Бархат
И ничего вроде так комнатка была. Санёк прикинул, сколько ещё поездить придётся, и кивнул:
- Согласен. Вещи когда можно перевезти?
- Да хоть сейчас. Я и тележку дам - там, в кладовке она у меня, - хозяйка замялась, - только ты сам. Темно там, и лампочку вкрутить некому.
- Да нет, тёть Жень, не надо, не беспокойтесь. Да и как вы себе представляете меня с тележкой?
- Ну да, ну да, молодёжь… - сказала она, глядя на него своим единственным глазом, и сморщенная розовато-коричневая щель на месте второго дёрнулась, отчего Саньку стало не по себе. - А лампочку-то хоть вкрутишь?
- Конечно, - сказал он, ощущая неловкость от того, что старуха, как ему показалось, заметила его реакцию на подмигивание веком, под которым не было глазного яблока. - Тёть Жень, - кстати, ничего, что я вас так называю? - я тогда сегодня и въеду.
- Ничего, конечно, - закивала она. - Меня уж полсотни лет так кличут, так что еще потерплю. А ты езжай давай, езжай.
Пацаны ждали его за круглым столом.
- Ты точно решил? - Димон глянул из-под вечно насупленных бровей. - Мы тогда этого доходягу с биофака возьмём. Решишь вернуться - будешь с ним в одной койке спать, - он ухмыльнулся.
- Точно. Пацыки, давайте без обид. Из универа скоро вылечу.
- Так ты не бухай, - посоветовал Серёга, кромсавший ножницами жестяную банку из-под пива.
- Серый, бросай эту херню - твои поделки уже ставить некуда. Всё равно в конце месяца выкидывать, - Димон протянул через стол руку.
- Да, кстати, - Серёга проигнорировал димоново движение, накручивая жестяную полоску на шариковую ручку, - ты б нам, Санёк, компенсировал, что ли, свой свал. Может, у того ботана и денег-то нет на хату, а уже двадцать пятое.
- Пивасом проставлюсь, - ответил Санёк, - всё равно пропьёте.
- Рожу ему, что ли, набить? - спросил Димон, закуривая. - Да давай уже, - и выхватил из рук Димона новую пепельницу.
- А чо, он не прав? - Серёга был всегда за мирное решение конфликтов. - Да сам с тоски взвоет - там же, с хозяйкой, небось, ни вздохнуть - ни перда-нуть без спросу.
- Там отдельная комната, если что, - сказал Санёк, то ли оправдываясь, то ли гордясь. Наверное, сомнение прозвучало в его голосе, потому что Димон не преминул съязвить:
- Ага, и сортир тоже.
- Да уж, по крайней мере, не во дворе, - ответил Санёк.
Он оглядел убогую комнатёнку. Теперь ему казалось, что жить в таких условиях может заставить лишь отчаяние. Не хотелось в него погружаться глубже. Дружба - дружбой, но сейчас ему представлялось совершенно идиотским поступком уйти из общаги на квартиру только потому, что друзей оттуда турнули.
- Давайте, пацаны, - он пожал им руки.
- Ты заходи, если что, - сказал Серёга.
- Про проставу не забудь, - напомнил Димон. - А то остальное не отда-дим, - кивнул в сторону пары здоровых сумок. «Да пока и не особо надо, - по-думал Санёк, - конец апреля, так что тёплые шмотки могут и тут полежать. Когда там внучка шкаф освободит ещё…»
Комната была не то чтобы девичья, скорее чересчур опрятная, светлая, что после прокуренного прежнего съемного обиталища воспринималось Саньком как проявление именно девчоночьей аккуратности. Никаких рюшечек - хрюшечек, но всё равно он сам себе казался Кеном, по нелепости поселенным в спальню Барби.
- Ты обживайся тут, не стесняйся, - сказала тетя Женя за его спиной, и он, не оборачиваясь, чтоб снова не видеть пустую глазницу, кивнул:
- Спасибо. Непривычно.
- Это всегда так, на новом-то месте. Чай-то будешь?
- Можно, - сказал он с ощущением нарастающего тепла в душе - так по-домашнему просто хозяйка предложила почаевничать.
