Заметки до востребования. Отрывок 299
Степень чутья на настоящее определяется стремлением к нему, жаждой, а не качеством нюхательного аппарата. При этом, ненависть к поддельному не заменяет любви к подлинному. Ненависть - это яростное отсутствие чего-либо, а не отдельная, самостоятельная субстанция.
Ворчалка (внезапная)
Слово "Юр-ка" - не из ряда "ванька-манька". Оно пошло от мудрого питона Каа, мы играли в этих героев. Это пригодилось детдомовским, у которых не было ни "мам-ка", ни "пап-ка", ни "дедуш-ка", ни "бабуш-ка", но зато у них появился "Юр-ка", а потом просто Юрка, близкий человек, которого можно так назвать, но - как назовут пятеро, так назовут и все. Это было глубокое, теплое доверие, а не какое-нибудь амикошонство.
Идем с Тополем вдвоем по лесной дороге, болтаем, он вдруг:
- Мамк!
- Что, сы́ночка? - смеюсь я и поглаживаю бороду.
- Ой, Юрк! - поправляется Тополь. И бормочет:
- Сы́ноч-ка.
И светлеет лицом.
Они меня иногда кликали "мам!", "мамк!", потом говорили "ой!" и смущались. У многих никаких мамок не было, они автоматически замещали мной это пустое место. Я ведь умею по-матерински, не только по-отцовски. Детдомовские Лида и Света, когда мы играли все в родственников, подошли ко мне, и Лида говорит:
- А можно ты будешь (в игре) мне - папой, а Светке - мамой?
Я - Юрка (кстати, поиграв с детдомовскими в родственников, вы сразу поймете, кому кого усыновлять, а они поймут, к кому усыновляться - на Тропе происходит реальное сотрудничество людей в условиях дикой природы, где можно только быть, а казаться не получится). Эта реальная жизнь высвечивает людей друг другу - не ошибешься.
А "Юрку" не трогайте. Для взрослых я могу быть Юрмихалычем, для друзей - по имени, а дети как захотят, так и будут называть - самым естественным образом. Я же не призываю, чтобы всех вас, солидных людей, полных значения, дети называли Пашками и Машками. Я тут о себе рассказываю, а не о вас. Нужны вам барьеры - сами их сооружайте. Мне не нужны.
Нет, называть себя Юркой я не приказывал. Не понимаешь - отойди.
Один пацан вообще называл меня Теаптыти. Я напишу про эту историю.
Когда я долго продираюсь сквозь непроходимую глупость, иногда хочется привала, и чаю попить. Заросли, впрочем, включают и твою собственную глупость, от которой отдохнуть невозможно. Обязанность детей называть взрослых полным именем-отчеством и на "Вы" - унизительна и не симметрична, когда мы "тыкаем" детям и называем их как хотим. В такой позиции нет никакого панибратства или амикошонства. Она не только вопрос культуры, но и человеческих отношений, их искренности и естественности.
Взрослый шовинизм никого не украшает, а детского шовинизма я никогда не видел.
Называйте уж тогда и детей по имени-отчеству и на "Вы".
Ребенку надо сочувствовать, что он зависим от взрослых, а не упиваться своей властью над ним, загоняя его в свои правила жизни.
Тётушки из опеки вам в помощь.
Культ взрослого.
Взрослый - начальник.
Гражданин начальник.
К тому, кто называет меня на "вы", я тоже буду обращаться на "вы" безо всякой ажитации или демонстрации. Когда мне приходилось в школах вести какие-то уроки (музыка, пение, эстетика, или заменять приболевших учителей-предметников), я к ученикам всегда обращался на "вы", независимо от их возраста.
"Вы" и "ты" - разные дистанции между людьми, и "ты" - обращение к "близкому взрослому" (термин) надо ещё заслужить. Алёша из Ворошиловградской области, например, ко всем взрослым в своей семье, к родителям обращался на "вы" и, приехав на Тропу, также обращался ко мне почти до конца лета. Только в августовском походе сказал:
- Юр, а можно вы меня будете называть на "ты"?
- Взаимно? - спросил я.
Он подумал немного, заулыбался и сказал:
- Взаимно!
- Здравствуй, Алёша, - сказал я и протянул руку.
Он вложил в неё свою.
- Здравствуй… ой. Здравствуй, Юра!
