Заметки до востребования. Отрывок 74
Сознание спонтанно.
Чтобы сделать его управляемым, надо разрушить его связь с подсознанием, что уже с успехом делает психиатрия. Сознание, оставшееся без "связи с базой", тут же надевает мундир держиморды, поверх него - футляр и садится писать законы и правила. Такие законы и правила не только невозможны для нормального человека, они не нужны, они нелепы и примитивны, в них нет даже попытки диалога с тем, для кого они написаны, хотя даже дрессура или выработка рефлексов - всегда в какой-то степени диалог.
Подсознание, потеряв сознание, сползает в максимальную депрессию и выращивает любого рода маньяков, ибо его монада теряет свою рациональную половину.
Иногда разрушение диалога происходит "по диагонали", и мы видим человека в футляре и отвязного маньяка в одном лице. Как правило, он рвется к власти, шагая строевым шагом по головам всех возрастов и достоинств. Часто такими становятся "дети гиперопёки", берегитесь её, она притворяется заботой и любовью, а на деле оборачивается сжигающим всё и всех напалмом, и языки его пламени уходят в будущие поколения.
То же самое с гиперопекой от силовиков, она уродует нацию, страну, общество, государство, Родина-Мать и Отечество становятся симметричными лицами на плакатах, той самой пустотой, которая не причина, а результат. С такой пустотой не справится даже Любовь. Достаточно выхолостить, подогнать под стандарт любые человеческие асимметрии, "естественные неправильности", чтобы убить целую страну или целый народ. Симметрия - это смерть. Это энтропия в чистом и абсолютном ее виде. Спасти от такого "абсолюта" могут только спонтанные парадоксальные рывки, прививки от смерти мы получаем в детстве от таких замечательных людей, как товарищи Винни-Пух, Алиса, Ежик с Медвежонком и многие другие наши реаниматоры.
"Во всем должен быть порядок"- это вопль беспомощного примитивного существа, у которого сознание занимает всю его убогую вселенную, не оставляя места жизни.
И опять - Илья Пригожин об устойчивости неустойчивых систем. Это гениально, ребята, и потому очень просто. Читайте.
То, что симметрично, мерно единице, живым не является. Да, все это можно сказать по-другому, но у меня очень среднее образование, и я не знаю ваших слов из пирамиды доказательных наук. Про всякую конгруэнтность или научное амикошонство. Ну это все наф.
Лучше уж общаться на языке сна, он наш настоящий "эсперанто", неплохо понятен сознанию, которое принудительно держит нас в той яви, которой мы назначены, чтобы не сойти с ума от мгновенного понимания всего.
Мы хорошо защищены от мгновенного понимания всего, это понимание находится в другом горизонте восприятия и осмысления. Чтобы понять этот мир, нужно вывалиться в другой, тот, который выше этого организованного мира. Настоящее понимание всегда неожиданно и парадоксально, как спасение гусями Рима. Гуси не осознавали Рим, но спасли его. Это дает возможность заподозрить их в геополитическом охвате гусиными мозгами всех компонентов происходящего, но гуси ничего не охватывали, они просто жили. Никакой темноты и тишины нет, есть лишь невидимое и неслышимое. Шестое чувство многое приносит владельцу, но чтобы понять мир, понадобится восьмое или двенадцатое. Плоскость бумажных листов или экранов мониторов, как ни рисуй перспективу, дает нам уплощенное восприятие мира и его отображений, и только сам мир многомерен, даже в оптике человеческого глаза, а что уж говорить об иных горизонтах восприятия: увидев и одновременно услышав электромагнитные, лептонные и другие всякие поля смыслов, мы получим такую картину вселенной, для осмысления которой понадобится новое человечество, свободное от квадратуры школы и бесконечных примерок нового к известному. Пора перестать заниматься этой беспомощной ерундой, основанной на постоянном страхе ошибки, - с такой позиции и такой скоростью ничего не познаешь. Мы заскорузли в своих страхах ошибок, и только Ребенок подсказывает нам - как нужно познавать мир и себя в нём. Мы снисходительны к Ребенку: он неопытен и может ошибиться. Ребенок снисходителен к нам, он прощает нам взрослую настороженность окаменевших моллюсков, которые спаслись от вечного страха вечным небытием. Скорость познания мира Ребенком оглушительна для взрослого, "ты опять носишься как сумасшедший", - говорит он Ребенку. Тот мигом распознает эту ловушку благополучия и несется дальше.
