Мы все учились понемногу, чему-нибудь и абы как.
Я когда-то тоже в школе училась. И я бы рада сказать, что вот, мол, в наши времена небо было синее, вода мокрее, трава забористее, а коррупции в школе не водилось, только вот фиг. Она была, правда, еще маленькая и очень натуральная, не то что сейчас, сплошная химия и черный нал, но она была. И она была прожорливая. Как я понимаю, она в то время росла, и растущий организм требовал много еды. Еды была целая сумка: сверху в полиэтиленовом пакете лежали сосиски, перекрывая вид на прочие сокровища; со слов недавней владелицы сумки, внизу мирно жили-поживали мясо-колбаса и прочий дефицит. За несколько минут до этого сумка перекочевала из рук моей лучшей подруги Натальи в руки учительницы русского языка и литературы. Учительница была еще и супругой классного руководителя, а Натаха - дочерью завстоловой, и почти круглой двоечницей. Именно эти факты биографий, и то, что на дворе был не то 87-й, не то 88-й год, позволили Наталье улучшить успеваемость, семейству классного подкормиться, а мне узнать, что одни люди другим людям дают взятки.
До этого я была темная и непросвещенная, повышать успеваемость сосисками мне не было необходимости, я догадывалась, что отметки меньше пятерки существуют, и на момент знакомства с сумкой даже уже получала четверки, но то, что это можно лечить провиантом, мне в голову не закатывалось. В общем, со мной случился приступ культурного шока, усугубленный личностями выгодоприобретателей. Чета наших классных, по всеобщему убеждению, была самой классной педагогической четой, и к нам переводили двоечников из других параллелей и соседних школ, потому что парочка Женечка и МахалМахалыч умели самую тупую обезьяну заинтересовать учебой, после чего обезьян брал книжку в лапы и начинал самостоятельно превращаться в человека. Два умных, талантливых педагога, которых хочется слушать, которым хочется внимать, которые рассказывают так, что после звонка класс продолжает молча сидеть и слушать с открытыми ртами, и вдруг - сосиски, твою дивизию! Мы у Женечки учили про взятки борзыми щенками, но то, что сама Женечка собачек любит, таки было для меня открытием. Впрочем, это никак не влияет на то, что четыре года я отучилась у прекрасных учителей, которые позволяли умной Лизе такое, что не позволял ни один педагог ни до, ни после - думать своей головой, и через рот на этой самой голове высказывать, что в голову придет. И вот это было весьма ценно.
До этого мне с учителями не то,чтобы везло, не то, чтоб не везло - все было весьма ординарно и прозаично. Самые обычные учительницы самой обычной школы. Я была проблемой, но не то, чтоб тяжелой. Любой ребенок, не соответствующий текущему образовательному моменту, это проблема, а я ни моменту, ни стандарту не соответствовала.
В четыре года меня отдали в детский сад, и я на тот момент уже довольно хорошо читала. Воспитательницам это понравилось, мне вручали книжку, сажали на воспитательский стул, и я читала вслух книжки, пока воспитательницы где-то шaроёбились по своим делам. Такая ситуёвина устраивала всех, и в выпускной год стала постоянной. Когда выданная книжка заканчивалась, я начинала сочинять сказки на ходу, из головы. Единственной проблемой было то, что меня частенько просили повторить ту или иную сказку, рассказанную на той неделе или в том месяце, а я и под пытками не вспомнила бы, что несла. Но искусство художественного гона всегда меня выручало, ведь если я не могу повторить старое, я всегда могу наболтать чего-то нового, язык он, сука, без костей. А голова на то человеку и дадена, чтобы чушь всякую фантазии разные генерить.
В общем, в школу я попала излишне подготовленная. Пока нормальные дети учились писать крючочки и палочки, ненормальная Лизавета читала под партой что-нибудь не по-возрасту, толстое. Я тоже не по-возрасту толсто наслаждала свою первую учительницу, и взамен изъятого Врунгеля у меня обнаруживался Немо, а взамен Совриголовы - Блджад. В общем, какие-то левые мужики у меня систематически обнаруживались. Зинаида Петровна, учительница первая моя, всяким бумажным мужикам не сильно радовалась, и пыталась отучить меня от вредной привычки к чтению. Поскольку увлечь меня палочками и крючочками не получалось, она решила сгрузить на меня часть своих обязанностей.
- Смирнова, опять бездельничаешь?! Давай сюда свою книжку, что там у тебя сегодня. Я твоей матери скажу, чтоб больше тебе книжек не приносила, нечего мне тут на уроках отдыхать! Делом займись!
- Я всё сделала...
- Значит, вон Игошкину объясни, он ничего опять не понял!
И я пыталась объяснять.
И тут выяснилась интересная деталь: я никому ничего не могу объяснить. Я могу десять раз долбануть идиота Игошкина по балде букварем, объясняя про жи-ши, но слово жопа он всё равно нпришет через ы, а Зинаида Петровна орать будет на меня, потому что кто же еще виноватый, что Лёня Игошкин так нихрена и не понял? Я раз за разом повторяла одни и те же, очевидные на мой взгляд вещи, Лёнька мотал головой и отказывался врубаться, ЗинПетровна отказывалась принять факт отсутствия у меня педагогического таланта.