- У тебя большой кан закипел, - сказал я.
- А у тебя… у тебя! - повторил он и расхохотался не отпуская руки.
Я так и не узнал? что у меня. Вечером, после кругового разбора дня мы сидели с Алешей на бревнышке и никак не могли наговориться на "ты".
- А знаешь, - взахлеб рассказывал он, - я чуть себе уши перед летом не проколол. Меня сестра уговорила.
- А знаешь, - рассказывал я, - однажды я взял губную помаду своей сестры и хотел что-нибудь написать на зеркале, оно большое такое, во всю створку шкафа, но потом закрыл глаза и написал себе на лбу: "Я". А когда открыл глаза, увидел, что у меня на лбу латинская буква "R".
- Класс! - сказал Алеша. - А знаешь, у отца на руках татуировки, синие такие…
Они когда приходят, новенькие, то все тебя примеряют к своему внутреннему опыту, к иерархии, - на кого ты похож? На папу? На соседа? На старшего брата? Кем тебя можно измерить и куда поместить внутри себя. Иногда долго примеряют, но потом всё равно сотворяют для тебя новую ячейку, она называется "Юрка". Но и чувства-понятия "группа" внутри них тоже сначала не было. Внутреннее отражение вселенной обогащается, усложняется или упрощается по-хорошему, там много кто и что теперь живет, кого чего раньше не было. Но это уже - общее место для всех детей, и важно не само обогащение, а его качественные свойства и расположение в своём внутреннем мире его обладателя.
С Димкой говорим по телефону в октябре, между нами тысячи километров, время после лета прошло, он говорит радостно:
- Юр! У меня всё теперь в школе стало по-другому!
- Что по-другому?
- Ну, я был как бы последним в классе. А теперь я стал первый! Со мной дружить хотят!
- Накачался что ли за лето, окреп? - спрашиваю я.
- Ну и это, но не только. Я с пацанами теперь равный. Я и учиться стал лучше.
- И девочки тебя теперь любят, - подначиваю я.
- Да!! - кричит Димка. У меня теперь классная подруга, а я весной еще и подумать не мог…
- Берегите друг друга, - говорю. - Она умная?
- Не знаю, - теряется Димка. - Она добрая, понимаешь?
- Жалеет тебя, что ли?
- Как это? - удивляется Димка и тут же кричит: Не-ет!
- Любит? - удивляюсь я.
- Да, - тихо и уверенно говорит Димка.
Он и правда приехал сырым увальнем с затравленными глазами. За лето выправился, повеселел, перестал тревожно относиться к другим ребятам. Когда он учился во 2-м классе, отец у него на глазах повесился на ремне ("чтобы не ехать воевать в Чечню"- так рассказал сам Димка). Вынуть его из петли Димка не смог, а когда люди подоспели, было уже поздно. Мать запила, потом забомжевала, стала пропадать где-то на месяцы и годы, а Димка будто застыл с того момента - только рос, увеличиваясь в размерах.
Вернувшись с Тропы и обнаружив перемены не столько в себе, сколько в окружающем мире, Димка, уже семиклассник, живущий у родственников, которые оформили над ним опекунство, нашел мать, копавшуюся в какой-то помойке, и уговорил родственников взять ее в дом. Он пошел подрабатывать разноской каких-то бумаг, и сам зарабатывал матери на хлеб. Я летал к ним зимой, видел всю эту картину. Огромный город, в котором Димка жил, был для него враждебным чудовищем, родственники признались ему, что взяли его, чтобы получать на него денежное пособие, но ничто его уже сломать не могло - он нашел себя и укрепился в себе. Не знаю, что получилось бы, если б мы были с ним на "вы". Не могу представить. Тропа запустила его как остановившиеся часы, и он пошел, пошел… Будильничек такой, а был тихоня пришибленный, да ещё и злобный, чего уж теперь таить.
Засовывается ко мне в палатку после отбоя, загадочный весь.
- Юрк!
- М?
- Я знаю, почему ты один в палатке живешь, и мне плевать.
- Ты что, - говорю, - сюда плеваться пришел? У меня "гималайка" одноместная, никакая она не плевательница, я тут живу.
- А мне плевать, - не унимается Димка. - Я знаю, ты погоду слушаешь. Я тихо посижу.
