Вот тебе онучи - утрися, вот тебе обрывок - удавися
Жаль, конечно, что все свежие хиты приходится рьяно оправдывать, но все-таки попробую оправдать и «Белую ленту», полгода как по-русски костеримую.
С тем, что Ханеке, несмотря на диплом, слабый философ и, вопреки пожеланиям аудитории, совсем уж немощный метафизик, давно пора свыкнуться: взвинченным пересказам Камю/Кафки и свидригайловским переездам в Австралию он, очевидно, не изменит никогда. Такое устроение ума - «анализировать природу того», «вскрыть язву сего», для меня это всё тарабарская грамота, телом без органов наговоренная; мне из всех его синопсисов только новый интересен, про неприкаянность старческой сексуальности. А вот чем Ханеке силен, так это урезанием, недомолвкой, снимающей между фильмом и синопсисом тождество. Т.е. «затронул вопрос» - и отпрянул, «поднял тему» - и уронил; если у пословиц и крылатых изречений, к которым его «анализы» и «вскрытия» легко сводимы, отщипнуты концы, то больше не скучно. Тоже школьническая плутня, однако же работает.
В «Белой ленте» к недосказанной банальности вынуждает сам формат стиснутой многосерийки (это как уголовное дело купировать за счет улик), и в ущерб всем потенциалам: диалектике, догме, детективу, - простирается панорама. Поверхностная, безусловно, зато, так сказать, мировая. И более всего своей цинковой наглядностью похожая на погост, где под конкретными луриками вычеканены обобщенные упреки. Абсолютность и ясность «Мушетт» Ханеке невпотяг, равно как бергмановское ковыряние (а в купированном сериале и некогда), но панорамный порядок он установил: скатерки кружевные, стаканчики граненые, хам грядет.
Вообще, «Лента» - очень сельское кино, академическое кантри. Из города, куда улепетывают на придуманных, как мы помним, для остановки инцеста велосипедах, не возвращаются, а местный режим емко описан у Бунина в «Деревне» (поставьте, пожалуйста, хорошую песню для Дорогой Бетси). Главный принцип - обрядовость, главный календарь - от заговен до разговения, главное событие - пожар, главный парадокс - что птичек сшибать можно, а кушать нельзя. И птички, живые с распятыми, и обряды, покосы с рукоцелованием, и прочие псовки-золовки, керосинки да гумно собачье в фильме тщательно прорифмованы, ритмизированы, с первого захода даже не уличишь. А главное, поверхностный Ханеке, всегда орудовавший сторонним свидетельством, экраном, всяческой трансляцией, постлал себе идеально скользкую поверхность - Geschichte, полусплетню-полубайку, недостоверный рассказ из давней жизни. И вместо мнимого поучения, которое из кино не явствует, а самозарождается от склонения к версиям, лучше принять Ханеке черным по белому, с его протокольностью: в желуде вызревает дуб, в дубе вызревает гроб. Забавно было бы, кстати, пускать «Ленту» грайндхаусом с «Германией, год нулевой», я вот так и поступил.
