И все таки, выложу часть моего немного автобиографичного рассказа...
СОН ЗОЛОТОЙ...
(мой рассказ)
"Я сегодня смеюсь над собой...
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки -
Детской сказки про сон золотой..."
А. Вертинский.
Зазвонил будильник, застучали вертухаи в двери камер, послышались крики... На зоне начинался подъем. Прапорщик внутренней службы Иван Николаевич Недельский, молодой лысоватый мужчина 32-х лет, по-стариковски кряхтя, поднялся с лежанки, (где он перед этим неусыпно бдел, совершая всенощный обход вверенного ему участка под старым уютным бушлатом), и, кое-как напялив берцы, не открывая слипшихся глаз полез на ощупь в туалет на оправку. "Да что за жизнь поганая, да когда же это все закончится" - нудно пробормотал он как всегда без всяких подлинных эмоций ритуальную свою ежесменную утренне-пробудительную фразу.
Совершив гигиенические процедуры, Иван Николаевич минут десять еще покривлялся перед зеркалом, выставляя грудь колесом, прислоняясь идеально ровной спиной к косяку, вздымая кверху подбородок, оправляя наглухо застегнутый мундир и втягивая поглубже уже, к сожалению, наметившееся брюшко. Это было ежесменное священнодействие, ритуал, нарушать который было ни в коем случае нельзя. Наконец, королевско-лейб-гвардейская осанка была поставлена, и, окинув себя в зеркале орлиным, полным осознания собственного достоинства взором, ИоаннЪ Николаевич быстро и коротко рявкнул (правда, про себя, чтобы не услышали стоявшие за дверью товарищи) заветное - "ПрОйссише офицИр!". И быстрым шагом, элегантно щелкнув шпингалетом, "Пройссише официр" покинул уборную. Надо сказать, Иван Николаевич был старым фанатом немецкой, кайзеровской, прусской военной школы. И от созерцания в интернете изображений Кайзера и его образцового Лейб-Штандарт-Воинства, надзирателей-шуцманов с палками-шпицрутенами, черно-бело-полосатых будок и шлагбаумов, прослушивания немецких команд и маршей испытывал чуть ли не эстетический оргазм. Ну и, конечно же, стремился всему этому подражать.
- Че, Вань, ты не запорами там страдаешь? Или может, геморрой? Че-то ты подолгу всегда сидишь. Ты бы это, таблеток бы каких-нибудь попил или в больницу сходил - ласково и заботливо предложил старший прапорщик внутренней службы Леонидыч, старый добрый служака, настоящий цепной тюремный пес.
- Да не, это он кончить долго не мог - хотел было съязвить "молодой", младший сержант Колька, но, поймав брошенный на себя волчий взгляд предвидевшего глупую и неуместную шутку Ивана Николаевича, поостерегся открыть рот на старшего товарища, и, только отвернув в сторону голову, полупрыснул-полуулыбнулся.
- Да, надо попробовать - бросил Леонидычу не глядя наш герой и быстро проследовал на пост, в свою будку над стеной колонии.
Будучи потомком мелкого, но гордого польского шляхтича, сосланного когда-то давно, лет 150 назад еще Царем на Кавказ, быдло Иван Николаевич инстинктивно ненавидел, и старался поменьше с ним общаться. Хотя, надо сказать, и другие его товарищи были потомками далеко не тружеников, а такими же наследственными бездельниками. Но, к сожалению, окопавшись по разным охранам и прочим синекурам, инстинктивно спасаясь от реальной работы, бизнеса и прочей активной трудовой деятельности, эти элементы напрочь утратили культуру и интеллект предков. И Иван Николаевич очень любил повоображать себя этаким последним Аристократом Ушедшей Империи, последним римлянином среди варваров. Или еще что-то подобное. Но вслух, во всяком случае, среди товарищей по службе, он этого никогда не высказывал. Все равно не поймут, только озлобятся, думал он.
