Блуждая по грани...
Человека звали Гург.
Он был для меня дороже моей жизни...
Он был смешон и нелеп - в этой его потрепанной широкополой шляпе, темном плаще, поношенном черном костюме древнего покроя, в стоптанных сапогах. Молчаливый предводитель стаи отчаявшихся глупцов, которым все-таки не хватило мудрости и спокойствия, чтобы ни во что никогда не вмешиваться... Их было мало, его отчаянных вассалов, его непоседливых друзей, его верных спутников - до смешного мало этих чуднЫх людей в шляпах и плащах, на вороных конях - что это еще за штуки? почему на конях? почему именно и всегда - на вороных?.. Бледные оборванцы, гарцующие на великолепных лошадях в жестких ладонях равнодушного города, сдавленные небоскребами, пыльными и пересохшими венами улиц, теснимые ревущими стадами железных чудовищ, тонущие в безликом океане бездумных толп... Что они делали?.. Зачем жили?.. Что пытались изменить в чужом для себя мире?.. На дряхлом пароме веры плавали они от берегов отчаяния к берегам надежды, и всегда возвращались обратно... Город скользил по ним острым взглядом серых своих небес, трогал бетонными пальцами, щекотал до крови стальными ресницами, принюхивался дымными трубами, лизал копыта коней смрадным языком сточных вод... Город-циклоп что-то подозревал, чуял неведомую для себя угрозу в тощих фигурках голодных всадников, колеблемых горячим машинным ветром... Город думал, сопоставлял, решал... И решил. И завертело кучку чужаков в нелепых одеждах, на вороных конях, как падающие с древесных вершин листья вертит, рвет и крутит немилосердно в воздушных потоках; и танцевали причудливо тени на каменных лестницах, и втянулись шелудивые щеки стен, и забились окрики в пустых желудках проснувшихся домов - голоса слуг Города, его верных псов, с ног до головы затянутых в долг, хранящих души свои в далеких и надежных сейфах своего господина... Закружил горстку странников нелепый и страшный танец - танец с саблями, вальс с пулями, кровавое танго, дикие пляски со смертью... И листья сгорали в холодном огне стали, цветами - среди свинцовых пчел никли они один за другим, как и положено смертным; и конь мой не слышал шепота разума, и не слушал голоса отчаяния - листопад кружил нас, последний листопад... Все распалось, хрупкая мозаика жизни разбилась с нежным звуком о каменный пол, и с этого мгновения остались мне лишь ее случайные кусочки, что так заманчиво блестят на полуденном солнце... Вот из черного водоворота тел вырвался вороной конь - обезумевший, помчался он ко мне, освобожденный от своего седока саблями и пулями церберов Города... Последний раз мелькнуло среди них знакомое до боли лицо - друг Гурга, лучший друг, не раз предлагавший смерти свою жизнь в залог, вместо его жизни, и вот предложение, наконец, принято... Взмахнул руками человек и исчез, утонул в глухо ревущей толпе... И все завертелось еще быстрее, головокружительнее в потоках сознания... Гург на коне... Еще живой... Пропустить его вперед, дать бежать первым... Вниз - по немыслимым лестницам, верхом, за уздечку - осиротевший конь друга Гурга, без седла и разума... Зачем?.. Куда?.. Повороты, коридоры, узкие стволы улиц... Скоро закат, но тьме уже не скрыть нас... Беги, Гург!.. Промчался вперед черным сгустком воли, отчаяния, боли, безумия... Широкие проспекты заполнены медленной рекой машин и людей - машины здесь живут, а люди уходят отсюда - на Север, люди-странники, люди-всадники, непротивленцы злу, погруженные в себя дети цветов... Беги, Гург!.. Смешаться, спутать следы, раствориться в толпе, вяло, но неумолимо текущей в одну сторону... Не найдут, не догонят - и кого искать, кого догонять?.. Долой - плащ, долой - шляпу, долой - сапоги!.. Не черный всадник, но босой полевой цветок вплетает свои страхи, свои надежды в этот венок беженцев... Плыву с ними - на закат, всегда - на закат... Где ты, Гург?.. На туманных склонах северных холмов - встретимся ли мы там, и кем встретимся мы?.. И зачем?..
Человека звали Гург.
Он был для меня дороже моей жизни.