Доброго пути тебе, прости, что я стал плохо двигаться. Мое место - над пропастью во ржи.
Взрослые - ржавый хлам на обочине Детства? Они уже прожили настоящую жизнь и заняты всего лишь самосохранением? Существование их вынужденно и тягомотно?
Всё было бы так, если бы не Культура, которая не имеет возраста, не бывает малой или старой, она просто есть. Вот тут и ржавчина ни при чем и сногсшибательная бесшабашность - тоже. Культура не может быть безлюдной, вот и весь сказ - она рождается внутри тебя и дает тебе развиваться внутри неё. Некультурные гуси в культурном Риме. Гусиные крики Папы Римского.
Культура производит себя через воспроизведение нас, как в попеременной страховке на скальной стене, как в эстафете, как вдох и выдох. И вот уже Папа Римский над пропастью во ржи рекомендует всему миру советские мультфильмы. Потому, что культура тогда, скрываясь от буфетно-монументальной трескотни, пряталась в детские книжки, мультфильмы, игрушки. Погремушки для самых маленьких не обязательно должны быть заряжены на исполнение Гимна Советского Союза, они могут позволить себе играть нечто общечеловеческое. Октябрятские звездочки с лубочной мордочкой здорового детства Володи Ульянова вешались деткам на левую грудь уже во вполне сознательном возрасте, когда они вполне отличали в конфетке обертку от начинки. Позёвывая на пионерских сборах от стихотворных монтажей, в мир выходили люди, обученные не столько красногалстучному лицемерию, сколько умеющие ему нравственно противостоять. Пламенных пионеров в классе были единицы, и их считали за городских дурачков, натурально верных какой-то неведомой КПСС, которая вбирала в себя без передышки ум, честь и совесть нашей эпохи, ничего не оставляя обыкновенному человеку, советскому и простому.
Прием в пионеры падал ровно на тот возраст, когда человек впервые масштабирует себя в мире и мир в себе - на десятилетних. Не какой-либо мир, не любой, не другой, а именно тот, в котором он оказался жить. Не знаю, есть ли пионерская организация на планетах с кремниевой жизнью, я говорю о Земле, о родной стране и ее детях, которые, повесившись на красном галстуке, обучались внутренней свободе в обход лицемерия. Помню, Майя Исааковна кричала:
- Зыков! Почему опять без галстука?!
- Дышать трудно, Майсакна, - глухим шепотом оправдывался Серега. - Астма, Майсакна.
Серега таращил глаза и массировал то место, где у него в будущем вырастет кадык. У всех нас, мальчишек, в шестом классе были школьно-форменные гимнастёрки с ремнем, а у Серёги почему-то китель. Так мы и запечатлелись с ним на школьной фотографии, я - за клавишами, в гимнастерке, а он - в кителе, верхом на стуле спинкой вперед и с расческой в зубах. В расческу была вставлена папиросная бумажка, мы вдвоем играли джаз. Часто к нам присоединялся Коля из девятого класса, тоже с расческой. Коля пел: "дудум-бам-бам, дыдым-бум-бум" и был контрабасом и ударными одновременно. Когда слышу великого вокалиста и звукоподражателя Бобби Макферрина, то всегда вспоминаю Колю из девятого бэ. У нас с Серегой голоса еще не сломались и мы не могли быть контрабасами, не доросли. Чтобы расческа лучше звучала, Серега расстегивал две верхние пуговицы кителя. А я топал по клавишам не снимая галстука, он не мешал мне ничуть и ничем.
Это Серега так застеснялся в четвертом классе на приеме в пионеры, что, давая торжественное обещание, вместо слов "перед лицом своих товарищей" вдруг завопил, как ошпаренный:
- Я!!! Подлецом!!! Своих товарищей!
И замолчал надолго, сраженный безвыходностью своего положения и непоправимостью упавшего на него горя. Тогда еще года не прошло, как нас слили с девчонками и все мы в едином порыве влюбились в Юлю Попову, про которую позже комсомольский певец Ося Кобзон споёт "ничего в ней нет".
У Сереги рушился мир, только что построенный, в котором он вполне мог вечером отправиться гулять с Юлей после проведённой без нее предыдущей вечности.
(2015-2017)
© Юрий Устинов
Часть текстов утрачена при пересылке. Не редактировано и не вычитано автором. Нумерация отрывков не является авторской. Все тексты написаны автором в тюрьме.
