Неумолимый судия Бах, нить лунного света и колокол
Есть ли музыка (если это действительно музыка ЖИВОГО) более сложная для восприятия, чем органные прелюдии и фуги Баха? В тебя врываются эти могучие полифонические потоки, их взаимо- и противодействия, и ты порой чувствуешь себя известным другом человека. Вроде и впитываешь на уровне ощущений - только объяснить ничего не можешь…
25.06.2022. Римско-католический кафедральный собор. И.С.Бах. Прелюдия и фуга до минор. Три хоральные прелюдии из «Органной книжечки», BWV 622, 633, 601. Хоральная прелюдия, BWV 731. Прелюдия и фуга си минор. П.Аттеньян. Четыре танца из Книги 1530 года. С.Франк. «Героическая пьеса». Л.Вьерн. «Лунный свет». «Колокола Хинкли». Алексей Семенов, орган.
29.06.2022. Малый зал Московской государственной консерватории. И.С.Бах. К блоку сочинений для органа, исполненному 25 июня, добавлены Хоральные прелюдии, BWV 681, 683. Сонаты для виолы да гамба и органа, BWV 1027, 1028, 1029. Алексей Семенов, орган; Анатолий Гринденко, виола да гамба.
На уровне ощущений примерно так: создавая органные прелюдии и фуги, Бах перемещается в вышние сферы, наводит фокус на род людской и, в зависимости от того, что наблюдает, задает настроение музыкального высказывания, его напряженность и интонацию. Словом, - берет все это дело под контроль.
Но баховские прелюдии и фуги не часто формируют программу целиком. И именно контрастные дополнения, сделанные в эти два вечера Алексеем Семеновым при содействии Анатолия Гринденко, показались мне необыкновенно емкими, существенными и - актуальными!
Семенов выбирает минор, иное нынче не подходит для радикального высказывания. Его до минор, открывающий обе программы, резок до искаженного лица и сжатых кулаков. Похож на побагровевшего от гнева преподавателя: вы что, вообще не готовились к экзамену? Орган задает ток тектонического напряжения.
Но звучание в верхнем регистре, отбившись от руки вседержащей, живет своей жизнью. Суете мирской доступен только фон, только эхо изначальной музыки небес. В какой-то момент она, суета, и от фона освобождается, впадая в беззащитную самонадеянность. Оставаясь и без живительной подпитки, и без воздушной подушки, смягчающей раны бытия. Полнозвучный финал до минора возвращает первозданную гармонию.
Ни сочувствия к роду людскому, ни тем более заигрывания с ним. «Только Богу угодно» - как подписывал свои сочинения Бах.
И вот тут в программу консерваторского концерта включается виола да гамба. С ее суховатым, вроде как не вполне развитым голосом.
Ну да, - метафора былого человечьего сознания, еще не соблазненного и не испорченного «историческим прогрессом». Орган, со своей стороны, превращается теперь в источник сугубо земных импульсов и установок… Ах, какой умиротворенной благостью дышит начало первой из выбранных сонат! Только в концовке первой части легкая дрожь касается смычка Гринденко. Но дальше виола пускается в танцы-радости. А в медленной части находит окошко для размышления о вечном.
Но дальше - резче. В следующей сонате преобладает уже проза бытия. И теперь в Andante слышится что-то похожее на этакую салонную грусть, перетекающую в недоумение - что же за доля мне, человеку, ниспослана (Гринденко замечательно использует замедления в смычковой проводке)…
Однако орган у Алексея Семенова, в новом своем амплуа, прямо-таки залихватски высвистывает свои мирские запросы - и виольный персонаж постепенно, похоже, превращается в марионетку - заложницу обстоятельств. Совсем уже хрипит виола. Да подчиняется.
Такие дела. Первая из звучащих хоральных прелюдий - «О, человек, как тяжки грехи твои». Мерная, бесстрастная, почти холодная пульсация. Даже не осуждающая - только в финале звук разочарованно падает вниз…
Антитезой жесткому программному вектору становится цикл хоральных прелюдий, посвященных Единому Богу и Иисусу, Сыну Его. Свет дан Семеновым ярко и щедро. От ослепительного всеохватного сияния («Бог Един») до упругого луча («Любимый Иисус, он здесь»). И в другой прелюдии с таким же авторским названием органист дает, как мне послышалось, больше светлого звука, чем в предыдущей программе. Но на то свои причины.
Ибо здесь, несмотря на эту усердно переданную волю Творца, дальше все двигается в другую сторону…
И прелюдия си минор сразу превращается буквально в пронзительный крик, раздающийся из вышних сфер! Да только в сферах земных не реагируют, здесь заняты своим, будучи затянуты в бытийную воронку - настолько, что прелюдия неожиданно пересекается с виольной сонатой!
Словно яростный сигнал «стоп!» раздается из густозвучного регистра. Раз, другой, третий… Ноль внимания. Третий сигнал слышится уже как предвестие катастрофы…
В фуге мощный всеохватный зачин стремительно истончается. Бытийное входит в раж и набирает ход, отключив тормоза. Небесное словно пускается в погоню за ополоумевшим земным… Настичь - и защитить своим куполом.
Что это, предвидение Баха - и его нам предостережение?
В заключительной виольной сонате условный индивидуум уже окончательно чувствует себя взятым в заложники. Медленная часть теперь напоминает горестную исповедь обманутого в ожиданиях и заблудившегося в желаниях. Но диктующий свою волю ритм неукротим. Внезапно Бах здесь, волею Семенова и Гринденко, приближается к минималистам нашего времени, о как!
«ТурЫ-турЫ» - финал сонаты после всех вздохов и хрипов виолы звучит звонко-отчаянно-беспощадно. И вдруг пробивает мысль: а не наш ли, сорванный ложными импульсами и пустыми криками, этот надтреснутый виольный голос?..
На бис Семенов с Гринденко исполняют, заметим, хорал «Когда мы в величайшей нужде».
Все прозвучало бы совсем безысходно - если бы в первом концерте Семенов не создал альтернативную конструкцию! Во французской части программы он соорудил, я бы сказал, канатную дорогу над пропастью - с перспективой продлить ее ввысь.
Ах, как красочно Семенов представил танцы аж из 1530 года! Твердость первого. Прозрачность второго. Динамичная лихость третьего и манерное ухарство четвертого, оба переливаются из регистра в регистр, словно купаются в человеческой широте и пластичности.
А дальше океан Сезара Франка - ибо его органная музыка подобна океанским волнам.
Темная стихия-пучина поначалу заполняет собою все. И только четкое личное усилие - ничто другое - прорезает ее лучом света. Тьма не сдается, она накатывает вновь и вновь. Но луч уже негасим, он встроился в мрачный и мутный поток, впился в это буйство тьмы и навязал ей борьбу.
А в финале программы звучит Луи Вьерн. Человек, у которого жизнь отобрала все - зрение, двух сыновей, жену… Все. Кроме миссии.
Луи Вьерн
И он, Вьерн, передает нам сейчас с помощью Семенова тонюсенькую нить лунного света - какую и не увидишь, а только угадаешь. Но ухватившись за ниточку, Вьерн волшебным образом выводит слушателя в таинство Галактики. Его художественное воображение, не похожее на баховское, создает другую картину мирозданья. В финале он будто возвращает ниточку из Вселенной обратно слушателю: заметьте ее, она выручит!
И - колокола. Образ колокольного звона в заключительной пьесе, да, изменчив. Меняется и фон. Неизменно одно: колокол не должен замолчать. Он - как пульс.
Луи Вьерн - не тот человек, чтобы обмануть. Нить лунного света и колокол. И тогда - Бог внутри нас.