(no subject)
Ролан Антонович Быков очень много помогал Тропе.
Окончание и "Вместо эпилога" - из книги Надежды Николаевны Крупп
"Тропа ведёт вверх" -
то, что не поместилось на предыдущей странице.
Впрочем, нет худа без добра: Юра получил отличный рекламный фильм для «Тропы», который не стыдно было показать в любой инстанции, на любом форуме, на любой конференции.
И, надеюсь, показывал его не однажды. В конце концов, разве изначальная цель, которая толкнула меня написать заявку, не была вызвана желанием послужить устиновской экспедиции? Это уж потом, когда были сделаны синхронные съёмки, любимая профессия взяла верх над прикладными целями. И погибла в тех боях... Всё, что ни делается, - к лучшему. Ну, кому Юра мог бы показать «мой» фильм? И зачем? Он остался бы только для истории - правдивое свидетельство о нашем времени. А этот - радует детей и, наверное, принёс и ещё принесёт пользу.
На этом экскурс в историю «Тропы» можно было бы закончить, но не даёт мне покоя мысль, что картина, нарисованная мной, то ли очень субъективна, то ли просто - плоскостное изображение. Примитив. И захотелось мне придать ей глубину, сделать хоть немного объёмной. И более объективной, насколько это возможно.
Надеюсь, мне помогут в этом два документа. Первый - заметки Нади Сосновской, написанные сразу по прочтении моего очерка о Юре, который так понравился Ролану Быкову и активно не понравился Наде, И думаю, это не случайно. Ролан тогда ещё не был знаком с Юрой, а Надя знала его и, естественно, искала знакомого ей человека в моём герое. Искала - и не нашла.
Приведу самые конструктивные фрагменты из этих заметок.
...Читала, и всё время меня не покидало мучительное ощущение неудобства. Я всё думала, неужели он вправду такой? Да нет, этого не может быть. Я бы с таким человеком никогда бы не подружилась, и, конечно, такого никак не полюбишь. Разве это Юра? Он весь в сомнениях и о жизни знает, может быть, не больше своих детей. Он - с ними, среди них, за ними, за них, но - не над ними. А у тебя он вышел «над», «сверх», «супер». Я не знаю, хотела ты или нет, чтобы так получилось, но так получилось. И может быть, именно то, что Юра - центральная фигура очерка, и есть основная и порочная ошибка. Конечно, Юрку нельзя не заметить, не увидеть. Но ведь он же растворён в детях, как... ну, как лимон в стакане чая. Когда ты пьёшь этот чай, ты пьёшь всё вместе и не думаешь о том и другом в отдельности, правда? Когда вещи соединены, они становятся целым, если такое соединение не случайно. В данном случае оно не случайно, а вот органичности единения не видно.
...В целом я согласна с Юрой - хочется побить этого великого педагога, который всё про всех знает и решает детские судьбы, как будто карточки тасует в картотеке. На всё готов ответ, имеется джентльменский набор педагогических приёмов... Разве он такой?
В этих словах Нади я увидела отражение своих собственных сомнений. Мне не раз приходила в голову мысль, что в моём документальном рассказе - два разных Устинова: один - на фестивале в Киеве и на концерте в Минске, и совсем другой - на «Тропе». Все Надины претензии ко мне касались, конечно же, «тропяного» Устинова. Почему?
Попробую высказать по этому поводу лишь робкие предположения. Первые два эпизода - киевский конкурс и минский концерт - писались по воспоминаниям. В памяти моей сложился и жил все эти годы определённый образ, который я и попыталась воскресить, используя свои впечатления.
А вот на «Тропе» всё было иначе. С того дня, как я решила, что обязательно напишу об устиновской экспедиции, я положила в карман тетрадку с ручкой и каждый день терзала Юру всякими-разными вопросами. Больше всего - о детях. И деться ему от меня было некуда, - он отвечал А я всё записывала. И слово в слово, чтобы не исказить - ведь я была добросовестной журналисткой, - всё это втащила в очерк. А потом Юра прочитал, и ему «захотелось побить этого великого педагога».
Вот тут и остаётся только порассуждать о том, что мысль изречённая есть ложь, а фотография - не самая главная правда.
Прав только художник. И метафора про «чай с лимоном» - это уже от настоящего художника.
Второй документ - восемь строк, написанных Юрой Устиновым у меня на кухне в один из его приездов в Москву. Время - то же, конец восьмидесятых.
Он вошёл в комнату и положил передо мной небольшой листок с этими самыми строчками.
- Вот, написалось что-то, сам не пойму, что.
Я прочла:
Правобережье низких форм,
луга, уснувшие в разлуке,
росы расстеленные звуки
над сыростью кротовых нор.
И от оборванной струны,
что с давних пор зовут рекою,
мы ищем вздоха и покоя,
мы левым берегом больны.
Весь день строчки стояли у меня перед глазами, как загадка сфинкса, вызывая в памяти смутное воспоминание... И только к вечеру оно явилось.
Там, за рекой, - высокий берег, полный света, солнца и зелёных сосен в голубом небе. Левый берег. А по эту сторону Ангары - низкий, тёмный и мрачный берег правый. И одна мечта - о Левом Береге.
Так и осталась мечтой.
Я бросилась к телефону.
-Юра! Я знаю, что ты написал. Хочешь, скажу?
-Нет. Не хочу, - тихо ответил Юра, и я услышала короткие гудки.