- Свечку мне сейчас погасишь, плювака, - ворчу я. Проболтали мы с ним часов до двух, он много про себя рассказал, а я радовался - распрямился он. Сначала-то Димка совсем не разговаривал ни с кем. Только одну длинную фразу знал: "А мне плевать!".
- А как же это они вам "тыкают", - спрашивает приезжая педагогиня.
- От-ВЫчка от одиночества, - говорю я. Она улыбается, и я тоже начинаю улыбаться, от души. Хорошая такая педагогиня, мамашистая. Люблю таких.
- А вам это не мешает? - спрашивает она.
- Помогает выжить, - говорю я. - Вот идем мы по лесу, а сзади на меня падает ствол, например. Что они должны мне кричать? "Уважаемый Юрий Михайлович, позвольте предупредить вас о том, что вам на спину...". Нет, конечно. Они крикнут: "Юрка, сзади". И я останусь жив.
Про Димку, про его жизнь можно книгу написать как и про каждого тропяного, но я не умею писать книг. Просто рассказываю тебе внутренней речью и царапаю эти слова на бумаге, жаль, что не умею. Книжку про Лётного, однако, пишу помаленьку. Без неё Тропа не будет понятна. Но это долгая работа, особенно когда без навыка, без привычки. Сегодня Корчака читал, он писатель, конечно. Его тексты - живые трепетные кристаллы смыслов, гармоничные, красивые, даже геометрически прекрасные в своих пропорциях и сечениях, в расположениях смыслов и чувств.
Ты тоже будешь читать Корчака, передавай пану Старому Доктору от меня поклон. У него было 100-200 ребят постоянно, но и он думал о группе и мечтал о горах. Детское сообщество может управлять собой когда в нем 12-15 человек, а больших гор в Варшаве нет. В больших горах странно было бы называть друг друга на "вы". Нет, чужих можно, но своих-то как? "Вы" - это для чужого. Хорошо быть англичанином, у него этих забот вовсе нет. Хоть ты какой, а всё равно - "ю".
(2017)
© Юрий Устинов
Часть текстов утрачена при пересылке. Не редактировано и не вычитано автором. Нумерация отрывков не является авторской. Все тексты написаны автором в тюрьме.
Цитирование и воспроизведение текста разрешено с указанием на его источник: za-togo-parnya.livejournal.com
Ворчалка (внезапная)
Слово "Юр-ка" - не из ряда "ванька-манька". Оно пошло от мудрого питона Каа, мы играли в этих героев. Это пригодилось детдомовским, у которых не было ни "мам-ка", ни "пап-ка", ни "дедуш-ка", ни "бабуш-ка", но зато у них появился "Юр-ка", а потом просто Юрка, близкий человек, которого можно так назвать, но - как назовут пятеро, так назовут и все. Это было глубокое, теплое доверие, а не какое-нибудь амикошонство.
Идем с Тополем вдвоем по лесной дороге, болтаем, он вдруг:
- Мамк!
- Что, сы́ночка? - смеюсь я и поглаживаю бороду.
- Ой, Юрк! - поправляется Тополь. И бормочет:
- Сы́ноч-ка.
И светлеет лицом.
Они меня иногда кликали "мам!", "мамк!", потом говорили "ой!" и смущались. У многих никаких мамок не было, они автоматически замещали мной это пустое место. Я ведь умею по-матерински, не только по-отцовски. Детдомовские Лида и Света, когда мы играли все в родственников, подошли ко мне, и Лида говорит:
- А можно ты будешь (в игре) мне - папой, а Светке - мамой?
Я - Юрка (кстати, поиграв с детдомовскими в родственников, вы сразу поймете, кому кого усыновлять, а они поймут, к кому усыновляться - на Тропе происходит реальное сотрудничество людей в условиях дикой природы, где можно только быть, а казаться не получится). Эта реальная жизнь высвечивает людей друг другу - не ошибешься.
А "Юрку" не трогайте. Для взрослых я могу быть Юрмихалычем, для друзей - по имени, а дети как захотят, так и будут называть - самым естественным образом. Я же не призываю, чтобы всех вас, солидных людей, полных значения, дети называли Пашками и Машками. Я тут о себе рассказываю, а не о вас. Нужны вам барьеры - сами их сооружайте. Мне не нужны.