Распихав вещи по пустым полкам, вскользь оглядел заполненные разно-цветьем девичьих - от них исходил едва уловимый аромат полыни. Закрыв дверцу шкафа, прижал соседнюю - та немного отходила: то ли защелки разболтались, то ли шкаф перекошен. Уже на выходе из комнаты он услышал скребущий скрип. Санёк оглянулся - из щели приоткрытой дверцы высунулся рукав кремового платья.
- Пока-пока, - помахал он рукой и, выключив свет, пошёл в кухню.
Пахло застоявшейся водой, плесневелым хлебом, жидкостью для мытья посуды - чем угодно, только не пирогами. Охватившее его в комнате ощущение уюта ароматами тесной кухни было смазано, как и скудной сервировкой стола. Наливая кипяток в чашку, Санёк придавил ложкой всплывающий пакетик, поискал глазами сахарницу. Да, видимо у бабули с лавандосом напряг, решил он. Хотя она ведь не обязана тебя кормить, одернул он себя. И на этом спасибо. Он сам как-то не подумал печенья хоть какого прикупить. Он прихлёбывал чай, сидя на краешке стула и ощущая не вкус напитка, а только его жар.
- Завтра отпразднуем, - сказал он, отставляя чашку.
- Точно, - подтвердила тетя Женя, оторвавшись от блюдца. - Спокойной ночи, Сашенька.
Она такой и оказалась.
Он и не надеялся проскочить сессионные экзамены без пересдач, но обрел уверенность, что на третий курс таки перейдёт. Усердие не было одной из сильных черт его характера, но превозмочь себя стоило, хотя бы ради одного только, чтоб не слышать отцовское «я ж говорил» и не видеть разочарование в глазах матери, перенесшей инсульт после того, как старшего брата, Витька, посадили во второй раз.
- Смотри, заучишься, - заметила как-то староста группы Ульяна.
- Не понял, - сказал он. - Что не так-то?
- Странный ты какой-то. Дома всё в порядке?
- Прекрати строить из себя квочку. Без тебя тошно.
- Да пошел ты.
Так или примерно так строились его диалоги практически со всеми. Постоянная усталость, раздражительность и головная боль стали его спутницами. Ну да, стоило как-то отвлечься, но понимание этого лишь досаждало, как невозможность нормально выспаться. Тётя женя бродила ночами по квартире, что-то бормоча и то и дело охая. Однажды, разъяренный звуками полночного старушечьего променада, он вылетел из своей комнаты, думая, что просто прибьёт старую. И остолбенел: тётя Женя обмахивала лохматым веником углы. В нос ударил этот пыльно-пряный тяжелый запах. Полынь, чтоб её.
- Можно этим не среди ночи заниматься? - промямлил он.
- Бессонница, - сказала тётя Женя. - Да и перед внучкой неудобно.
Это вообще ни в какие ворота не лезло - внучки он ни разу не видел, шмотки её постоянно вываливались из шкафа, и вообще закрадывалось подозрение, что у старухи просто крыша съезжает. Ему вдруг подумалось, что с пацанами, втроем в одной прокуренной клетухе, было как-то спокойнее. По крайней мере, не казалось, что измочаленные нервы рвутся по одному.
- Не балует она вас своими визитами, - сказал он, прикрывая дверь. За спиной заскрежетала проклятая дверца шкафа, и Санёк стиснул зубы.
- Ну да, ну да. - Старуха вздохнула и пошлепала к себе.
Закинув в рот несколько таблеток глицина, погоняв их языком по нёбу, проглотил, поморщившись от гадкого ощущения, которое они вызвали, прокатившись по сухой глотке. Запив выдохшимися остатками фанты, швырнул бутылку под кровать. Лёг в постель, открыл тетрадь с каракулями конспектов. Злость застила способность воспринимать, осознавать прочитанное, и он блуждал глазами по неровным строкам, пока они не стали сливаться во что-то вроде синеватой растянутой марли. Он барахтался на поверхности сна, разлепляя веки всё реже, пока они не стали совсем уж неподъемными, и сдавшись, погружаясь, утопая в забытьи, подумал: ну, наконец-то.
Его тормошили. Ощущая себя в собственном теле мечущимся в панике зверьком, он не нашел иного выхода, как раскрыть глаза, что сделал не без опа-ски, испытывая всё ту же хлещущую боль рвущихся истонченных нервов. Чуть подсвеченная далекими уличными фонарями, тьма в комнате колыхалась присутствием кого-то рядом. Едва проявляющееся полутоном светлое пятно придвинулось к нему, и размытые провалы сумрака на нём, блеснувшие тусклыми звездами отсветов, вызвало узнавание. Лицо склонившейся над ним девушки погрузилось во мглу накрывших его волос. Девушка отпрянула, рукой откидывая волосы назад.
