Опубликовано спустя 80 дней после происшествия. Травматический опыт или «ПОВОРОТ МЕРТВЕЦОВ»
С 15 ноября по 15 декабря 2012 я отсутствовал дома. Причины тому две. Первая - я уехал по делам из Москвы за семьсот вёрст, в Нижегородскую область. Причина вторая - то, что по возвращении домой, 18 ноября, в воскресный вечер, около 19-00 я разбился на своей машине (фото через пол года спуся см. здесь). Причём так, что пришлось, в буквальном смысле, собирать кости (перелом позвончника) и заново учиться ходить (после частичной парализации). Сознание не терял. Помню - практически всё. Всю картину происшествия и полноту ощущений, которые я пережил - в первые часы и весь последующий месяц, когда находился в больнице...
ПОВОРОТ МЕРТВЕЦОВ
«...Живёшь всегда вперёд и в темноту...»
«Чевенгур» Андрей ПЛАТОНОВ
При крутом повороте направо, почти 90°, не сбавляя скорость и уже летя по прямой через кювет, точно киношная реплика из экшена, машина крутанула «бочку». На второй петле - автомобиль упал. Ещё полтора оборота кубарем и автомобиль - застыл - вверх брюхом. А крышей - вниз. Застыл на территории деревенского двора, предварительно протаранив двух-с-половиной-метровый стальной забор, сваренный из обрезков железнодорожных рельсов.
Теперь - со стороны дороги - в густой и тягучей черноте вечера и в тусклом свете одинокого, как свеча, фонаря было видно, что:
У машины стекла - выбиты; три колеса - оторваны; кузов - искурочено-разорван; внутри салона - сработали все четыре подушки безопасности; водитель перевёрнут на попа и воткнут головой в крышу машины; сама крыша всей своей тяжестью и подломленным корпусом стоек лежит на уснеженной и сугробистой земле; а тело водителя плотно обжато подушками безопасности и, словно обесточенный механизм, - обездвижено...
Секунда другая - и оцепенение отступило. Я уже по-новому ощутил реальность. Поскольку в мою жизнь в тот самый момент что-то проникло, ворвалось, словно вернулось нечто то, что прежде было, но только потом оказалось расхищено по молчаливому непротивлению меня самого. И тогда в моей голове на мгновенье возникла строка из песни группы «АукцЫон» - «Моё сердце отдаёт мои долги». А перед глазами заплясали фрагменты только что произошедшего кульбита.
Вскоре - я чуть шевельнул обеими руками. Затем - стопами ног и слегка смог подогнуть ноги в коленях. Боль! Пронзительная, резкая и чудовищная боль. Боль совсем мне не знакомая и не на что не похожая.
Через несколько секунд сквозь боль и шок пробился чей-то голос:
- Ой, что же вы здесь всё летаете, - возмущался голос.
- Эй, давай вылезай, - требовал тот же голос.
- Не могу, - обречённо обронил я и повернул головой влево.
Передо мной динамично и перевёрнуто двигался половинчатый силуэт женщины. Женщина нагнулась - и только тогда я увидел её целиком. Это была на вид лет шестидесяти пяти пенсионерка, одетая то ли в шубу, то ли в пуховик с мехом. Её руки вцепились в меня. Рывок! - Второй! - И я выпал из салона машины через выбитое окно водительской двери лицом-в-снег. И тут же меня вновь охватила огненная вспышка всё также мне не знакомой и по-прежнему ни на что не похожей боли.
- Ну, что же ты, давай-давай, - растеряно произнесла «меховая женщина».
- Не-е могу-у! - как смог, прокричал я.
Вдруг пенсионерка разжала свои руки, и громко причитая, отскочила:
- Ой, горит, ой, дымится, ой, щас взорвётся. Бежим! - сказала она кому-то ещё.
И они обе отбежали в сторону - прочь от машины, оставив меня одного подле искорёженного авто, которое теперь было пригодно, разве что, на сдачу в утиль.
- Сто-о-оп! - громко проревел я, - Это пар! Пар, а не дым! Дымом пахнет, а запаха нет. Пар это! Пар!
Тогда эта «меховая женщина» и та вторая, которая с ней вместе отбегала (как выяснилось позже - её племянница), остановились и обернулись.