Цитирование и воспроизведение текста разрешено с указанием на его источник: za-togo-parnya.livejournal.com
Чтобы сделать его управляемым, надо разрушить его связь с подсознанием, что уже с успехом делает психиатрия. Сознание, оставшееся без "связи с базой", тут же надевает мундир держиморды, поверх него - футляр и садится писать законы и правила. Такие законы и правила не только невозможны для нормального человека, они не нужны, они нелепы и примитивны, в них нет даже попытки диалога с тем, для кого они написаны, хотя даже дрессура или выработка рефлексов - всегда в какой-то степени диалог.
Подсознание, потеряв сознание, сползает в максимальную депрессию и выращивает любого рода маньяков, ибо его монада теряет свою рациональную половину.
Иногда разрушение диалога происходит "по диагонали", и мы видим человека в футляре и отвязного маньяка в одном лице. Как правило, он рвется к власти, шагая строевым шагом по головам всех возрастов и достоинств. Часто такими становятся "дети гиперопёки", берегитесь её, она притворяется заботой и любовью, а на деле оборачивается сжигающим всё и всех напалмом, и языки его пламени уходят в будущие поколения.
То же самое с гиперопекой от силовиков, она уродует нацию, страну, общество, государство, Родина-Мать и Отечество становятся симметричными лицами на плакатах, той самой пустотой, которая не причина, а результат. С такой пустотой не справится даже Любовь. Достаточно выхолостить, подогнать под стандарт любые человеческие асимметрии, "естественные неправильности", чтобы убить целую страну или целый народ. Симметрия - это смерть. Это энтропия в чистом и абсолютном ее виде. Спасти от такого "абсолюта" могут только спонтанные парадоксальные рывки, прививки от смерти мы получаем в детстве от таких замечательных людей, как товарищи Винни-Пух, Алиса, Ежик с Медвежонком и многие другие наши реаниматоры.
"Во всем должен быть порядок"- это вопль беспомощного примитивного существа, у которого сознание занимает всю его убогую вселенную, не оставляя места жизни.
И опять - Илья Пригожин об устойчивости неустойчивых систем. Это гениально, ребята, и потому очень просто. Читайте.
То, что симметрично, мерно единице, живым не является. Да, все это можно сказать по-другому, но у меня очень среднее образование, и я не знаю ваших слов из пирамиды доказательных наук. Про всякую конгруэнтность или научное амикошонство. Ну это все наф.
Лучше уж общаться на языке сна, он наш настоящий "эсперанто", неплохо понятен сознанию, которое принудительно держит нас в той яви, которой мы назначены, чтобы не сойти с ума от мгновенного понимания всего.
Мы хорошо защищены от мгновенного понимания всего, это понимание находится в другом горизонте восприятия и осмысления. Чтобы понять этот мир, нужно вывалиться в другой, тот, который выше этого организованного мира. Настоящее понимание всегда неожиданно и парадоксально, как спасение гусями Рима. Гуси не осознавали Рим, но спасли его. Это дает возможность заподозрить их в геополитическом охвате гусиными мозгами всех компонентов происходящего, но гуси ничего не охватывали, они просто жили. Никакой темноты и тишины нет, есть лишь невидимое и неслышимое. Шестое чувство многое приносит владельцу, но чтобы понять мир, понадобится восьмое или двенадцатое. Плоскость бумажных листов или экранов мониторов, как ни рисуй перспективу, дает нам уплощенное восприятие мира и его отображений, и только сам мир многомерен, даже в оптике человеческого глаза, а что уж говорить об иных горизонтах восприятия: увидев и одновременно услышав электромагнитные, лептонные и другие всякие поля смыслов, мы получим такую картину вселенной, для осмысления которой понадобится новое человечество, свободное от квадратуры школы и бесконечных примерок нового к известному. Пора перестать заниматься этой беспомощной ерундой, основанной на постоянном страхе ошибки, - с такой позиции и такой скоростью ничего не познаешь. Мы заскорузли в своих страхах ошибок, и только Ребенок подсказывает нам - как нужно познавать мир и себя в нём. Мы снисходительны к Ребенку: он неопытен и может ошибиться. Ребенок снисходителен к нам, он прощает нам взрослую настороженность окаменевших моллюсков, которые спаслись от вечного страха вечным небытием. Скорость познания мира Ребенком оглушительна для взрослого, "ты опять носишься как сумасшедший", - говорит он Ребенку. Тот мигом распознает эту ловушку благополучия и несется дальше.
