Заметки до востребования. Отрывок 87
"Лагерь на дождь!" - команда к быстрым и слаженным действиям, когда дождь уже неминуем, а палатки, продукты, аптека и что-то ещё не накрыты пленкой или не защищены от воды другим способом. Это минуты, секунды, когда активизируется язык знаков и спрессовано время принятия решений. Если идет шквал, то команда будет звучать так: "Лагерь на дождь и ветер!".
Быстро проверены все растяжки - не провисли ли, развернуты и ловко надеваются на палатки и другие сухие места предметы дождевой защиты. Минута, иногда меньше, и лагерь уже не промокнет на дожде. Поленницу не накрываем, костер всегда работает нормально, а нормальные дрова всегда в нем загорятся, даже если они намокли. Нормальные дрова не промокают, они только намокнут сверху. "Лагерь на дождь" - это заложить костер - сделать на нём накат из поленьев, который сохранит жар и вскоре будет гореть сам, готовый согреть и обсушить, вскипятить, сварить.Стальной тросик с крючками для канов подвешивается только на время готовки, как только еда готова - тросик снимается. Когда он висит, под тросиком не ходят и не пролезают, это запрет, один из немногих на Тропе. Врезавшись в тросик или зацепившись за него, можно улететь в костер, но лучше готовить на нем какое-то другое мясо.
Странно даже говорить, но надо: никто никогда не плюнет, даже косточку, не только в костер, но и внутри кострового круга, который ограничен расположенными вокруг костра бревнами-сиделками. Костер окружен заботой и пользуется уважением, это - "огонь племени", хотя его никто так не называет. Он - костер. Костровых у нас как таковых никогда не было, им был каждый, но были "огневые" - они так умно и ловко работали с костром, что он всегда отвечал ровным и рабочим пламенем, не дымил и не искрил. Огневые подружились с огнем костра, умели его кормить, знали все его особенности, знали все типы костров и их назначение, но каждый в группе мог разжечь костер с одной спички в любую погоду и каждый отличал сушильный костер от варочного или долгоиграющей "нодьи", излучающей тепло не вверх, а вдоль поверхности грунта, в горизонтальной плоскости.
Нодью из толстых бревен делали в дальних зимних походах, он грела всю ночь, и никакие морозы с ней не были страшны. Кроме того, зимой мы укутывали палатки снегом, и в них становилось жарко. Палатки для зимы выбирали с "рукавным" входом, а не со створками на клевантах или молнии, рукавный вход затягивался в тубус и не выпускал тепло из палатки. Место для палатки утаптывали, место для костра - выкапывали.
Тропить лыжню в зимней тайге сложно, все твое чутье трассировщика и весь опыт выражаются в каждом твоем шаге. Вот темное пятно молодого ельника, оно легко проходимо, а вот поперечное висячее бревно, ствол упавшего дерева, оставшийся висеть над землей - пройти его трудно. Для лыж идущего под грузом есть удобные и неудобные препятствия, и если ты тропишь лыжню для группы спустя бахилы, то маршрут вы не пройдете, "холодные ночевки" окажутся в самых неудобных местах, а в темноте можно будет "промазать" мимо безлюдной деревни, затерявшейся в лесу, но обещавшей теплый ночлег в заброшенном доме.
Огоньки селений, когда выходишь зимой из леса, видно издалека, расстояние до них обманчиво и тревожно. На морозе они расплывчаты и окружены коронами-ореолами, которые и вовсе скрадывают расстояние до них. Очень далеко в сухом воздухе слышны звуки, они ничего не добавляют к знанию сколько еще идти. На равнине всегда холоднее, чем в лесу, бывает очень зябко от небольшого ветра и хочется вернуться в древесно-снежную теплую тишину леса, потрескивающего от мороза.