- Точно, запаху нет, давай, помогай мне, - кивнула пенсионерка своей спутнице и они обе, вернувшись, протащили меня волоком ещё метров семь-восемь.
Я силился им помочь, пытаясь сгибать ноги в коленях и отталкиваться стопами от рыхлого снега. Выходило плохо. Только прибавлялась боль. И от беспомощности множилась скорбь. Но кое-как меня всё-таки переместили. И так, в ожидании «Скорой помощи», лицом-в-снег я пролежал минут двадцать...
* * *
Последующие события свершались калейдоскопическим образом.
Носилки. «Скорая помощь». Жуткая перманентная боль. Холод. Холод улицы. Холод железного уазика, носилок. Районная больница Нижегородской области в посёлке городского типа «Тонкино». Рентгеновский кабинет. В умат пьяный хирург, так сказать, труженик села, «золотые руки» (как о нём говорят сами тонкинцы), ставит мне диагноз:
- Так-так-так, так-так-так, - разглядывая снимок, бормотал хирург.
- Ну, что здесь у нас такое. Ага. Ага. Так, ясно. Всё ясно... - эти слова хирург произносил как-то расплывчато, словно спотыкаясь языком о зубы, поскольку принятый им на грудь алкоголь шатал не только его походку, но и речь.
- Что со мной? - вопрошал я, застывший навзничь под рентгеновским оком.
И тогда хирург (его звали Константин Владимирович) нечленораздельно, точно с набитым пирожками ртом, наконец-таки, изрёк:
- Компрессионный оскольчатый перелом четвертого позвонка в поясничном отделе...
Эту сугубо медицинскую фразу я разобрал только с третьего раза и только на следующий день с утра, когда хирург был не на столько пьян и его язык не на столько коверкал слова. Всё, что я понял в данную минуту, это то, что я переломал себе хребет. И только уже после разобрался в подробностях. О том, что у меня четвёртый позвонок разлетелся на три части. И что эти части чудесным случаем не задели спинной мозг, а пятый позвонок дал трещину и оказался надломлен. Что при такой травме, как мне объяснили двумя днями позже, в Москве, осложнения неизбежны. Частичная или полная парализация ног гарантирована, если бы не...
- Промысел, - твёрдо заключал я.
Или...
Как сформулировал мой уже московский лечащий врач, дескать, я получил:
- Крайне опасный перелом при крайне благоприятных обстоятельствах. Это редкая, но, всё-таки, удача...
Но тогда я этого не знал, и не понимал, и не рассуждал о каком-то там везении. Я был абсолютно раздавлен своей беспомощностью. Деморализован страхом. Исполнен мытарством внутренних слёз. Со мной происходило то, что никогда не случалось прежде. Моя душа испытывала то, о чём она ещё не знала. И мои мысли стремились туда - откуда веет лишь смертью.
В больничной палате мне рассказали множество историй о «Повороте Мертвецов». (Так его именуют с незапамятных времён местные старожилы). О том, что с него улетают многие и часто. О том, что чаще всего для участников автомобильного полёта всё оканчивается летальным исходом, либо инвалидностью выживших. А их гораздо меньше, чем отдавших Богу душу на этом повороте смерти. И что мне несказанно повезло. И как сказал один из соседей по палате:
- Радуйся, что живой, и что уродом не стал, и что у тебя остаётся шанс на ноги встать...
В общем, утешали, как могли и ободряли, как умели.
Прошла первая ночь. Кончился день. Иссякла - вторая.
Тонкинская больница, - чей внешний вид был настолько консервативно-мерзок, что складывалось ощущение, что ты находишься не здесь и сейчас, а в тридцатилетнем прошлом на фоне обскорлупленной стены, - была далеко позади. Позади остались - и вечно пьяненький Константин Владимирович со своей бессменной репликой, обращенной в мой адрес:
- Где ты так научился падать, божественный ты человек?