Прибыв в будку, или как он любил ее про себя красиво называть, кордегардию, Иван Николаевич торжественно и четко, раз и навсегда выверенными движениями, приступил к другому ежесменному ритуалу - приготовлению и распитию Заключительного Чая. А пока чайник грелся, взглянул в окно. Старый тюремный зАмок, когда-то располагавшийся за городом, в степи, над глубоким оврагом, в наши дни оказался в центре города, а прямо под его стенами располагался большой армянско-цыганский базар. И даже глубокий овраг был застроен различными частными домами и домиками, халупами и халупками. За окном было еще темно, в свете ржавых фонарей красиво падал первый снег, покрывая белым чистым пушистым ковром вчерашнюю грязь и слякоть. Торгашей еще не было, старые каменные улицы были пустынны и прекрасны. И даже бродячие псы, которых так ненавидел и побаивался наш герой, куда-то попрятались от холода. Но в полутемной будке было тепло, и сев у окна с кружкой чая и глядя на падающие снежинки, Иван Николаевич погрузился в сладкие грезы, воображая, что вот, он отдыхает от тяжелой, трудно, но честно отработанной смены. Он вспомнил, как когда-то, в совсем свои молодые годы, он работал на заводе, простым рабочим. Три недели всего это было, но тем не менее! К тому же, эти три недели тогда показались нашему герою тремя годами, и воспоминания об этом интереснейшем опыте остались на всю жизнь. И теперь Иван Николаевич попытался вспомнить то ощущение приятной усталости и честно выполненного долга, ту рабочую, пролетарскую романтику, в мозгу зазвучала песня группы "Любэ":
!!!!!!
А чай назывался "Великий Тигр", и был лучшим из дешевых чаев. О! Иван Николаевич знал толк в лучших из дешевых товарах и марках! Вот, знаете, есть большие специалисты и ценители по смакованию всего дорогого и эксклюзивного. А наш герой блестяще умел романтизировать, ценить и смаковать всякую дешевку. Даже простую воду из под крана он умел вкушать так, как британские лорды вкушают драгоценный коньяк, рассуждая при этом о достоинствах напитка, потешая окружающих, но чаще про себя.
Промыв кишки горячим чаем и насладившись воображаемой романтикой-ностальгией, Иван Николаевич с горестным вздохом: «Эх… жизнь пропащая - судьба злодЯщая…», сдал (это же журнал пришлось заполнять!) "трудовую" смену другому бездельнику и пошел на стоянку к автомобилю. Автомобилем была грязная, слегка покоцаная Нива (машину Иван Николаевич, как истый офицер и дворянин сам мыть не любил, а на частую мойку или не хватало денег или просто лень было, даже загнать на мойку). И, пока она прогревалась, Иван Николаевич воображал, что вот, он сидит в старинном элегантном и при этом очень добротно-надежном и проходимом черно-лаково-хромовом теплом ламповом "живом" авто 30-х годов, вроде той Эмки, которая была вделана в бетон порога полуподвального кафе на соседней улице. Хотя нет! Во «фронтовой», защитного цвета Эмке, со стильными дизельпанковскими брезентовыми чехлами с прорезями на фарах! Ну а если кто-то сделает замечание по поводу немытости машины - конечно же, у Ивана Николаевича всегда наготове был «коронная» фраза: «Танки грязи не боятся!». Впрочем, никто таких замечаний Ивану Николаевичу не делал. Чаще всего, ни его, ни его машину никто просто не замечал. Это он так сам себе воображал.
Прогрев машину, наш герой, по первому снежку, как барин былых времен, выезжающий в отъезжее поле на охоту, двинулся в путь. Но, к сожалению, промчаться с ветерком и с бубенцами (в машине звонко скрипело сидение) не получилось, путь лежал через центральную улицу города, стоящую в утренней пробке.
"У-у-у, с-суки, торгаши поганые! Понастроили тут всяких бутиков да кабаков, жируете, гады, сверкая ложными огнями! Но ничего, Россия есть Россия и вы в ней чужеродные паразиты! Скоро, скоро вернется Товарищ Сталин, и тогда кого в овраг (еще глубокий, не одно поколение еще "успешных людей с активной жизненной позицией" там уместится). А кого к нам, на зону - на ударно-трудовую перековку с кайлом и тачкой. Даешь встречный план 200 норм! Будете еще, гады, апельсиновые сады на Колыме растить, вгрызаясь в вечную мерзлоту полувыпавшими цинготными зубами и ногтями! Хлебнете еще говна полной ложкой! С паяльником в жопе, стоя на салазках. Узнаете тогда, что такое Родину любить! Антилюди! Князи из грязи! Крысы спидоносные!" - думал Иван Николаевич в унисон с льющейся из динамиков песней-руганью "Сволочи, подонки и паскуды" психомоторно возбужденного сумасшедшего патриотического певца Александра Харчикова.