Где-то к середине 70-х ко мне на Басманку приехал Петя Кошелев. Я недавно приобрел дешевый 4-х-дорожечный магнитофон "Иней", включил его, поставил Пете микрофон, и мы записали целую катушку его песен. За Кошелевской гитарой я услышал большой симфонический оркестр со всеми его возможностями. Петя старался, чтобы оркестр весь поместился в его гитаре и, надо сказать, это получалось. Очарованный стихами замечательных поэтов, Петя создал для них такую музыку, которая не помещалась в бытовом магнитофоне "Иней", она невольно додумывалась и дослышивалась, угадывалась в каждом такте, в каждой ноте. Камерное пространство было для Кошелева мало, - как додумывался оркестр, так чудились и своды большого зала, акустически отзывчивого и богатого на помогающие резонансы.
Посреди зала проходила колея заброшенной железной дороги, по ней шли старый и малый. Они волокли за хвост длинного бумажного змея. Иногда они останавливались, чтобы посадить возле колеи очередной молодой дубок. Они идут и сейчас, лес уже вырос, но путь через него остался. Он привел Петю из низинных холмов в горную местность, где он сам строил свои солнечные вершины. Каждый исполнитель преодолеет их своим путем, я считаю, что лучшим исполнителем песен Кошелева был Дима Дихтер. Уже давно в Музыке Небесной звучит для меня аранжировка его песен, вроде и гитара теперь не нужна, но - не будет Пети с гитарой внутри этого праздника - не будет и симфонического вселенского оркестра.
Кифара, челеста и свирель в основе Петиного оркестра, и так свежо и уместно они звучат во вселенной, что становятся основой бытия, это будущая классика, которую проверит и забытьё, и время. Проверит, и проступят они важными письменами на том, что люди назовут "прошлое". Ибо это не прошлое или будущее, это то, что - всегда.
Ранние Петины песни, записанные на Басманке, я оцифровал. Возможно, вы найдете эту запись и тоже услышите будущий вселенский оркестр в его гитарно-эмбриональном существовании. Гостиная в квартире графа Орлова, которая была моей комнатой в коммуналке, несла потолки из резного дуба на высоте 3.95 и имела площадь 32,8 квадратных метра. Рядом проходила линия железной дороги, напротив окон моего 2-го этажа стояла церковь, построенная по рисунку Петра Первого.
Во дворе дома стояли два магазинчика с названиями "Хлеб" и "Мясо". В "Мясе" продавали и колбасу, и молоко. В "Хлебе" - только хлеб. Три вокзала были рядом, платформа "Каланчевская", выводившая на другие линии железных дорог, - тоже. В магазине возле "железки" продавали дешевую ливерную колбасу, но Советский Союз еще был цел, цвел по праздникам свежими красными лозунгами и бумажными цветами, а в укачивающих электричках на Новый Иерусалим работало отопление. Регулярно выходил журнал "Крокодил", и мы все знали, что в наших неурядицах виноваты воротилы западного бизнеса и самый главный хищник во вселенной, которого почему-то звали "Дядя Сэм". Акселераты из пионерских дружин дружно потели на строевых парадах и смотрах, а Тропа уходила в лес за Новый Иерусалим, варила чай, тренировалась и соревновалась.
Всякого рода принуждение кажется силовикам короткой дорогой к успеху, но никакое принуждение не формирует ни общество, ни человека, а только деформирует их.
Тропа основана не на принуждении, а на побуждении к принятию решений и их выполнению. Право на ошибку имеет каждый, именно это право притягивает к себе ответственность, а следовательно, и свободу. Безответственное послушание, подчинение "по рангу" на Тропе невозможно, никакой закулисной кухни или скрытого руководства нет, они будут опознаны и осмеяны группой, а смех - это реакция отречения от неадекватной ситуации. Все открыто, прозрачно, доступно, все происходит на твоих глазах, и во всем ты можешь принимать участие, ибо ты один - не больше и не меньше, чем все. Количество ничего не решает, сказали бы нам Галилео и Джордано Бруно. Подавляющее большинство - такое же принуждение, как тирания одного человека. Принуждение сродни терроризму, грабежу, разбою и безусловно является преступлением против человека.