А также и тонкинские, и новодельные староверы -эти чудаковатые наследники двуеперстия, но в остальном уже полностью обезбоженные люди (за некоторым исключением) в силу их обыденного образа жизни и обыкновенных желаний на грани суеверий. В общем, позади оказалось всё то, что меня спотыкнуло на этом судьбоносном «Повороте Мертвецов». Хотя впереди, точно зарница, - уже пробивалось всё то, что меня всколыхнуло и понесло, словно по дну реки на стрежень, к берегам другой жизни. Жизни после операции, которая для меня через семь дней утомительных ожиданий станет неизбежностью, подобно вторжению Третьего Рейха на Святую Русь.
* * *
В Москву меня привезли поздно вечером. Девять с половиной часов езды в основном по разбитым и узким дорогам нижегородчины и шоссейным колдобинам владимирского тракта. Везли меня на специализированной перевозке в безопасной капсуле, точно обёрнутым в саван.
Сквозь полупрозрачное стекло реанимобиля мелькали ветки деревьев, верёвки проводов и лоскутное одеяло серо-белого неба. А вечером - от рекламных билбордов, что мерцали расплывчатыми пятнами вдоль шоссе, а также от придорожных фонарей и от окон многоэтажных домов - пробивался жёлто-тусклый свет. Этот свет нагонял тоску, время от времени погружая меня в обморочный сон без особых отметин и знаков. И ещё - поверх реанимобильной крыши безостановочно, точно в наказание, крутился проблесковый маячок синего цвета. А как только возникали какие-либо трудности с проездом - то тут же срабатывал звуковой спецсигнал. И тогда - впереди идущий транспорт поспешно расступался. А специализированная перевозка - беспромедлительно, словно подошва раскалённого утюга, - ускользала всё дальше и дальше: в столицу - десятибалльных пробок и политической лжи.
Около больницы меня ждала жена, Елена. Мой - факел. Моя - опора и помощь. Мы вместе почти двадцать два года. И за это расстояние жизни мы стали во всём обоюдны, взаимопроникаемы и срощены друг в друге. Мы - семья. Та самая семья, в которой есть смысл и сила. Помимо нас двоих - у нас есть дети: два сына и две дочки. Но они - рано или поздно уйдут на встречу к своим судьбам и смертям -детям и богам. А мы продолжим свою жизнь, точнее - всё то, с чего мы начали и всё то, из чего была сложена вечность. Мы - нужны друг другу. Нужны полностью без остатка: плотью, душою и словами, которых всегда мало, чтобы высказаться, но много, чтобы промолчать. Нам повезло - мы не раз-лу-чи-мы! И мы не разучились - ждать, терпеть и помнить. Нас во всём достаточно и всегда с избытком! Из нас обоих, как из глины, -жизнь вылепила единство противоположностей! Мы - ключ и шифр, форма и содержание. Луна и Солнце. Зима и Лето. Два в одном - и двое напополам, как хлеб и вино, как чаша и таинство. Половинки целого и части единого. Мы всегда и во всём - свои - по капле, по крошке, по клеточке. И каждый из нас в каждом. Мы -друг для друга - всюду! И любой из нас - рядом - сегодня, завтра и во все дни. Мы, как стрелки часов, всегда поблизости - вопреки расстоянию, времени и мыслям. Каждый из нас друг в друге, точно пуля навылет или нож под сердце. Мы, как сталкеры, - провожатые самих себя в старость и в страсть, в обморок яви и в смерть. Мы игнорируем общее ради личного. И потому дорожим каждым из нас по отдельности. Мы - чужие среди вырожденцев и чокнутые для обычных мещан. Нас - отыскать сложно, но необходимо. Поскольку таких, как мы - меньше, чем ты видишь, и ещё меньше, - чем разглядишь. Мы - то самое. Мы - путь! Мы - возвращение! И мы обязательно вместе - наперекор всему и вся!
- Теперь ты со мной. Теперь всё будет хорошо,- стоя в изголовье каталки и наклонившись надо мной, тихо произнесла жена. А в ответ я как-то размазано улыбнулся, и, подобно кадрам из чёрных комедий, приоткрыл рот. А там - вместо переднего зуба, который был наполовину сломан при ударе о руль - зияла округлым пятнышком чёрная пустота...