Наконец, пробка приблизилась к привычному "старому" супермаркету и Иван Николаевич с облегчением припарковался на еще, к счастью, не занятое "свое" "наследственное" место. Наследственным место было потому, что здесь когда-то, еще у тогда гастронома №1 и магазина "Океан" парковались и далекий, смутно припоминаемый из первых детских воспоминаний прадед на Победе, и близкий, совсем недавно ушедший дед на старом Москвиче. Тогда, правда, здесь еще не было трехполосной в обе стороны, забитой машинами дороги, не было мертвых стеклянных коробок, а был сквер, были клумбы и даже небольшой фонтан. А дома стояли редко, окруженные настоящими дворами за красивыми кованными или каменными оградами с воротами и подворотнями. А до этого, до 30-х годов, здесь было кладбище с церковью, на котором были похоронены еще основатели этого города-крепости. Но пришедшие новые люди все это просто стерли, в рабочем порядке, за ненадобностью. И остался старый город только в воображении Ивана Николаевича, последнего из "старых людей". А может быть, все это и было ТОЛЬКО в его воображении? Кто знает...
Бродя по супермаркету с корзинкой, Иван Николаевич очень любил воображать себя этаким подпольным миллионером, тайным маклером и дельцом. Он воображал, что по ночам, сидя в своей убогой будке, грея нутро дешевым чаем, он ворочает со своего ноутбука по интернету миллионами и миллиардами, доя богатых лохов. Что он правая рука самого Мавроди и хозяин собственной виртуальной финансовой империи. И мог бы, конечно, скупить сейчас весь этот магазин, все эти деликатесы... Но... это ему не нужно. Он как Скупой Рыцарь, кайфовал только от самого осознания своего тайного богатства и заключенной в нем великой силы:
"Как молодой повеса ждет свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой, им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.
Счастливый день! могу сегодня я
В шестой сундук (в сундук еще неполный)
Горсть золота накопленного всыпать.
Не много, кажется, но понемногу
Сокровища растут. Читал я где-то,
Что царь однажды воинам своим
Велел снести земли по горсти в кучу,
И гордый холм возвысился - и царь
Мог с вышины с весельем озирать
И дол, покрытый белыми шатрами,
И море, где бежали корабли.
Так я, по горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал,
Вознес мой холм - и с высоты его
Могу взирать на все, что мне подвластно.
Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу - воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползет окровавленное злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне все послушно, я же - ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья...
(Смотрит на свое золото.)".
Так и наш герой, обладая (в воображении) несметными богатствами, в быту был человеком скромным, и кривился презрительно, проходя мимо витрин с дорогими сырами, красной рыбой и икрой, разнообразными копченостями, свежими роскошными фруктами. И даже глядя на средние товары, доступные вполне рядовому потребителю, бурчал про себя: "Одна-а-ко!" или "какое все ЧУДОВИЩНО дорогое!". И походив так какое-то время (это тоже был неизменный священный ритуал!), клал в корзинку свой обычный набор. Как всегда - "лучшее из дешевого". "Вот, прапор, за копейку удушится!" - недовольно думали про него магазинные холуи. Хотя, может быть (скорее всего), они ничего такого не думали, и даже не замечали Ивана Николаевича, но ему приятно было воображать, что презираемые им халдеи-торгаши так думают про него.
Далее, проехав еще немного по центральной улице, Иван Николаевич свернул в тихий, богом забытый, затерявшийся в самом центре среди многоэтажек, старый переулок частного сектора. Где подъехал и припарковался у заколоченных навсегда, полувросших в землю, рассчитанных еще на конную повозку ворот дореволюционного маленького каменного домика. В мозгу зазвучала песня "Вернулся я на Родину", и Иван Николаевич аккуратно постучал в маленькое окошко кольцом от связки ключей. Он всегда приходил так, без предупреждения и звонка, когда хотел, воображая себя неожиданно вернувшимся с войны старым солдатом.