Авторитарные правители обожают всякого рода военизированные структуры, находящиеся у них в подчинении. В таких структурах приказы не обсуждаются, они выполняются, попутно производя на свет желающих покомандовать, повыворачивать мир на свой лад хотя бы и в своём подотчетном сегменте власти. При этом, безусловно, есть такие ситуации, которые требуют единоначалия, но оно должно быть временным и заранее делегированным исполнителю. Начальник любого уровня должен быть исполнителем воли тех, кто его назначил, а не рабовладельцем, запрыгнувшим во власть. Единоначалие необходимо для решения чрезвычайных ситуаций. При этом веками жить в ЧС как-то странно, наверное, что-то не так с курсом. Корректировка любого курса должна происходить ежемоментно и повсеместно, иначе он - любой - уведет в пропасть. Но зачем рефлексировать тому, кто принуждает? "Фиг ли думать, - трясти надо".
Оценивая и ощущая свободу как разнузданную вседозволенность и произвол, силовики переиначивают само понятие свободы на свой манер, снижают его до уровня животных состояний в самом плохом смысле слова. Свобода для них расположена в низах человеческих мотиваций и поступков, в то время, как она находится на верхах. Силовое понимание свободы выдает сущность самих силовиков - низкую, гнусную и мерзкую. Вертикаль власти - их удел, там принуждение и никакого сотрудничества или взаимопонимания.
"Не хочешь быть счастливым? Заставим!".
Быть счастливым, быть несчастным, быть трупом, кем угодно - заставим. У нас сила. Вот ведь какая глупость лежит в основе власти. Собираются на совещания, говорят заклинания вроде "углубить", "повысить" или "утопить в сортире", и полагают, что таким образом изменяют мир к лучшему. Поворот сибирских рек в азиатские пустыни, идея которого культивировалась в 50-х - 60-х выглядит на этом фоне вполне безобидной затеей. Черные пыльные бури гуляют на месте "освоенной целины". Зловещее насилие над природой, в том числе над человеческой, стало нормой государственного мышления, "дорожной картой" государственной деятельности. Природа не мстит, она нормально защищается от идиотического, агрессивного, бездушного к ней отношения. Сила в сочетании с глупостью - самая разрушительная во вселенной.
Масштабируем теперь сказанное на группу - получится Тропа. Потому что ничего умозрительного я не взялся бы утверждать, только прожитое, проверенное жизнью. Ни одной моей группе не дали развиться до высоких уровней за 45 лет травли. Но по тем высотам, которые эпизодами брались Тропой, я могу судить об уровнях развитой группы - социокультуроприродного организма. Его мотивации никак не лежат в области принуждения, подчинения, власти. Все эти зоопсихологические заботы не просматриваются даже в растворе, которым был залит самый нижний фундамент Тропы: никакая вертикаль власти никого не поднимет в небо, но всех швырнет мордой в грязь. Человек на то и человек, чтобы видеть другого горизонтально, рядом с собой или напротив, но не выше или ниже. Власть - удел животных. Опасаясь хаотического насилия, они заменяют его организованным. А ведь Хаос - это всего лишь Космос без Хроноса.
У человеческого сообщества, если оно будет сообществом, есть все ресурсы, чтобы уйти от звериного существования. Это не предположение, это знание. Это происходило много раз и на многих ступенях развития группы - "первичного" человеческого сообщества. Ценностная ориентация, принятая группой, ложится в основу её развития, природные векторы которого сами несут ее вверх, не успевая поименовать себя. Этот праздник непознанного бежит впереди развития группы, и она всегда вступает в него, отыскивая слова для новых названий своих состояний и процесса своего бытия. В основе такого движения - нравственное противостояние каждого человека самому себе.
Тропа - не столбовая дорога, по ней нужно идти пешком. Она не предназначена для колёс, гусениц или асфальтовых катков. Тропа - это масштаб человека, путника, который не ждет подарков от автостопа, а преодолевает свой путь сам, или в составе своего сообщества.
"Тропа ведет вверх" назвала свою книгу Надя Крупп, я согласен с ней. Пешеходные тропы уходят в прошлое, уступая место автобанами, но человек свою жизнь проходит пешком, на чем бы он ни ехал, на чем бы ни плыл, ни летел.