* * *
На Введение во Храм, четвёртого декабря, при помощи инструкций методиста, поясничного корсета (или как прозвал его я «доспех помощи»), плюс вспомогательных ходунков и титановой шестиболтовой конструкции Legasy, вживлённой, точно опорная балка, в мою спину, я смог впервые выйти из палаты №302 и со скоростью черепахи пройти по больничному коридору метров семь-восемь. Этому победоносному проходу предшествовало немало усилий. До этого три дня подряд рядом с кроватью и с дрожью в коленях я стоял (по пять-семь минут не более трёх раз на дню), облаченный в «доспех» и оперевшись на ходунки. Потом ещё два дня, помимо этих несколькоминутных выстаиваний, я с трудом проходил вдоль кровати, делая свои первые полушаги, опять-таки, оперевшись на ходунки и подпоясавшись своим «доспехом». А на ноги - в первый раз и, получается что, в буквальном смысле, - меня поставили на четвёртый день после операции и, стало быть, на вторые сутки - после реанимации. Простоял я недолго. На счете «тридцать» повалился на постель, как подкошенный. Хотя под руки меня держали двое - методист Михаил и мой старший сын Илья.
- Пью медицинский спирт. Закусываю докторской колбасой. А здоровья всё нет и нет, - приговаривал методист, выставляя напоказ свою улыбку и юмор...
- Так это.., - советовал сын, - Разбей свою жизнь, как в RPG-шной игре, на уровни. И записывай в свой актив любое преодоление препятствий, как прохождение нового квеста. А для перехода на следующий уровень - плюсуй полученный опыт и не забывай почаще сейфиться...
В последствии, чтобы подняться одному с больничной койки требовался один и тот же алгоритм действий в определённой последовательности, доведённый до автоматизма. Об этом незатейливом методе мне поведал Михаил:
- Прежде чем встать на ноги - нужно:
лёжа на спине обязательно одеть свой корсет; потом - необходимо перевернуться на живот; затем, одновременно подтягивая колени и приподнимаясь на локтях, следует полностью распрямить руки, и, стоя на четвереньках, зафиксировать своё тело посл чего - приставным шагом - на коленках перебраться к краю кровати; и вот тогда - синхронно - опускаясь одной ногой на пол, а правой рукой ухватившись за рядом стоящие ходунки, начинаешь поднимать своё тело; теперь - поднявшись более менее вертикально, - чуть-чуть приседаешь, словно штангист, и как бы сам себя, опять-таки, словно штангу подымая, наконец-таки, выпрямляешься во весь свой рост. Понял?
- Понял.
- Тогда - пробуй...
Подобным способом, будучи уже дома, я пользуюсь до сих пор. Поскольку сидеть или нагибаться мне нельзя. Это будет возможно только на второй и четвёртый месяц после операции - соответственно. А пока только так и больше никак...
Наркоз. Уколы. Капельницы. Постыдное хождение под себя или на судно. Операционная и реанимация. В общем, все специфические перипетии происшествия постепенно оставались в прошлом и, как прошлогодний снег, сходили на нет. А также сны, в которых мёртвые родственники вели со мной фрагментарные разговоры, остывали в моей голове, оставляя лишь мерцающий шлейф обрывистых воспоминаний и тревожные всполохи правдоподобной были. Кто кому снится и кто к кому приходит - мертвое к живому или живое к мертвому? Вопрос - безвопросный. Ведь когда происходит их встреча, - в тот самый момент - когда пересекаются траектории живых и мёртвых миров, - то ни тот и ни другой об этом не знают, кто из них на самом деле свершает тайный переход первым. Переход через незримую линию - по ту или по сю сторону ночи. И каким путём они возвращаются вновь под своды своих реальностей после метафизического общения друг с другом.
«Я устал от ваших визитов...»
«Это нужно тебе, а не нам...»
«Сколько это будет длиться...»
«До тех пор, пока не одолеешь свой страх...»