Но Аня всегда ждала его. Каждое утро она вставала, умывалась-одевалась и, помолившись на коленях темной иконке в углу, готовила себя и свой дом к приходу того, ради кого она жила, единственного своего близкого человека. Она никогда не спрашивала, где он был, куда уходит и когда придет вновь. Она просто ждала. Всегда. И вот сейчас, услышав стук, Аня бросилась открывать. Нет, не дубовую резную дверь с крыльцом и окошком "Для писемъ и газетъ", ее бы Аня просто физически не смогла отпереть. Эту "парадную" дверь не открывали еще с революции, поэтому пришлось открывать боковую, узкую и простую, выходившую во двор. У Ивана Николаевича, конечно, был и свой ключ, но он любил, когда ему открывала Аня.
Надо сказать, судьба нечасто баловала подарками патологически ленивого, склонного к беспочвенным и бессмысленным мечтаниям бездельника. Дурак Иван Николаевич, как правило, богател только думками. Воображение было его единственным активом. Но... как ни странно, раз в несколько лет, "судьба злодящая" эти скупые подарки ему все же подкидывала. И одним из таких подарков и была Аня. Его юная 19-летняя жена.
Как они встретились?
Вот еще кусок:
Иван Николаевич особенно гордился этой приставкой: «Внутренней Службы». Внутренняя служба, размышлял он, это такая служба, которая служится внутри! Внутри самого служащего. И поэтому, конечно, внешне и не видна вовсе. И, конечно же, Иван Николаевич вполне справедливо полагал, что вообще все внутреннее, и всякая внутренняя деятельность, совершаемая человеком, в самом себе (но не над собой! «над» - это уже внешняя!), гораздо важнее всякой внешней деятельности. Все начинается изнутри! Сам человек начинается изнутри другого человека, родителя. Это физически. Да и умственно ребенок изначально впитывает внутренний мир окружающих, породивших его внутри себя взрослых. Ну, а о том, что душа и дух внутри, а не вовне - это уж признавали все мировые религии.
(мой рассказ)
"Я сегодня смеюсь над собой...
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки -
Детской сказки про сон золотой..."
А. Вертинский.
Зазвонил будильник, застучали вертухаи в двери камер, послышались крики... На зоне начинался подъем. Прапорщик внутренней службы Иван Николаевич Недельский, молодой лысоватый мужчина 32-х лет, по-стариковски кряхтя, поднялся с лежанки, (где он перед этим неусыпно бдел, совершая всенощный обход вверенного ему участка под старым уютным бушлатом), и, кое-как напялив берцы, не открывая слипшихся глаз полез на ощупь в туалет на оправку. "Да что за жизнь поганая, да когда же это все закончится" - нудно пробормотал он как всегда без всяких подлинных эмоций ритуальную свою ежесменную утренне-пробудительную фразу.
Совершив гигиенические процедуры, Иван Николаевич минут десять еще покривлялся перед зеркалом, выставляя грудь колесом, прислоняясь идеально ровной спиной к косяку, вздымая кверху подбородок, оправляя наглухо застегнутый мундир и втягивая поглубже уже, к сожалению, наметившееся брюшко. Это было ежесменное священнодействие, ритуал, нарушать который было ни в коем случае нельзя. Наконец, королевско-лейб-гвардейская осанка была поставлена, и, окинув себя в зеркале орлиным, полным осознания собственного достоинства взором, ИоаннЪ Николаевич быстро и коротко рявкнул (правда, про себя, чтобы не услышали стоявшие за дверью товарищи) заветное - "ПрОйссише офицИр!". И быстрым шагом, элегантно щелкнув шпингалетом, "Пройссише официр" покинул уборную. Надо сказать, Иван Николаевич был старым фанатом немецкой, кайзеровской, прусской военной школы. И от созерцания в интернете изображений Кайзера и его образцового Лейб-Штандарт-Воинства, надзирателей-шуцманов с палками-шпицрутенами, черно-бело-полосатых будок и шлагбаумов, прослушивания немецких команд и маршей испытывал чуть ли не эстетический оргазм. Ну и, конечно же, стремился всему этому подражать.