- Ты кто? - спросил он сиплым шепотом.
- Лиля, - она положила прохладную руку на его грудь. - Тс-с-с, бабушку не разбуди.
- А как ты сюда попала? - он хотел сбросить её ладонь, но она странным образом успокаивала, словно высасывая из его груди копившуюся усталость и наполняя тем, что он не без удивления определил как истому, нечто, что заставляет сладко потягиваться.
- Странный вопрос. Я же внучка как-никак.
- Может, свет хоть включишь? Бабка так уходилась, что спит теперь, на-верное, без задних ног. Ты за вещами?
- Пока нет. Подвинешься?
Он пожал плечами и, поерзав, отодвинулся от края постели.
- Чур, я сама, - сказала она, и пока он соображал, что она имела ввиду, зашуршала, потрескивая, ткань, повеяло удушливо полынью, и девушка скользнула к нему под одеяло, которое он не откидывал, полагая, что приперевшейся среди ночи девчонке просто поболтать приспичило. Её тело было как струящийся, обволакивающий, скользящий по Саньку бархат, и парень, дрожа, смущаясь и не смея прикоснуться, уворачивался и вновь оказывался в этой пелене, и всё, что смог потом вспомнить утром - осязание жаркой влаги и это струение бархата по всему телу. Его била дрожь - раздавленный мощью ощущений, на грани счастливого сумасшествия, он не заметил, как Лиля ушла.
- Сашенька, а ты сегодня не учишься? - донеслось до него. Он глянул на часы: получается - нет.
- Проспал, - крикнул он. С кем - старухе знать не обязательно, подумал про себя, и задремал с расслабленной улыбкой на лице.
Сосредоточиваться на подготовке к сессии становилось всё сложнее, и он торопился домой уже не столько от издевок однокурсников и не столько горя же-ланием уткнуться в учебники, сколько в предчувствии, что за дверью его будет ждать не только одноглазая старуха. Не случалось, и затянувшееся предвкушение новой встречи ввергало его в депрессию куда более глубокую. Его подмывало спросить хозяйку о внучке и останавливала возможность после этого не встретить её вовсе. Запершись в своей комнате, он порою открывал так и не починенную створку шкафа и, проводя рукой по платьям, вдыхая её запах, погружался в полузабытье, из которого выныривал, лишь обнаружив себя лежащим на холодном полу. Это не настораживало - завораживало. Он не мог представить её лицо, но это скользящее обволакивание, будто он растворялся в ней, забыть было невозможно.
Он стал ложиться всё раньше, в выходные предпочитая вовсе не покидать постель и полудремать-полубодрстовать, пребывая в состоянии, еще способном управлять эмоциями и воспоминаниями, от которых оставалось всё меньше обрывков, но уже готовом войти с вызванными из памяти чувственными образами в сон.
И она пришла. В ночи, так же скользнула к нему под одеяло и, дохнув полынным запахом в лицо, прошептала:
- Ты звал.
Бархат. Струящийся бархат. Изнеможение от пресыщения её телом и не-возможность от неё оторваться, жуткая тоска в предчувствии её ухода и лёгкое подташнивание от внутренней опустошенности. К утру ему уже казалось, что он умирает. Он забылся. Очнулся от холода, прижал колени к груди, чудовищным образом извиваясь, добрался до кровати, с трудом взобрался на холодную липкую постель. На подушке - её измятое кремовое платье, то, из шкафа. Потеревшись о него щекой, ощутил в паху горячую разливающуюся тяжесть, болезненную пульсацию. Слабо вскрикнув, задыхаясь, стал проваливаться в обвивающий его клубок тьмы. Там что-то мерцало.
Он притащился на зачет, когда половина группы уже торчала на лавочках под стенами факультета в ожидании результатов остальных.
- Чем это от тебя воняет? - скривилась Сонька Попова. - Травой какой-то…
- Дура, бля, не видишь, щас, чего доброго, ласты тут склеит, - процедил Димон, глядя на бывшего соседа с брезгливым опасением.