Скоротечная наяву и продолжительная в мыслях - смерть, как тот маньяк, который обнаружен, но ещё не пойман, караулила надо мной в виде ночных посланников тревоги и страха. Еженощное посещение каждым из покойников было неотвратимым и всегда настойчивым. Любой из них, о чём бы не заводил со мной беседу, по сути заканчивал одним и тем же пожеланием - последовать за ним. Я отказывался, точнее игнорировал все просьбы, подталкивающие меня к необратимости. Говорить - говорил. Но идти во след - не шёл. Оставался лежать пластом на своём койко-месте, вознося молитвы к Небесному Престолу. И вот тогда моё сердце самодвижимо слагало слова, и точно натянутая тетива лука, отправляла их невидимыми стрелами до адресата - прямо в цель. Такого рода связь оказалась для меня единственным подспорьем и подлинным путешествием в царство духа. Ведь возможности выжить как-то иначе отныне не существовало. Нельзя помочь себе без дерзновенного обращения к Творцу и без возглашения Его победоносного Имени. Все иные попытки в слепую есть откровенная глупость атеизма и пустоты. Таково моё окончательное суждение теперь. И таков мой вердикт. Поэтому, всякий агностик или скептик - ступай прочь и не пытайся меня убедить в чём-то другом. Любой другой метод для меня - лжив. А всякий совет на эту тему - обман.
* * *
На тринадцатый день после операции мне удалили (через ряд) десять из девятнадцати стежков семнадцатисантиметрового шва. Двумя днями позже - остальные - девять. Прошло ещё три дня - и я был выписан на все четыре стороны -домой, в семью, к родным стенам своего дальнейшего уют-прозябания. За это время я уже избавился от ходунков и - начал ходить самостоятельно. Да так, что больничные сиделки и медицинский персонал так и не смогли припомнить кого-нибудь ещё, который бы с таким энтузиазмом и упорством наматывал в течении дня завидный километраж, рассекая по коридорам, словно по центральным улицам большего города.
Но, несмотря на километраж, боль в спине и в ногах оставалась прежней. Поясничные мышцы, - согласно хирургическому росчерку скальпеля, - были расслоены, как капустные листья. И в таком состоянии они тянули поясницу изнутри, словно отпадая от костного состава позвоночника куском тяжёлой и плотной ткани. Двухнедельное пребывание влёжку ослабило мышцы. Мышцы перестали, как прежде, безотказно служить. Спина всеохватно ныла. Ей плакалось. Её крючило. В тисках долгой ноющей боли мои зубы смыкало до скрипа и скрежета. Ноги немели в области бёдер. Кожный покров (там же) становился, как оголённый нерв, прикосновение к которому равнялось мощному ледяному ожогу. Суммарный букет боли ног и спины, помноженный на желание ходить - в иные часы - был подытожен общим соматическим коллапсом. Но все эти садистские вывихи, так сказать, неподложные пытки плоти - преодолевались по началу кратким окриком: «Бля-я-ядь!», а вскоре - слабоголосым: «Господи, помилуй...»
И вот - в субботу, причастившись Тела и Крови, я, 15 декабря, ближе к обеду, на своих двоих, покинул второе нейрохирургическое отделение, филиал института имени Бурденко при городской клинической больнице №19, что расположен на Большом Предтеченском переулке в районе Красной Пресни. На руки, помимо выписки, мне выдали бумагу с печатью (сертификат) о том, что теперь в аэропортах при таможенном досмотре я стану невольным виновником сигнала тревоги, поскольку частично преобразован в киборга. То есть, я стал обладателем титановой конструкции, которая, как огромный клещ, расположилась на моём позвоночнике в поясничном отделе. Теперь кому не скажу об этом, то у всех этот факт вызывает одну и ту же реакцию. И все, как один, произносят схожий по смыслу пассаж:
- Теперь ты - киборг, и тебе легче пронести оружие...
- И бомбометательный арсенал, - вскользь добавляю я
По всей видимости, каждый из них, кто об этом говорил вслух, воображал себе, что он сможет пронести свой огнестрел туда, куда проносить его строго запрещено. Например - в самолёт, в Кремль или в прочие общественные места, где угроза безопасности станет неизбежна, как ложь подростка. Возможно, это излишнее обобщение. Но благодаря таким вот фигурам речи, вывод напрашивается сам по себе. Типа - потенциальных террористов среди россиян предостаточно. И что нашим спецслужбам есть кого отлавливать и сажать пожизненно. И что новые Брейвики вряд ли перестанут вынашивать свои бесстрашные планы возмездия, пока в мире процветает, подобно эмиграционным потокам, социальная несправедливость, а ликвидаторы национального достоинства продолжают свою русофобскую и космополитическую пропаганду.