Нет, называть себя Юркой я не приказывал. Не понимаешь - отойди.
Один пацан вообще называл меня Теаптыти. Я напишу про эту историю.
Когда я долго продираюсь сквозь непроходимую глупость, иногда хочется привала, и чаю попить. Заросли, впрочем, включают и твою собственную глупость, от которой отдохнуть невозможно. Обязанность детей называть взрослых полным именем-отчеством и на "Вы" - унизительна и не симметрична, когда мы "тыкаем" детям и называем их как хотим. В такой позиции нет никакого панибратства или амикошонства. Она не только вопрос культуры, но и человеческих отношений, их искренности и естественности.
Взрослый шовинизм никого не украшает, а детского шовинизма я никогда не видел.
Называйте уж тогда и детей по имени-отчеству и на "Вы".
Ребенку надо сочувствовать, что он зависим от взрослых, а не упиваться своей властью над ним, загоняя его в свои правила жизни.
Тётушки из опеки вам в помощь.
Культ взрослого.
Взрослый - начальник.
Гражданин начальник.
К тому, кто называет меня на "вы", я тоже буду обращаться на "вы" безо всякой ажитации или демонстрации. Когда мне приходилось в школах вести какие-то уроки (музыка, пение, эстетика, или заменять приболевших учителей-предметников), я к ученикам всегда обращался на "вы", независимо от их возраста.
"Вы" и "ты" - разные дистанции между людьми, и "ты" - обращение к "близкому взрослому" (термин) надо ещё заслужить. Алёша из Ворошиловградской области, например, ко всем взрослым в своей семье, к родителям обращался на "вы" и, приехав на Тропу, также обращался ко мне почти до конца лета. Только в августовском походе сказал:
- Юр, а можно вы меня будете называть на "ты"?
- Взаимно? - спросил я.
Он подумал немного, заулыбался и сказал:
- Взаимно!
- Здравствуй, Алёша, - сказал я и протянул руку.
Он вложил в неё свою.
- Здравствуй… ой. Здравствуй, Юра!
- У тебя большой кан закипел, - сказал я.
- А у тебя… у тебя! - повторил он и расхохотался не отпуская руки.
Я так и не узнал? что у меня. Вечером, после кругового разбора дня мы сидели с Алешей на бревнышке и никак не могли наговориться на "ты".
- А знаешь, - взахлеб рассказывал он, - я чуть себе уши перед летом не проколол. Меня сестра уговорила.
- А знаешь, - рассказывал я, - однажды я взял губную помаду своей сестры и хотел что-нибудь написать на зеркале, оно большое такое, во всю створку шкафа, но потом закрыл глаза и написал себе на лбу: "Я". А когда открыл глаза, увидел, что у меня на лбу латинская буква "R".
- Класс! - сказал Алеша. - А знаешь, у отца на руках татуировки, синие такие…
Они когда приходят, новенькие, то все тебя примеряют к своему внутреннему опыту, к иерархии, - на кого ты похож? На папу? На соседа? На старшего брата? Кем тебя можно измерить и куда поместить внутри себя. Иногда долго примеряют, но потом всё равно сотворяют для тебя новую ячейку, она называется "Юрка". Но и чувства-понятия "группа" внутри них тоже сначала не было. Внутреннее отражение вселенной обогащается, усложняется или упрощается по-хорошему, там много кто и что теперь живет, кого чего раньше не было. Но это уже - общее место для всех детей, и важно не само обогащение, а его качественные свойства и расположение в своём внутреннем мире его обладателя.
С Димкой говорим по телефону в октябре, между нами тысячи километров, время после лета прошло, он говорит радостно:
- Юр! У меня всё теперь в школе стало по-другому!
- Что по-другому?
- Ну, я был как бы последним в классе. А теперь я стал первый! Со мной дружить хотят!
- Накачался что ли за лето, окреп? - спрашиваю я.
- Ну и это, но не только. Я с пацанами теперь равный. Я и учиться стал лучше.
- И девочки тебя теперь любят, - подначиваю я.
- Да!! - кричит Димка. У меня теперь классная подруга, а я весной еще и подумать не мог…
- Берегите друг друга, - говорю. - Она умная?
- Не знаю, - теряется Димка. - Она добрая, понимаешь?
- Жалеет тебя, что ли?