Это было во сне...
Он был для меня дороже моей жизни...
Он был смешон и нелеп - в этой его потрепанной широкополой шляпе, темном плаще, поношенном черном костюме древнего покроя, в стоптанных сапогах. Молчаливый предводитель стаи отчаявшихся глупцов, которым все-таки не хватило мудрости и спокойствия, чтобы ни во что никогда не вмешиваться... Их было мало, его отчаянных вассалов, его непоседливых друзей, его верных спутников - до смешного мало этих чуднЫх людей в шляпах и плащах, на вороных конях - что это еще за штуки? почему на конях? почему именно и всегда - на вороных?.. Бледные оборванцы, гарцующие на великолепных лошадях в жестких ладонях равнодушного города, сдавленные небоскребами, пыльными и пересохшими венами улиц, теснимые ревущими стадами железных чудовищ, тонущие в безликом океане бездумных толп... Что они делали?.. Зачем жили?.. Что пытались изменить в чужом для себя мире?.. На дряхлом пароме веры плавали они от берегов отчаяния к берегам надежды, и всегда возвращались обратно... Город скользил по ним острым взглядом серых своих небес, трогал бетонными пальцами, щекотал до крови стальными ресницами, принюхивался дымными трубами, лизал копыта коней смрадным языком сточных вод... Город-циклоп что-то подозревал, чуял неведомую для себя угрозу в тощих фигурках голодных всадников, колеблемых горячим машинным ветром... Город думал, сопоставлял, решал... И решил. И завертело кучку чужаков в нелепых одеждах, на вороных конях, как падающие с древесных вершин листья вертит, рвет и крутит немилосердно в воздушных потоках; и танцевали причудливо тени на каменных лестницах, и втянулись шелудивые щеки стен, и забились окрики в пустых желудках проснувшихся домов - голоса слуг Города, его верных псов, с ног до головы затянутых в долг, хранящих души свои в далеких и надежных сейфах своего господина... Закружил горстку странников нелепый и страшный танец - танец с саблями, вальс с пулями, кровавое танго, дикие пляски со смертью... И листья сгорали в холодном огне стали, цветами - среди свинцовых пчел никли они один за другим, как и положено смертным; и конь мой не слышал шепота разума, и не слушал голоса отчаяния - листопад кружил нас, последний листопад... Все распалось, хрупкая мозаика жизни разбилась с нежным звуком о каменный пол, и с этого мгновения остались мне лишь ее случайные кусочки, что так заманчиво блестят на полуденном солнце... Вот из черного водоворота тел вырвался вороной конь - обезумевший, помчался он ко мне, освобожденный от своего седока саблями и пулями церберов Города... Последний раз мелькнуло среди них знакомое до боли лицо - друг Гурга, лучший друг, не раз предлагавший смерти свою жизнь в залог, вместо его жизни, и вот предложение, наконец, принято... Взмахнул руками человек и исчез, утонул в глухо ревущей толпе... И все завертелось еще быстрее, головокружительнее в потоках сознания... Гург на коне... Еще живой... Пропустить его вперед, дать бежать первым... Вниз - по немыслимым лестницам, верхом, за уздечку - осиротевший конь друга Гурга, без седла и разума... Зачем?.. Куда?.. Повороты, коридоры, узкие стволы улиц... Скоро закат, но тьме уже не скрыть нас... Беги, Гург!.. Промчался вперед черным сгустком воли, отчаяния, боли, безумия... Широкие проспекты заполнены медленной рекой машин и людей - машины здесь живут, а люди уходят отсюда - на Север, люди-странники, люди-всадники, непротивленцы злу, погруженные в себя дети цветов... Беги, Гург!.. Смешаться, спутать следы, раствориться в толпе, вяло, но неумолимо текущей в одну сторону... Не найдут, не догонят - и кого искать, кого догонять?.. Долой - плащ, долой - шляпу, долой - сапоги!.. Не черный всадник, но босой полевой цветок вплетает свои страхи, свои надежды в этот венок беженцев... Плыву с ними - на закат, всегда - на закат... Где ты, Гург?.. На туманных склонах северных холмов - встретимся ли мы там, и кем встретимся мы?.. И зачем?..
Человека звали Гург.
Он был для меня дороже моей жизни.
Это было во сне...