Зато я этот факт поняла и приняла, также как и осознание, что я никогда никого ничему не хочу учить; и что я никогда не хочу заводить детей, потому что их придется чему-то учить, а я не могу. Не хочу. Не буду, отвяжитесь! Лет через тридцать я изменю свое мнение насчет обзаведения потомством, и практически сразу же удостоверюсь, что педагогика - это точно не моё, за истекший отчетный период ни способностей, ни желания кого-то чему-то учить не прибавилось, и желание долбануть учебником по голове никуда не делось. Наверное, поэтому учебники стали делать в мягких обложках. Не я одна щедро одарена педагогическим идиотизмом.
До этого я была темная и непросвещенная, повышать успеваемость сосисками мне не было необходимости, я догадывалась, что отметки меньше пятерки существуют, и на момент знакомства с сумкой даже уже получала четверки, но то, что это можно лечить провиантом, мне в голову не закатывалось. В общем, со мной случился приступ культурного шока, усугубленный личностями выгодоприобретателей. Чета наших классных, по всеобщему убеждению, была самой классной педагогической четой, и к нам переводили двоечников из других параллелей и соседних школ, потому что парочка Женечка и МахалМахалыч умели самую тупую обезьяну заинтересовать учебой, после чего обезьян брал книжку в лапы и начинал самостоятельно превращаться в человека. Два умных, талантливых педагога, которых хочется слушать, которым хочется внимать, которые рассказывают так, что после звонка класс продолжает молча сидеть и слушать с открытыми ртами, и вдруг - сосиски, твою дивизию! Мы у Женечки учили про взятки борзыми щенками, но то, что сама Женечка собачек любит, таки было для меня открытием. Впрочем, это никак не влияет на то, что четыре года я отучилась у прекрасных учителей, которые позволяли умной Лизе такое, что не позволял ни один педагог ни до, ни после - думать своей головой, и через рот на этой самой голове высказывать, что в голову придет. И вот это было весьма ценно.
До этого мне с учителями не то,чтобы везло, не то, чтоб не везло - все было весьма ординарно и прозаично. Самые обычные учительницы самой обычной школы. Я была проблемой, но не то, чтоб тяжелой. Любой ребенок, не соответствующий текущему образовательному моменту, это проблема, а я ни моменту, ни стандарту не соответствовала.
В четыре года меня отдали в детский сад, и я на тот момент уже довольно хорошо читала. Воспитательницам это понравилось, мне вручали книжку, сажали на воспитательский стул, и я читала вслух книжки, пока воспитательницы где-то шaроёбились по своим делам. Такая ситуёвина устраивала всех, и в выпускной год стала постоянной. Когда выданная книжка заканчивалась, я начинала сочинять сказки на ходу, из головы. Единственной проблемой было то, что меня частенько просили повторить ту или иную сказку, рассказанную на той неделе или в том месяце, а я и под пытками не вспомнила бы, что несла. Но искусство художественного гона всегда меня выручало, ведь если я не могу повторить старое, я всегда могу наболтать чего-то нового, язык он, сука, без костей. А голова на то человеку и дадена, чтобы чушь всякую фантазии разные генерить.
В общем, в школу я попала излишне подготовленная. Пока нормальные дети учились писать крючочки и палочки, ненормальная Лизавета читала под партой что-нибудь не по-возрасту, толстое. Я тоже не по-возрасту толсто наслаждала свою первую учительницу, и взамен изъятого Врунгеля у меня обнаруживался Немо, а взамен Совриголовы - Блджад. В общем, какие-то левые мужики у меня систематически обнаруживались. Зинаида Петровна, учительница первая моя, всяким бумажным мужикам не сильно радовалась, и пыталась отучить меня от вредной привычки к чтению. Поскольку увлечь меня палочками и крючочками не получалось, она решила сгрузить на меня часть своих обязанностей.
- Смирнова, опять бездельничаешь?! Давай сюда свою книжку, что там у тебя сегодня. Я твоей матери скажу, чтоб больше тебе книжек не приносила, нечего мне тут на уроках отдыхать! Делом займись!
- Я всё сделала...
- Значит, вон Игошкину объясни, он ничего опять не понял!
И я пыталась объяснять.
И тут выяснилась интересная деталь: я никому ничего не могу объяснить. Я могу десять раз долбануть идиота Игошкина по балде букварем, объясняя про жи-ши, но слово жопа он всё равно нпришет через ы, а Зинаида Петровна орать будет на меня, потому что кто же еще виноватый, что Лёня Игошкин так нихрена и не понял? Я раз за разом повторяла одни и те же, очевидные на мой взгляд вещи, Лёнька мотал головой и отказывался врубаться, ЗинПетровна отказывалась принять факт отсутствия у меня педагогического таланта.
Зато я этот факт поняла и приняла, также как и осознание, что я никогда никого ничему не хочу учить; и что я никогда не хочу заводить детей, потому что их придется чему-то учить, а я не могу. Не хочу. Не буду, отвяжитесь! Лет через тридцать я изменю свое мнение насчет обзаведения потомством, и практически сразу же удостоверюсь, что педагогика - это точно не моё, за истекший отчетный период ни способностей, ни желания кого-то чему-то учить не прибавилось, и желание долбануть учебником по голове никуда не делось. Наверное, поэтому учебники стали делать в мягких обложках. Не я одна щедро одарена педагогическим идиотизмом.