Заметки получаются, как я вижу, поспешными, лоскутными, мозаичными. Это эскизы, наброски ненаписанных текстов, на которые, думаю, у меня не осталось времени. Не думаю, что мне нужно приносить извинения за пунктирность текстовых линий, если только "от имени Аэрофлота" :)
Спокойное Солнце всегда было и всегда будет во вселенной, оно не зависит от мимолетности миров и устойчивости систем. Даже если не станет самой вселенной, оно вновь отогреет Любовью пустоту, и пустота, возмутившись, явит из себя новый мир, всегда подающий надежду на совершенство, устойчивость и уют, всегда изменяющийся к лучшему.
Оказывается, эта рукопись, предыдущие ее части раскиданы по случайным людям и некому собрать в кучу эти куски. Несколько тетрадок, исписанных моим кривым мелким почерком, рискуют пропасть, а ведь эти тексты - единственное, что от меня останется. Такое не годится, это действительно горько и неприемлемо. Говорим "на всё воля Божья" и считаем, что Сатана как бы уже ни при чем. А ведь у этого гада лежат мои тетрадки и уйдут в помойку. Песенки не в счет, нужны тексты, они пригодятся тому, кто продолжит, или тому, кто хочет и может знать как есть. Хрень какая одолела, всё отжали, ни щелочки продыха. Нет, я не сдамся, но очень надо после себя что-то оставить внятное. Песенки понятны мне, но невнятны для постороннего уха. Слышно, что в них и за ними что-то есть, но что? Какие три кита? Какие семь слонов? Какие светила на небосклоне Тропы? Я написал уже много, это очень мало, и конец близок, буду писать, пока не сдохну, но если все это в помойку, то зачем пишу? Смутно на душе. Кто-нибудь, спасите эти строчки, они будут нужны.
(2015-2017)
© Юрий Устинов
Часть текстов утрачена при пересылке. Не редактировано и не вычитано автором. Нумерация отрывков не является авторской. Все тексты написаны автором в тюрьме.
Цитирование и воспроизведение текста разрешено с указанием на его источник: za-togo-parnya.livejournal.com
Быстро проверены все растяжки - не провисли ли, развернуты и ловко надеваются на палатки и другие сухие места предметы дождевой защиты. Минута, иногда меньше, и лагерь уже не промокнет на дожде. Поленницу не накрываем, костер всегда работает нормально, а нормальные дрова всегда в нем загорятся, даже если они намокли. Нормальные дрова не промокают, они только намокнут сверху. "Лагерь на дождь" - это заложить костер - сделать на нём накат из поленьев, который сохранит жар и вскоре будет гореть сам, готовый согреть и обсушить, вскипятить, сварить.Стальной тросик с крючками для канов подвешивается только на время готовки, как только еда готова - тросик снимается. Когда он висит, под тросиком не ходят и не пролезают, это запрет, один из немногих на Тропе. Врезавшись в тросик или зацепившись за него, можно улететь в костер, но лучше готовить на нем какое-то другое мясо.
Странно даже говорить, но надо: никто никогда не плюнет, даже косточку, не только в костер, но и внутри кострового круга, который ограничен расположенными вокруг костра бревнами-сиделками. Костер окружен заботой и пользуется уважением, это - "огонь племени", хотя его никто так не называет. Он - костер. Костровых у нас как таковых никогда не было, им был каждый, но были "огневые" - они так умно и ловко работали с костром, что он всегда отвечал ровным и рабочим пламенем, не дымил и не искрил. Огневые подружились с огнем костра, умели его кормить, знали все его особенности, знали все типы костров и их назначение, но каждый в группе мог разжечь костер с одной спички в любую погоду и каждый отличал сушильный костер от варочного или долгоиграющей "нодьи", излучающей тепло не вверх, а вдоль поверхности грунта, в горизонтальной плоскости.