- Э-э-э, - потряс его за плечо Серега, и Санёк с тупым удивлением обнаружил, что медленно заваливается на бок. Его подхватила староста Ульяна.
- Чего пялитесь дебилы, «скорую» вызывайте! - рявкнула староста, и Санек ощутил, что его рот разъезжается в идиотской улыбке, и он ничего с этим не мог поделать, слишком занятый борьбой с собственными ногами, никак не желавшими принимать вес тела. Его усадили на лавку, и под лучами майского солнца ему стало легче настолько, что он смог вполне внятно, хоть и растягивая слова, произнести:
- Спасибо всем. Я - спать. - И, поднявшись на подкашивающихся ногах, вихляющей походкой крепко поддатого, поплелся к автобусной остановке. Никто за ним не помчался.
В автобусе, запнувшись о турникет при входе - водитель при виде его ударил ладонью по кнопке - повалился на переднее сиденье, и, крепко приложившись лбом о стекло, стал рывками проваливаться в тяжелую дрему, в которой вкруг него вились расплывшиеся лица, ничего не значившие слова, и этот запах, удушающий и одновременно возбуждающий, какие-то рывки и отголоски не боли, скорее - неудобства. Едва разлепив глаза, увидев склонившееся над ним сморщенное лицо, сомкнул их с силой - выступили слёзы. «Да мой, мой паренёк, - донеслось до него, - сами вы наркоманы - больной он у меня». Вот тут ты права, решил он, ощущая, как его волокут, как ноги бьются о ступени и какие-то мелкие то ли камни, то ли осколки кирпичей.
Да что ж такое-то. Влюбилась, что ли? Было солоно, неимоверно солоно, и он хотел высказать это вслух, и было непонятно, откуда эта соль и так горячо, что по горлу словно огненный ручеек бежит. Дыхание сорвалось, и он закашлялся, и раскрыл глаза.
- Ой, ну, слава Богу, - сказала тётя Женя, отводя от его лица какую-то странную плоскую кружку с носиком.
- Спасибо, - ответил мужик в тёмно-голубом, глядя поверх очков. - Вы, баушка, ампулки в блюдечко какое-нибудь положите. Если ему плохо будет, врачам покажете.
- Спасибо вам, доктор, - рука старухи метнулась куда-то под кофту, потом - в ладонь врача.
- А вам, молодой человек, есть побольше надо. А пока - дайте ему ещё бульона.
Тетя Женя вновь приставила ко рту Санька странную кружку с носиком. Врач, подхватив пластиковый короб, ушел. Пососав соленое пойло, Санек уснул.
На лёгкие давило так, что он не мог вздохнуть, и сделал попытку пошеве-литься, но лишь пальцы скребли по постели. С последним, как ему показалось, выдохом, он попытался привстать, но тяжесть на груди словно удвоилась. Он засипел, судорожными полувздохами пытаясь наполнить грудь и борясь с подступающей тошнотой. От запаха полыни кромешная тьма в комнате казалась живой. Он пытался сопротивляться, но это было, как пытаться выбраться из-под вываленной самосвалом кучи земли.
- Солёный какой, - сказала Лиля, проведя языком по его воспаленным губам. - Вижу, сам не подвинешься. Ну что же, тогда я сверху.
Тяжесть упругой волной медленно скатывалась вниз, и парень, закашляв-шись, на тяжёлом вздохе просипел:
- Уйди.
- Ну вот ещё, - сказала она, приостановившись, - а любовь как же?
Вспыхнул свет. Санёк успел удивиться.
- Ма, ну как маленькая… - Рослая светловолосая женщина подбоченилась, всем видом своим выражая недовольство. - Протез где?
- Ну давит же, как будто в голове ковыряются, - оправдывалась другая.
- И много ты народу успела распугать?
- Да я ж вот только на рынок и сходила. Меня ж тут у нас знают…
- Опять на жалость давила? Ой, прости, - светловолосая подошла к матери, приобняла. - Ты готова?
- Сейчас, - вздохнула тётя Женя, - стекляшку вставлю.
На звонок в дверь дочка обернулась, задумалась на секунду, и пошла открывать.
- Здравстуйте, - Санёк протянул немного подвядшие цветы.
- Может, не поедешь? - спросила женщина, принимая цветы и оглядевшись, будто в прихожей могла оказаться ваза.
- Поеду. Обещаю вести себя сдержанно.