- Как это? - удивляется Димка и тут же кричит: Не-ет!
- Любит? - удивляюсь я.
- Да, - тихо и уверенно говорит Димка.
Он и правда приехал сырым увальнем с затравленными глазами. За лето выправился, повеселел, перестал тревожно относиться к другим ребятам. Когда он учился во 2-м классе, отец у него на глазах повесился на ремне ("чтобы не ехать воевать в Чечню"- так рассказал сам Димка). Вынуть его из петли Димка не смог, а когда люди подоспели, было уже поздно. Мать запила, потом забомжевала, стала пропадать где-то на месяцы и годы, а Димка будто застыл с того момента - только рос, увеличиваясь в размерах.
Вернувшись с Тропы и обнаружив перемены не столько в себе, сколько в окружающем мире, Димка, уже семиклассник, живущий у родственников, которые оформили над ним опекунство, нашел мать, копавшуюся в какой-то помойке, и уговорил родственников взять ее в дом. Он пошел подрабатывать разноской каких-то бумаг, и сам зарабатывал матери на хлеб. Я летал к ним зимой, видел всю эту картину. Огромный город, в котором Димка жил, был для него враждебным чудовищем, родственники признались ему, что взяли его, чтобы получать на него денежное пособие, но ничто его уже сломать не могло - он нашел себя и укрепился в себе. Не знаю, что получилось бы, если б мы были с ним на "вы". Не могу представить. Тропа запустила его как остановившиеся часы, и он пошел, пошел… Будильничек такой, а был тихоня пришибленный, да ещё и злобный, чего уж теперь таить.
Засовывается ко мне в палатку после отбоя, загадочный весь.
- Юрк!
- М?
- Я знаю, почему ты один в палатке живешь, и мне плевать.
- Ты что, - говорю, - сюда плеваться пришел? У меня "гималайка" одноместная, никакая она не плевательница, я тут живу.
- А мне плевать, - не унимается Димка. - Я знаю, ты погоду слушаешь. Я тихо посижу.
- Свечку мне сейчас погасишь, плювака, - ворчу я. Проболтали мы с ним часов до двух, он много про себя рассказал, а я радовался - распрямился он. Сначала-то Димка совсем не разговаривал ни с кем. Только одну длинную фразу знал: "А мне плевать!".
- А как же это они вам "тыкают", - спрашивает приезжая педагогиня.
- От-ВЫчка от одиночества, - говорю я. Она улыбается, и я тоже начинаю улыбаться, от души. Хорошая такая педагогиня, мамашистая. Люблю таких.
- А вам это не мешает? - спрашивает она.
- Помогает выжить, - говорю я. - Вот идем мы по лесу, а сзади на меня падает ствол, например. Что они должны мне кричать? "Уважаемый Юрий Михайлович, позвольте предупредить вас о том, что вам на спину...". Нет, конечно. Они крикнут: "Юрка, сзади". И я останусь жив.
Про Димку, про его жизнь можно книгу написать как и про каждого тропяного, но я не умею писать книг. Просто рассказываю тебе внутренней речью и царапаю эти слова на бумаге, жаль, что не умею. Книжку про Лётного, однако, пишу помаленьку. Без неё Тропа не будет понятна. Но это долгая работа, особенно когда без навыка, без привычки. Сегодня Корчака читал, он писатель, конечно. Его тексты - живые трепетные кристаллы смыслов, гармоничные, красивые, даже геометрически прекрасные в своих пропорциях и сечениях, в расположениях смыслов и чувств.
Ты тоже будешь читать Корчака, передавай пану Старому Доктору от меня поклон. У него было 100-200 ребят постоянно, но и он думал о группе и мечтал о горах. Детское сообщество может управлять собой когда в нем 12-15 человек, а больших гор в Варшаве нет. В больших горах странно было бы называть друг друга на "вы". Нет, чужих можно, но своих-то как? "Вы" - это для чужого. Хорошо быть англичанином, у него этих забот вовсе нет. Хоть ты какой, а всё равно - "ю".
(2017)
© Юрий Устинов
Часть текстов утрачена при пересылке. Не редактировано и не вычитано автором. Нумерация отрывков не является авторской. Все тексты написаны автором в тюрьме.
Цитирование и воспроизведение текста разрешено с указанием на его источник: za-togo-parnya.livejournal.com