Нодью из толстых бревен делали в дальних зимних походах, он грела всю ночь, и никакие морозы с ней не были страшны. Кроме того, зимой мы укутывали палатки снегом, и в них становилось жарко. Палатки для зимы выбирали с "рукавным" входом, а не со створками на клевантах или молнии, рукавный вход затягивался в тубус и не выпускал тепло из палатки. Место для палатки утаптывали, место для костра - выкапывали.
Тропить лыжню в зимней тайге сложно, все твое чутье трассировщика и весь опыт выражаются в каждом твоем шаге. Вот темное пятно молодого ельника, оно легко проходимо, а вот поперечное висячее бревно, ствол упавшего дерева, оставшийся висеть над землей - пройти его трудно. Для лыж идущего под грузом есть удобные и неудобные препятствия, и если ты тропишь лыжню для группы спустя бахилы, то маршрут вы не пройдете, "холодные ночевки" окажутся в самых неудобных местах, а в темноте можно будет "промазать" мимо безлюдной деревни, затерявшейся в лесу, но обещавшей теплый ночлег в заброшенном доме.
Огоньки селений, когда выходишь зимой из леса, видно издалека, расстояние до них обманчиво и тревожно. На морозе они расплывчаты и окружены коронами-ореолами, которые и вовсе скрадывают расстояние до них. Очень далеко в сухом воздухе слышны звуки, они ничего не добавляют к знанию сколько еще идти. На равнине всегда холоднее, чем в лесу, бывает очень зябко от небольшого ветра и хочется вернуться в древесно-снежную теплую тишину леса, потрескивающего от мороза.
Где-то к середине 70-х ко мне на Басманку приехал Петя Кошелев. Я недавно приобрел дешевый 4-х-дорожечный магнитофон "Иней", включил его, поставил Пете микрофон, и мы записали целую катушку его песен. За Кошелевской гитарой я услышал большой симфонический оркестр со всеми его возможностями. Петя старался, чтобы оркестр весь поместился в его гитаре и, надо сказать, это получалось. Очарованный стихами замечательных поэтов, Петя создал для них такую музыку, которая не помещалась в бытовом магнитофоне "Иней", она невольно додумывалась и дослышивалась, угадывалась в каждом такте, в каждой ноте. Камерное пространство было для Кошелева мало, - как додумывался оркестр, так чудились и своды большого зала, акустически отзывчивого и богатого на помогающие резонансы.
Посреди зала проходила колея заброшенной железной дороги, по ней шли старый и малый. Они волокли за хвост длинного бумажного змея. Иногда они останавливались, чтобы посадить возле колеи очередной молодой дубок. Они идут и сейчас, лес уже вырос, но путь через него остался. Он привел Петю из низинных холмов в горную местность, где он сам строил свои солнечные вершины. Каждый исполнитель преодолеет их своим путем, я считаю, что лучшим исполнителем песен Кошелева был Дима Дихтер. Уже давно в Музыке Небесной звучит для меня аранжировка его песен, вроде и гитара теперь не нужна, но - не будет Пети с гитарой внутри этого праздника - не будет и симфонического вселенского оркестра.
Кифара, челеста и свирель в основе Петиного оркестра, и так свежо и уместно они звучат во вселенной, что становятся основой бытия, это будущая классика, которую проверит и забытьё, и время. Проверит, и проступят они важными письменами на том, что люди назовут "прошлое". Ибо это не прошлое или будущее, это то, что - всегда.
Ранние Петины песни, записанные на Басманке, я оцифровал. Возможно, вы найдете эту запись и тоже услышите будущий вселенский оркестр в его гитарно-эмбриональном существовании. Гостиная в квартире графа Орлова, которая была моей комнатой в коммуналке, несла потолки из резного дуба на высоте 3.95 и имела площадь 32,8 квадратных метра. Рядом проходила линия железной дороги, напротив окон моего 2-го этажа стояла церковь, построенная по рисунку Петра Первого.