P.S. Писала эту главу, словно шла по тонкому льду. И когда ступила на берег, лёд за моей спиной треснул...
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Прошло семнадцать лет с тех пор, как я была на «Тропе».
В прошлом году попал в реанимацию с инсультом Юра Устинов.
Я знала причину: старое обвинение - в педофилии. Это то, что состряпать проще всего, когда речь идёт о человеке, который работает с детьми. И от чего труднее всего отмыться. Снова началось следствие. Был конфискован весь архив «Тропы». Спасти удалось только видеоматериалы.
Сейчас Устинов сидит за компьютером в пустой и чужой квартире. На окне - тёмная штора. Звук компьютера приглушён. Он монтирует нескончаемый фильм - «Колыбельная Тропе». Фильм состоит из множества «Песен». Каждая из них имеет своё название: «Жили-были мы...», «Обертон», «Матрица», «Там чудеса...», «Адажио для правого полушария с оркестром», «Тишина», «Море»... Он торопится. Каждый день - как последний. И всё же один - подарил мне. Показывал то, что уже сделал Я видела на экране совсем другую жизнь - увлекательную и свободную. И главное - детские лица! Озорные и мечтательные. Смешливые и удивлённые. И все - красивые и счастливые! На них хотелось смотреть не отрываясь. Снова и снова...
Иногда Юра комментировал:
- А это - малолетний наркоман Сашка. Перехватывая канат руками, над речкой двигался
мальчик лет девяти.
- Старший брат с шести лет потчевал его своим зельем. Видишь, первый самостоятельный проход по навесной дороге. Был такой счастливый: «это», сказал, - тут Юра изобразил пальцем укол в вену, - мне больше не нужно. И два года после Тропы - не кололся... Пока не сдался снова старшему брату.
А на экране дети переправляли по канату рюкзаки, вязали узлы, делали верёвочные носилки.
- Кстати, - Юра кивнул на монитор, - это уменье многим потом пригодилось. Один из наших, Данила, после попал в Афган. - Юра остановил фильм, чтобы я могла дослушать его и при этом не упустить ни кадра. - Его родные звонили мне и читали письмо: он писал, что остался жив только благодаря навыкам, по лученным на Тропе. И помогал выживать другим.
Вечером, когда уже собиралась уходить, Юра спросил:
- А помнишь Кира, который воровал сахар? Я кивнула.
- Так вот: он уехал в Америку, получил там высшее образование, стал успешным человеком. Но когда уз нал, что происходит в России, в том числе - и с деть ми, бросил бизнес и создал в Штатах на свои средства Фонд помощи российским сиротам. Всё, что люди жертвуют в этот фонд, до последнего цента, идёт на конкретную адресную помощь реальным детям России.
Возвращаясь домой, думала о том, что станет с Устиновым, и как дальше будет жить «Тропа»... Ей двадцать пять лет, и исчезнуть просто так она не может. А Юру продолжают тащить на костёр... Педофил? Не верю. Существо безнравственное, которое лишает ребёнка детства - и это Устинов? Устинов, который только то и делает, что сохраняет детство тем, кто в этом нуждается?
Нет дыма без огня? Не уверена. Более того - знаю, что есть, если это кому-то нужно. Сорок лет назад меня исключили из ВГИКа за «растление девочек». В официальном приказе, конечно, сказано было попроще - за «нарушение дисциплины», но весь институт фанатично повторял те страшные два слова. Могу ли я после этого поверить в педофилию Устинова?
Безнравственный человек никогда не напишет того, что написал Устинов в поэзии, музыке, прозе. Да, с ним всегда было трудно: меняться и приспосабливаться он не хотел - был и остался внутренне свободным. Многим ли это по вкусу?
Всё скрестилось; чья-то злая воля, желание мести, ущемлённое самолюбие, тщеславие... Уж не говоря о тех, кто просто попал в волну фанатичного психоза и, не зная Устинова, верил навешенным ярлыкам. Все они, в конечном счёте, тоже жертвы, хотя не понимают этого и продолжают тащить его на костёр и швырять в него камни.
Он пока ещё жив, как это ни странно. Хотите добить? Довести до конца то, что не дотянули «первопроходцы»? Кто ещё не стрелял в пианиста? Да, забыла сказать, что Устинов - ещё и джазовый пианист...
Когда у тебя много талантов, бойся сальери - их тоже будет много.
Так кто ещё не стрелял в пианиста?
Валяйте!
Надя Сосновская в восемьдесят восьмом году (поэты - провидцы!), после того, как я, оставшись одна за пределами лагеря, забрела в болото, написала мне и всем нам, как значилось в её посвящении, такие стихи:
К нему не зарастёт народная тропа
А. С. Пушкин
Как тропа нас позвала,
Как мы верили, о Боже,
Что, куда бы ни вела,
Обмануть она не может.
Липли спины к рюкзакам,
Губы жаждой иссушило,
А тропа не к родникам,
А к болотам выводила.
Кто ж тропу заколдовал?
Кто упрятал в бездорожье?
Был так близок перевал,
Что ж мы бродим у подножья?
Вот и лето отцвело,
Снег пошёл, в горах обвалы,
Всё прошло, прошло, прошло...
Мы не взяли перевала.
С неба падает крупа,
И под нею, как вначале,
Спит заросшая тропа
К роднику твоей печали.
Москва, апрель 2005
Надежда Сосновская, медработник Тропы в 80-х годах.