- Да хоть пляши. Ей-то всё равно. Знаешь, нехорошо так говорить, но я устала. Лучше бы её тогда в больнице отключили. Если ты надеешься, как прЫнц явиться и чудо явить - забудь.
- Сашенька, - сказала тётя Женя разочарованно, и он подумал, а может, в самом деле зря это он. Ну, случилось, ну, с ним - пережил ведь. Поделиться с кем - в психушке будешь пересказывать. А так - всем всё понятно: студент на съёмной квартире, впроголодь, да еще и нервы сдали перед сессией. Бывает.Да и провалялся в больнице всего три недели.
Дочь тёти Жени была за рулём, и расслабиться на сиденье рядом с нею мешала её нервозность: она то и дело сквозь зубы ругалась, давила на сигнал, меняла кнопками на руле радиостанции, потом долго тыкала флешкой в разъем на магнитоле, пока машина не скатилась на обочину и по колесным аркам не забарабанила галька. У шлагбаума за открытыми решетчатыми воротами посигналила и, упав на руль, разрыдалась, подвывая и шумно всхлипывая. Охранник, выглянув из окошка будки, поднял шлагбаум.
- Ммммммм… там открыли… - выдавил Санёк.
Они оставили машину на маленькой парковке перед пандусом, полукольцом примыкающим ко входу. Лилина мама поставила на капот сумку, вытащила косметичку и, глядя в зеркало пудреницы, стала вытирать салфетками лицо. Тетя Женя взяла Санька под руку и отвела немного в сторону - он заметил, что дочка повернулась так, чтобы видеть их в зеркальце.
- Сашенька, ты прости меня, дуру старую. Ты ж не первый - на меня и в суд уже подавали. А за что? За то, что внучке здоровья хочу? Нет, ты скажи… - она глядела на него снизу вверх, подбородок мелко трясся, крупинки слез терялись в морщинах. - Она уж третий год отходит… - его поразило это «отходит» - угасает, а потом, как в ее комнате кто оказывается… Ну, не знаю. Дочка не верит, глупости, говорит, а я же вижу, вижу, как внучечка поправляется… И вот если бы ты…
- Ма, ты опять? - дочь тряхнула её за плечо - голова старухи мотнулась, как кукольная. - Что она тебе наговорила? - спросила женщина с подозрением, но, как Саньку показалось, с затаенной надеждой во взгляде.
- Пойдёмте, проведаем, - приобнял её Санёк, и женщина недоверчиво, краем рта, улыбнулась.
Лиля сидела в кресле каталке у окна, и поза, и вся обстановка палаты были настолько замылены в его восприятии кадрами из многочисленных киношек, что он невольно улыбнулся картинности, которую так тщательно старались придать санитарки.
Голова девушки была откинута на потертый подголовник так, будто она сама приняла это положение, готовясь ко встрече с гостями. Розовенький халат как-то не вязался с её беспомощностью. Ноги девушки стояли на подножке каталки с естественностью приваленных к чему-то чурбаков. Взгляд выражал осмысленность с той же выразительностью, что протез в глазнице тёти Даши.
- Ну, нагляделся? - спросила Лилина мать. - Может, женишься ещё? - голос женщины сорвался на истерический визг.
- Но она же… - только и смог он сказать, сбитый с толку, чувствующий себя чудовищно одураченным и пытающийся найти хоть просвет рационального в произошедшем. - Как же она…
- А ты у неё спроси, - впилась ногтями в его руку мать. - Спроси, спроси. Подойди, пощупай, как ей там нравится…
- Ленка… что ж ты такое несёшь… - охнула тётя Женя, и, отвернувшись от Лили, торопливо перекрестилась.
Санек оторвал руку женщины от своей и, сгорбившись, ушёл.
Веник совсем поистрепался, подумала тётя Женя. Надо сказать там травнице на базаре, чтоб привезла. Старушка походила по комнате, наклонилась, подобрав рассыпающийся в ладони листик. Услышав шорох за спиной, с улыбкой обернулась - из приотворенной дверцы шкафа выскальзывал рукав.
В дверь позвонили. Она задержалась, заглянув в ванную и вставив в глазницу протез.
На пороге стоял Санёк.
- Тёть Жень, комнатка сдаётся?
**********************************
© Copyright: Алексей Титов 1, 2011
Свидетельство о публикации №21110290152