Во дворе дома стояли два магазинчика с названиями "Хлеб" и "Мясо". В "Мясе" продавали и колбасу, и молоко. В "Хлебе" - только хлеб. Три вокзала были рядом, платформа "Каланчевская", выводившая на другие линии железных дорог, - тоже. В магазине возле "железки" продавали дешевую ливерную колбасу, но Советский Союз еще был цел, цвел по праздникам свежими красными лозунгами и бумажными цветами, а в укачивающих электричках на Новый Иерусалим работало отопление. Регулярно выходил журнал "Крокодил", и мы все знали, что в наших неурядицах виноваты воротилы западного бизнеса и самый главный хищник во вселенной, которого почему-то звали "Дядя Сэм". Акселераты из пионерских дружин дружно потели на строевых парадах и смотрах, а Тропа уходила в лес за Новый Иерусалим, варила чай, тренировалась и соревновалась.
Всякого рода принуждение кажется силовикам короткой дорогой к успеху, но никакое принуждение не формирует ни общество, ни человека, а только деформирует их.
Тропа основана не на принуждении, а на побуждении к принятию решений и их выполнению. Право на ошибку имеет каждый, именно это право притягивает к себе ответственность, а следовательно, и свободу. Безответственное послушание, подчинение "по рангу" на Тропе невозможно, никакой закулисной кухни или скрытого руководства нет, они будут опознаны и осмеяны группой, а смех - это реакция отречения от неадекватной ситуации. Все открыто, прозрачно, доступно, все происходит на твоих глазах, и во всем ты можешь принимать участие, ибо ты один - не больше и не меньше, чем все. Количество ничего не решает, сказали бы нам Галилео и Джордано Бруно. Подавляющее большинство - такое же принуждение, как тирания одного человека. Принуждение сродни терроризму, грабежу, разбою и безусловно является преступлением против человека.
Авторитарные правители обожают всякого рода военизированные структуры, находящиеся у них в подчинении. В таких структурах приказы не обсуждаются, они выполняются, попутно производя на свет желающих покомандовать, повыворачивать мир на свой лад хотя бы и в своём подотчетном сегменте власти. При этом, безусловно, есть такие ситуации, которые требуют единоначалия, но оно должно быть временным и заранее делегированным исполнителю. Начальник любого уровня должен быть исполнителем воли тех, кто его назначил, а не рабовладельцем, запрыгнувшим во власть. Единоначалие необходимо для решения чрезвычайных ситуаций. При этом веками жить в ЧС как-то странно, наверное, что-то не так с курсом. Корректировка любого курса должна происходить ежемоментно и повсеместно, иначе он - любой - уведет в пропасть. Но зачем рефлексировать тому, кто принуждает? "Фиг ли думать, - трясти надо".
Оценивая и ощущая свободу как разнузданную вседозволенность и произвол, силовики переиначивают само понятие свободы на свой манер, снижают его до уровня животных состояний в самом плохом смысле слова. Свобода для них расположена в низах человеческих мотиваций и поступков, в то время, как она находится на верхах. Силовое понимание свободы выдает сущность самих силовиков - низкую, гнусную и мерзкую. Вертикаль власти - их удел, там принуждение и никакого сотрудничества или взаимопонимания.
"Не хочешь быть счастливым? Заставим!".
Быть счастливым, быть несчастным, быть трупом, кем угодно - заставим. У нас сила. Вот ведь какая глупость лежит в основе власти. Собираются на совещания, говорят заклинания вроде "углубить", "повысить" или "утопить в сортире", и полагают, что таким образом изменяют мир к лучшему. Поворот сибирских рек в азиатские пустыни, идея которого культивировалась в 50-х - 60-х выглядит на этом фоне вполне безобидной затеей. Черные пыльные бури гуляют на месте "освоенной целины". Зловещее насилие над природой, в том числе над человеческой, стало нормой государственного мышления, "дорожной картой" государственной деятельности. Природа не мстит, она нормально защищается от идиотического, агрессивного, бездушного к ней отношения. Сила в сочетании с глупостью - самая разрушительная во вселенной.