- Че, Вань, ты не запорами там страдаешь? Или может, геморрой? Че-то ты подолгу всегда сидишь. Ты бы это, таблеток бы каких-нибудь попил или в больницу сходил - ласково и заботливо предложил старший прапорщик внутренней службы Леонидыч, старый добрый служака, настоящий цепной тюремный пес.
- Да не, это он кончить долго не мог - хотел было съязвить "молодой", младший сержант Колька, но, поймав брошенный на себя волчий взгляд предвидевшего глупую и неуместную шутку Ивана Николаевича, поостерегся открыть рот на старшего товарища, и, только отвернув в сторону голову, полупрыснул-полуулыбнулся.
- Да, надо попробовать - бросил Леонидычу не глядя наш герой и быстро проследовал на пост, в свою будку над стеной колонии.
Будучи потомком мелкого, но гордого польского шляхтича, сосланного когда-то давно, лет 150 назад еще Царем на Кавказ, быдло Иван Николаевич инстинктивно ненавидел, и старался поменьше с ним общаться. Хотя, надо сказать, и другие его товарищи были потомками далеко не тружеников, а такими же наследственными бездельниками. Но, к сожалению, окопавшись по разным охранам и прочим синекурам, инстинктивно спасаясь от реальной работы, бизнеса и прочей активной трудовой деятельности, эти элементы напрочь утратили культуру и интеллект предков. И Иван Николаевич очень любил повоображать себя этаким последним Аристократом Ушедшей Империи, последним римлянином среди варваров. Или еще что-то подобное. Но вслух, во всяком случае, среди товарищей по службе, он этого никогда не высказывал. Все равно не поймут, только озлобятся, думал он.
Прибыв в будку, или как он любил ее про себя красиво называть, кордегардию, Иван Николаевич торжественно и четко, раз и навсегда выверенными движениями, приступил к другому ежесменному ритуалу - приготовлению и распитию Заключительного Чая. А пока чайник грелся, взглянул в окно. Старый тюремный зАмок, когда-то располагавшийся за городом, в степи, над глубоким оврагом, в наши дни оказался в центре города, а прямо под его стенами располагался большой армянско-цыганский базар. И даже глубокий овраг был застроен различными частными домами и домиками, халупами и халупками. За окном было еще темно, в свете ржавых фонарей красиво падал первый снег, покрывая белым чистым пушистым ковром вчерашнюю грязь и слякоть. Торгашей еще не было, старые каменные улицы были пустынны и прекрасны. И даже бродячие псы, которых так ненавидел и побаивался наш герой, куда-то попрятались от холода. Но в полутемной будке было тепло, и сев у окна с кружкой чая и глядя на падающие снежинки, Иван Николаевич погрузился в сладкие грезы, воображая, что вот, он отдыхает от тяжелой, трудно, но честно отработанной смены. Он вспомнил, как когда-то, в совсем свои молодые годы, он работал на заводе, простым рабочим. Три недели всего это было, но тем не менее! К тому же, эти три недели тогда показались нашему герою тремя годами, и воспоминания об этом интереснейшем опыте остались на всю жизнь. И теперь Иван Николаевич попытался вспомнить то ощущение приятной усталости и честно выполненного долга, ту рабочую, пролетарскую романтику, в мозгу зазвучала песня группы "Любэ":
!!!!!!
А чай назывался "Великий Тигр", и был лучшим из дешевых чаев. О! Иван Николаевич знал толк в лучших из дешевых товарах и марках! Вот, знаете, есть большие специалисты и ценители по смакованию всего дорогого и эксклюзивного. А наш герой блестяще умел романтизировать, ценить и смаковать всякую дешевку. Даже простую воду из под крана он умел вкушать так, как британские лорды вкушают драгоценный коньяк, рассуждая при этом о достоинствах напитка, потешая окружающих, но чаще про себя.