Доброго пути тебе, прости, что я стал плохо двигаться. Мое место - над пропастью во ржи.
Взрослые - ржавый хлам на обочине Детства? Они уже прожили настоящую жизнь и заняты всего лишь самосохранением? Существование их вынужденно и тягомотно?
Всё было бы так, если бы не Культура, которая не имеет возраста, не бывает малой или старой, она просто есть. Вот тут и ржавчина ни при чем и сногсшибательная бесшабашность - тоже. Культура не может быть безлюдной, вот и весь сказ - она рождается внутри тебя и дает тебе развиваться внутри неё. Некультурные гуси в культурном Риме. Гусиные крики Папы Римского.
Культура производит себя через воспроизведение нас, как в попеременной страховке на скальной стене, как в эстафете, как вдох и выдох. И вот уже Папа Римский над пропастью во ржи рекомендует всему миру советские мультфильмы. Потому, что культура тогда, скрываясь от буфетно-монументальной трескотни, пряталась в детские книжки, мультфильмы, игрушки. Погремушки для самых маленьких не обязательно должны быть заряжены на исполнение Гимна Советского Союза, они могут позволить себе играть нечто общечеловеческое. Октябрятские звездочки с лубочной мордочкой здорового детства Володи Ульянова вешались деткам на левую грудь уже во вполне сознательном возрасте, когда они вполне отличали в конфетке обертку от начинки. Позёвывая на пионерских сборах от стихотворных монтажей, в мир выходили люди, обученные не столько красногалстучному лицемерию, сколько умеющие ему нравственно противостоять. Пламенных пионеров в классе были единицы, и их считали за городских дурачков, натурально верных какой-то неведомой КПСС, которая вбирала в себя без передышки ум, честь и совесть нашей эпохи, ничего не оставляя обыкновенному человеку, советскому и простому.
Прием в пионеры падал ровно на тот возраст, когда человек впервые масштабирует себя в мире и мир в себе - на десятилетних. Не какой-либо мир, не любой, не другой, а именно тот, в котором он оказался жить. Не знаю, есть ли пионерская организация на планетах с кремниевой жизнью, я говорю о Земле, о родной стране и ее детях, которые, повесившись на красном галстуке, обучались внутренней свободе в обход лицемерия. Помню, Майя Исааковна кричала:
- Зыков! Почему опять без галстука?!
- Дышать трудно, Майсакна, - глухим шепотом оправдывался Серега. - Астма, Майсакна.
Серега таращил глаза и массировал то место, где у него в будущем вырастет кадык. У всех нас, мальчишек, в шестом классе были школьно-форменные гимнастёрки с ремнем, а у Серёги почему-то китель. Так мы и запечатлелись с ним на школьной фотографии, я - за клавишами, в гимнастерке, а он - в кителе, верхом на стуле спинкой вперед и с расческой в зубах. В расческу была вставлена папиросная бумажка, мы вдвоем играли джаз. Часто к нам присоединялся Коля из девятого класса, тоже с расческой. Коля пел: "дудум-бам-бам, дыдым-бум-бум" и был контрабасом и ударными одновременно. Когда слышу великого вокалиста и звукоподражателя Бобби Макферрина, то всегда вспоминаю Колю из девятого бэ. У нас с Серегой голоса еще не сломались и мы не могли быть контрабасами, не доросли. Чтобы расческа лучше звучала, Серега расстегивал две верхние пуговицы кителя. А я топал по клавишам не снимая галстука, он не мешал мне ничуть и ничем.
Это Серега так застеснялся в четвертом классе на приеме в пионеры, что, давая торжественное обещание, вместо слов "перед лицом своих товарищей" вдруг завопил, как ошпаренный:
- Я!!! Подлецом!!! Своих товарищей!
И замолчал надолго, сраженный безвыходностью своего положения и непоправимостью упавшего на него горя. Тогда еще года не прошло, как нас слили с девчонками и все мы в едином порыве влюбились в Юлю Попову, про которую позже комсомольский певец Ося Кобзон споёт "ничего в ней нет".
У Сереги рушился мир, только что построенный, в котором он вполне мог вечером отправиться гулять с Юлей после проведённой без нее предыдущей вечности.
(2015-2017)
© Юрий Устинов
Часть текстов утрачена при пересылке. Не редактировано и не вычитано автором. Нумерация отрывков не является авторской. Все тексты написаны автором в тюрьме.
Цитирование и воспроизведение текста разрешено с указанием на его источник: za-togo-parnya.livejournal.com