Масштабируем теперь сказанное на группу - получится Тропа. Потому что ничего умозрительного я не взялся бы утверждать, только прожитое, проверенное жизнью. Ни одной моей группе не дали развиться до высоких уровней за 45 лет травли. Но по тем высотам, которые эпизодами брались Тропой, я могу судить об уровнях развитой группы - социокультуроприродного организма. Его мотивации никак не лежат в области принуждения, подчинения, власти. Все эти зоопсихологические заботы не просматриваются даже в растворе, которым был залит самый нижний фундамент Тропы: никакая вертикаль власти никого не поднимет в небо, но всех швырнет мордой в грязь. Человек на то и человек, чтобы видеть другого горизонтально, рядом с собой или напротив, но не выше или ниже. Власть - удел животных. Опасаясь хаотического насилия, они заменяют его организованным. А ведь Хаос - это всего лишь Космос без Хроноса.
У человеческого сообщества, если оно будет сообществом, есть все ресурсы, чтобы уйти от звериного существования. Это не предположение, это знание. Это происходило много раз и на многих ступенях развития группы - "первичного" человеческого сообщества. Ценностная ориентация, принятая группой, ложится в основу её развития, природные векторы которого сами несут ее вверх, не успевая поименовать себя. Этот праздник непознанного бежит впереди развития группы, и она всегда вступает в него, отыскивая слова для новых названий своих состояний и процесса своего бытия. В основе такого движения - нравственное противостояние каждого человека самому себе.
Тропа - не столбовая дорога, по ней нужно идти пешком. Она не предназначена для колёс, гусениц или асфальтовых катков. Тропа - это масштаб человека, путника, который не ждет подарков от автостопа, а преодолевает свой путь сам, или в составе своего сообщества.
"Тропа ведет вверх" назвала свою книгу Надя Крупп, я согласен с ней. Пешеходные тропы уходят в прошлое, уступая место автобанами, но человек свою жизнь проходит пешком, на чем бы он ни ехал, на чем бы ни плыл, ни летел.
Заметки получаются, как я вижу, поспешными, лоскутными, мозаичными. Это эскизы, наброски ненаписанных текстов, на которые, думаю, у меня не осталось времени. Не думаю, что мне нужно приносить извинения за пунктирность текстовых линий, если только "от имени Аэрофлота" :)
Спокойное Солнце всегда было и всегда будет во вселенной, оно не зависит от мимолетности миров и устойчивости систем. Даже если не станет самой вселенной, оно вновь отогреет Любовью пустоту, и пустота, возмутившись, явит из себя новый мир, всегда подающий надежду на совершенство, устойчивость и уют, всегда изменяющийся к лучшему.
Оказывается, эта рукопись, предыдущие ее части раскиданы по случайным людям и некому собрать в кучу эти куски. Несколько тетрадок, исписанных моим кривым мелким почерком, рискуют пропасть, а ведь эти тексты - единственное, что от меня останется. Такое не годится, это действительно горько и неприемлемо. Говорим "на всё воля Божья" и считаем, что Сатана как бы уже ни при чем. А ведь у этого гада лежат мои тетрадки и уйдут в помойку. Песенки не в счет, нужны тексты, они пригодятся тому, кто продолжит, или тому, кто хочет и может знать как есть. Хрень какая одолела, всё отжали, ни щелочки продыха. Нет, я не сдамся, но очень надо после себя что-то оставить внятное. Песенки понятны мне, но невнятны для постороннего уха. Слышно, что в них и за ними что-то есть, но что? Какие три кита? Какие семь слонов? Какие светила на небосклоне Тропы? Я написал уже много, это очень мало, и конец близок, буду писать, пока не сдохну, но если все это в помойку, то зачем пишу? Смутно на душе. Кто-нибудь, спасите эти строчки, они будут нужны.
(2015-2017)
© Юрий Устинов
Часть текстов утрачена при пересылке. Не редактировано и не вычитано автором. Нумерация отрывков не является авторской. Все тексты написаны автором в тюрьме.
Цитирование и воспроизведение текста разрешено с указанием на его источник: za-togo-parnya.livejournal.com