Промыв кишки горячим чаем и насладившись воображаемой романтикой-ностальгией, Иван Николаевич с горестным вздохом: «Эх… жизнь пропащая - судьба злодЯщая…», сдал (это же журнал пришлось заполнять!) "трудовую" смену другому бездельнику и пошел на стоянку к автомобилю. Автомобилем была грязная, слегка покоцаная Нива (машину Иван Николаевич, как истый офицер и дворянин сам мыть не любил, а на частую мойку или не хватало денег или просто лень было, даже загнать на мойку). И, пока она прогревалась, Иван Николаевич воображал, что вот, он сидит в старинном элегантном и при этом очень добротно-надежном и проходимом черно-лаково-хромовом теплом ламповом "живом" авто 30-х годов, вроде той Эмки, которая была вделана в бетон порога полуподвального кафе на соседней улице. Хотя нет! Во «фронтовой», защитного цвета Эмке, со стильными дизельпанковскими брезентовыми чехлами с прорезями на фарах! Ну а если кто-то сделает замечание по поводу немытости машины - конечно же, у Ивана Николаевича всегда наготове был «коронная» фраза: «Танки грязи не боятся!». Впрочем, никто таких замечаний Ивану Николаевичу не делал. Чаще всего, ни его, ни его машину никто просто не замечал. Это он так сам себе воображал.
Прогрев машину, наш герой, по первому снежку, как барин былых времен, выезжающий в отъезжее поле на охоту, двинулся в путь. Но, к сожалению, промчаться с ветерком и с бубенцами (в машине звонко скрипело сидение) не получилось, путь лежал через центральную улицу города, стоящую в утренней пробке.
"У-у-у, с-суки, торгаши поганые! Понастроили тут всяких бутиков да кабаков, жируете, гады, сверкая ложными огнями! Но ничего, Россия есть Россия и вы в ней чужеродные паразиты! Скоро, скоро вернется Товарищ Сталин, и тогда кого в овраг (еще глубокий, не одно поколение еще "успешных людей с активной жизненной позицией" там уместится). А кого к нам, на зону - на ударно-трудовую перековку с кайлом и тачкой. Даешь встречный план 200 норм! Будете еще, гады, апельсиновые сады на Колыме растить, вгрызаясь в вечную мерзлоту полувыпавшими цинготными зубами и ногтями! Хлебнете еще говна полной ложкой! С паяльником в жопе, стоя на салазках. Узнаете тогда, что такое Родину любить! Антилюди! Князи из грязи! Крысы спидоносные!" - думал Иван Николаевич в унисон с льющейся из динамиков песней-руганью "Сволочи, подонки и паскуды" психомоторно возбужденного сумасшедшего патриотического певца Александра Харчикова.
Наконец, пробка приблизилась к привычному "старому" супермаркету и Иван Николаевич с облегчением припарковался на еще, к счастью, не занятое "свое" "наследственное" место. Наследственным место было потому, что здесь когда-то, еще у тогда гастронома №1 и магазина "Океан" парковались и далекий, смутно припоминаемый из первых детских воспоминаний прадед на Победе, и близкий, совсем недавно ушедший дед на старом Москвиче. Тогда, правда, здесь еще не было трехполосной в обе стороны, забитой машинами дороги, не было мертвых стеклянных коробок, а был сквер, были клумбы и даже небольшой фонтан. А дома стояли редко, окруженные настоящими дворами за красивыми кованными или каменными оградами с воротами и подворотнями. А до этого, до 30-х годов, здесь было кладбище с церковью, на котором были похоронены еще основатели этого города-крепости. Но пришедшие новые люди все это просто стерли, в рабочем порядке, за ненадобностью. И остался старый город только в воображении Ивана Николаевича, последнего из "старых людей". А может быть, все это и было ТОЛЬКО в его воображении? Кто знает...
Бродя по супермаркету с корзинкой, Иван Николаевич очень любил воображать себя этаким подпольным миллионером, тайным маклером и дельцом. Он воображал, что по ночам, сидя в своей убогой будке, грея нутро дешевым чаем, он ворочает со своего ноутбука по интернету миллионами и миллиардами, доя богатых лохов. Что он правая рука самого Мавроди и хозяин собственной виртуальной финансовой империи. И мог бы, конечно, скупить сейчас весь этот магазин, все эти деликатесы... Но... это ему не нужно. Он как Скупой Рыцарь, кайфовал только от самого осознания своего тайного богатства и заключенной в нем великой силы:
"Как молодой повеса ждет свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой, им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.
