку этого события профессиональным историкам (или личным предпочтениям каждого человека), поскольку оно породило исторические последствия такого масштаба и такого трагизма, что лично я не берусь оценить этот катаклизм ни со знаком «плюс», ни со знаком «минус». Случилось. Что поделаешь.
Наиболее радикальная часть этой интеллигенции (разумеется, без аристократии, но вместе с немалой частью промышленных рабочих) осталась неудовлетворенной направлением и скоростью революционных перемен и вскоре совершила еще одну революцию - Октябрьскую (некоторые называют ее переворотом, но я придерживаюсь привычной мне классификации), плавно переросшую в чудовищную по своей жестокости гражданскую войну и массовые репрессии.
В результате всех этих метаморфоз значительная часть той самой интеллигенции, что кричала «Долой самодержавие» и активно сочувствовала народным страданиям, оказалась либо уничтоженной, либо выдворенной из страны, а оставшаяся, сохранив умение читать и писать, быстро утратила недовольство властью, да и народные страдания стали ее интересовать строго в рамках правильно понятой «партийности».
Даже самые сострадательные, вышедшие из глубин, плоть от плоти - и те засомневались в том, так ли уж нуждается русский народ в сострадании? И вот Максим Горький в 1922 году уже публикует (в Берлине, разумеется) целую брошюру: «О русском крестьянстве», в которой камня на камне не оставляет от прежнего интеллигентского народолюбия.
В изображении «Буревестника революции» русский крестьянин (90 процентов народа) патологически жесток, хитер, жаден, безразличен ко всему, что выходит за околицу его деревни, пассивен, ленив, даже и в Бога не верует. «В своей практической деятельности они все еще остаются зверями», - резюмирует Горький и противопоставляет «темному» крестьянству «светлых» горожан.
Горький был далеко не первым из русских писателей, живописавших темные стороны народа, но он довел свои рассуждения до некоего логического завершения.
Такие ужасные создания, как русские крестьяне, вовсе не заслуживают ни сострадания, ни участия. Не народ нужно защищать от вышестоящих классов и сословий, а от народа следовало бы защитить (прежде всего - интеллигенцию), сетует он.
И через несколько лет эффективный способ защиты светлолицых горожан от звероподобного крестьянства был найден - сплошная коллективизация (со всеми вытекающими последствиями).
Изменилось и само понятие «Интеллигенция»: из бунтующего социального слоя, она превратилась во вполне управляемой «прослойку», регулярно пополняемую «лучшими представителями рабочего класса и колхозного крестьянства». Прослойку, многие видные представители которой проявляли просто чудеса изворотливости: когда-то воевали за белых, потом за красных, за зеленых, вступали в партию, выступали на собраниях, клеймили, писали доносы, путешествовали вдоль Беломорканала...
Ну, что пересказывать общеизвестные факты: все давно опубликовано.
И вплоть до первой хрущевской «оттепели» особых признаков бунтарского духа внутри этой прослойки не наблюдалось.
И вдруг, как гром среди ясного неба, появились «шестидесятники».
Ну, не вдруг, конечно, это я для красного словца.
После ХХ съезда КПСС, развенчавшего культ Сталина, и появилась возможность если не крикнуть «Долой КПСС» (такой крикун оказался бы в сумасшедшем доме), то хотя бы шепнуть эти слова жене в постели. Главное - постепенно пропал парализующий интеллигенцию страх.
Дальше - больше: на смену почти лояльным «физикам и лирикам» пришли нелояльные диссиденты, а их сменили законченные антисоветчики с партбилетами в карманах.
Так или иначе, но к концу 80-ых годов прошлого века лозунг «Долой КПСС» (пусть иногда негромко произносимый), стал столь же популярен среди советской интеллигенции, как «Долой самодержавие» в конце ХIХ века среди российской.
И вновь многие видные представители этой самой интеллигенции начали демонстрировать феноменальную гибкость позвоночника. Собственно, почти все так называемые «прорабы перестройки» успели в своей жизни побывать и пламенными комсомольцами, и убежденными коммунистами, и рассудительными социалистами и яростными антикоммунистами. Некоторые и в патриотах-государственниках сумели послужить, но далеко не все - - жизнь, увы, коротка.
И вот эта самая интеллигенция (в союзе с частью номенклатуры) и совершила очередную революцию в России (некоторые называют этот процесс контрреволюцией, но название зависит исключительно от точки отсчета). Широкие народные массы, как водится, поверили новым горланам-главарям и помогли сокрушить почти до основания. Но, в отличие от 1917 года - почти - это принципиально важно. Люстрации проведены не были. Да и как их было проводить, когда во главе демократических масс стояли сплошь старые советские номенклатурщики.
По этой ли, или по какой-то иной причине (пусть историки с философами разбираются), народно-демократическая (как многим, и мне в том числе, поначалу казалось) революция быстро перестала быть народной и демократической (после 1993 года и откровенно антинародной приватизации). А стала криминальной и олигархической. А потом и олигархов отодвинули в сторону корректные мужчины в строгих костюмах темных тонов.
Но интеллигенция, в лице своих наиболее ярких представителей, очень долго этой метаморфозы не замечала, с увлечением отдавшись игре в как бы демократию. Вероятно, немалую роль сыграла и материальная сторона дела, но лично при распилах и откатах не присутствовал, потому утверждать не стану.
И опять, в который раз за последние сто лет, ошеломленные простолюдины, раскрыв свои кариесные рты, молча созерцали виртуозную игру некоторых интеллигентных позвоночников.
Нет, конечно не всех. Многие сумели сохранить человеческий облик. Некоторые даже смерть приняли своих идеалов ради.
Но много, ох как много, «народных кумиров» на поверку оказалось не более, чем обслуживающим персоналом прорвавшихся на политический олимп воров и бандитов.
А потом и этот персонал стали без церемоний отправлять - кого на пенсию, а кого и подальше.
И вот только тогда, когда даже последнему ослу стало ясно, что его лишили законной порции сочного сена, - интеллигенция взбунтовалась. И позвала народ на борьбу. В полной уверенности, что клич горлано-главарей не останется без ответа. Как принято было еще недавно на Руси.
И тут такой облом: народ безмолвствует.
А если и выражает недовольство, то по каким-то своим, местным поводам: то мусорный полигон ему не нравится, то храм на месте сквера…
Нет, чтобы собраться всем миром, послушать правильных ораторов, да заголосить на всю Россию: «Долой»!
Не хотят, ленятся.
Впрочем, что в этом удивительного? Народ-то в целом тот же, что и во времена Горького - «ленивый, глупый, злой»…И все за Державу ратует. Сдалась им эта держава. Как вольготно было бы на Руси вовсе без государства - гуляй - не хочу!
Увы, «не повезло» интеллигенции с народом. За прошедшие сто лет все стали грамотными. Читать писать сами умеют, без всяких ЛОМов. Своим умом думают.
И, похоже, обрели историческую память. А где память, там и речь.
А это значит, что те самые массы, которые некоторыми псевдоинтеллигентами презрительно именовались «безголосыми», вскоре обретут собственный голос.
И, боюсь, не всем он придется по вкусу.
Р.S. , может быть, хватит считать народ быдлом?
Он ведь, как колодец: пригодится воды напиться.
Это ведь уникальное явление: национальный класс интеллектуалов, презирающий вскормившую его нацию."