Хотя, при случае, на митингах национал-патриотического толка, можно услышать менее политкорректное и более разжигательное. Ну, скажем, приблизительно вот такое:
- «Иорданские казаки» - те самые - жиды и либералы, после путча 1991, захватившие печатные и телевизионные СМИ, продолжают вершить-таки своё пропагандистское дело всеобщего космополитизма и апгрейд-капитализма. Поэтому их действия опасны и подлежат незамедлительной редакции со стороны русского большинства. То бишь, русским людям нужны другие герои, ориентиры, цели. Русским требуется забыть пресловутый казус о правах человека. А во главу угла им следует водрузить знамя за право самоидентификации русского народа. Народа государствообразующего свою Родину-Россию (при необходимой поддержке других коренных этносов, проживающих на российской территории согласно границам образца 1916 года), но на новый лад, учитывая особенности национальных интересов двадцать первого столетия. То есть нам нужна Новая Русская Империя, а лучше - Русское Царство Новой Руси. Короче. Революцию - требуют наши сердца! Революцию - требуют наши глаза!
Что ж, пожалуй, как-то так. Но об этом - достаточно. Хватит...
* * *
В день выписки в Москве вот-вот и только-только морозы набирали свою минусоградусную силу. Ещё немного - и минус двадцать пять градусов ночью будет обеспечено. Под ногами хрустел и крошился, точно кукурузные хлопья, снег. Воздух был пронзительно-прозрачен, как только что отмытое газетой стекло. Я шел неспешно в окружении жены, старшего сына и шурина. Все о чём-то шутили, переговаривались. Краткие фразы рассекали воздух густым паром. Сойдя с больничного двора на Предтеченский переулок, мы повернули направо в сторону церкви на встречу всему тому, что нас неистребимо меняет и делает старше.
Перед высокими и тяжёлыми дверьми церкви я вдруг осознал, что возле этого храма однажды был уже - в далёком 1985 году - на Пасху:
Мне четырнадцать лет; тёплая апрельская поздняя ночь; вместе с приятелями мы идём по прилегающей улице в церковь Иоанна Предтечи; на подходе к церкви нам воспрепятствовал милицейский заслон (тогда полиции ещё не было).
- Стоп! Дальше нельзя. Разворачивай - и ходу отсюда! - командует молодой милиционер младшего офицерского чина и прочно смыкает железное ограждение перед нами, точно дверь перед самым носом.
Самостийный азарт и подростковая бравада толкают меня на дерзость - и я сходу парирую:
- Это с какой-то стати, нам на службу, - говорю я ему и для убедительности встаю в жёсткую позу, немного подав плечами вперёд и, крепким хватом, цепляюсь за ограждение.
- Не балуй. Сюда, кроме бабок никто не ходит, - злорадствует он, пытаясь скинуть мою руку с ограждения. Но у него это не получается. И тогда он раздражённо меня спросил:
- Ты чего такой борзый? Говорю назад - значит назад...
Я смотрю на него в упор и всем своим видом даю понять, что не отступлю и буду прорываться дальше.
- Эй, ты чо, шибко верующий что ль? - продолжил тот, - Ну, тогда молитву читай!
- Какую? - уточняю я.
- Любую! - выпалил он.
Подошёл второй милиционер, стоящий поодаль от нас и покровительственно произнёс:
- Да, ладно тебе, пусть проходит. Только пускай один идёт...
И тут же протяжным гулом раздался звон колоколов. Из-за высоких и тяжёлых дверей храма стали выходить люди, в руках держа зажжённые свечи. Вскоре - появились священники и миряне с хоругвями. Колокола зазвонили чаще и будто бы быстрее. И тогда, собравшийся в процессию народ, медленно, как тягучая опара, потянулся крестным ходом вокруг церкви, ступая, след в след - всё туда же - вперёд и в темноту...
А я, в первый раз увидев подобное действо, остался стоять в оцепенении, как восклицательный знак, ожидая чего-то совсем необычного и для себя судьбоносного...
январь, 2013
Юрий Ев. ГОРСКИЙ