Счастливый день! могу сегодня я
В шестой сундук (в сундук еще неполный)
Горсть золота накопленного всыпать.
Не много, кажется, но понемногу
Сокровища растут. Читал я где-то,
Что царь однажды воинам своим
Велел снести земли по горсти в кучу,
И гордый холм возвысился - и царь
Мог с вышины с весельем озирать
И дол, покрытый белыми шатрами,
И море, где бежали корабли.
Так я, по горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал,
Вознес мой холм - и с высоты его
Могу взирать на все, что мне подвластно.
Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу - воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползет окровавленное злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне все послушно, я же - ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья...
(Смотрит на свое золото.)".
Так и наш герой, обладая (в воображении) несметными богатствами, в быту был человеком скромным, и кривился презрительно, проходя мимо витрин с дорогими сырами, красной рыбой и икрой, разнообразными копченостями, свежими роскошными фруктами. И даже глядя на средние товары, доступные вполне рядовому потребителю, бурчал про себя: "Одна-а-ко!" или "какое все ЧУДОВИЩНО дорогое!". И походив так какое-то время (это тоже был неизменный священный ритуал!), клал в корзинку свой обычный набор. Как всегда - "лучшее из дешевого". "Вот, прапор, за копейку удушится!" - недовольно думали про него магазинные холуи. Хотя, может быть (скорее всего), они ничего такого не думали, и даже не замечали Ивана Николаевича, но ему приятно было воображать, что презираемые им халдеи-торгаши так думают про него.
Далее, проехав еще немного по центральной улице, Иван Николаевич свернул в тихий, богом забытый, затерявшийся в самом центре среди многоэтажек, старый переулок частного сектора. Где подъехал и припарковался у заколоченных навсегда, полувросших в землю, рассчитанных еще на конную повозку ворот дореволюционного маленького каменного домика. В мозгу зазвучала песня "Вернулся я на Родину", и Иван Николаевич аккуратно постучал в маленькое окошко кольцом от связки ключей. Он всегда приходил так, без предупреждения и звонка, когда хотел, воображая себя неожиданно вернувшимся с войны старым солдатом.
Но Аня всегда ждала его. Каждое утро она вставала, умывалась-одевалась и, помолившись на коленях темной иконке в углу, готовила себя и свой дом к приходу того, ради кого она жила, единственного своего близкого человека. Она никогда не спрашивала, где он был, куда уходит и когда придет вновь. Она просто ждала. Всегда. И вот сейчас, услышав стук, Аня бросилась открывать. Нет, не дубовую резную дверь с крыльцом и окошком "Для писемъ и газетъ", ее бы Аня просто физически не смогла отпереть. Эту "парадную" дверь не открывали еще с революции, поэтому пришлось открывать боковую, узкую и простую, выходившую во двор. У Ивана Николаевича, конечно, был и свой ключ, но он любил, когда ему открывала Аня.
Надо сказать, судьба нечасто баловала подарками патологически ленивого, склонного к беспочвенным и бессмысленным мечтаниям бездельника. Дурак Иван Николаевич, как правило, богател только думками. Воображение было его единственным активом. Но... как ни странно, раз в несколько лет, "судьба злодящая" эти скупые подарки ему все же подкидывала. И одним из таких подарков и была Аня. Его юная 19-летняя жена.
Как они встретились?
Вот еще кусок:
Иван Николаевич особенно гордился этой приставкой: «Внутренней Службы». Внутренняя служба, размышлял он, это такая служба, которая служится внутри! Внутри самого служащего. И поэтому, конечно, внешне и не видна вовсе. И, конечно же, Иван Николаевич вполне справедливо полагал, что вообще все внутреннее, и всякая внутренняя деятельность, совершаемая человеком, в самом себе (но не над собой! «над» - это уже внешняя!), гораздо важнее всякой внешней деятельности. Все начинается изнутри! Сам человек начинается изнутри другого человека, родителя. Это физически. Да и умственно ребенок изначально впитывает внутренний мир окружающих, породивших его внутри себя взрослых. Ну, а о том, что душа и дух внутри, а не вовне - это уж признавали все мировые религии.