Разврат и распущенность
Половая мораль христианства, о которой я уже писал, является, пожалуй, второй тайной после воскресения. Как уже говорилось, крайне непонятно, как это: начало вдохновения ограничивает или даже запрещает столь вдохновляющие моменты нашей жизни.
Тот факт, что христианская мораль обостряет ощущения, ничего не меняет в практическом разрезе, в смысле принятия или отвержения этой морали. Наоборот: и прекрасно, что обостряет, воспользуемся же этим. Предки выстрадали своей аскезой это обострение, а мы имеем великолепную возможность в своё удовольствие растратить этот багаж.
Основания христианской половой морали должны непосредственно касаться моей собственной жизни, здесь и сейчас. Они должны быть абсолютно ясными и близкими для любого человека, в том числе независимо от того, разбирается ли он в христианской теологии и принимает ли её. Их убедительность должна быть не меньшей, чем убедительность стоящего передо мной соблазна. Причём моральные аргументы, связанные с тем, что ты делаешь кому-то больно или кого-то предаёшь, совершенно безразличны для эгоистов, какими мы в большинстве являемся.
Поэтому едва ли богословские штудии могут тут помочь. Поэтому очень ценно, когда в качестве аргументации появляются такие необычные фильмы, как Shortbus. Это фильм по формальным признакам является порнографическим. В нём многократно и натуралистично показаны сцены совокуплений: парных и групповых, гетеро- и гомосексуальных, а также другой порноматериал. Люди, которые предаются этим удовольствиям, показаны без ненависти - иногда комично, иногда лирично, и всегда с пониманием. Приоткрыт их внутренний мир: поиски, переживания, проблемы, которые они пытаются решить, практикуя такой образ жизни. В общем, обычная либеральная хроника жизни мегаполиса и его обитателей, у которых только и свет в окошке что личная жизнь.
Есть, однако, заметные "но". Они заметны практически с самого начала. Во-первых, все эти сексуальные роскошества показаны безо всякой привлекательности. Фильм не возбуждает, скорее наоборот. Во-вторых, все герои до единого несчастны. Они могут решить все свои сексуальные проблемы (и решают их по ходу фильма), но всё это не решает их главной проблемы. Эта главная проблема не называется прямо, она проскальзывает какой-то едва ощущаемой тенью по лицам всех персонажей. Даже самоубийство, которое планирует и осуществляет один из героев, не раскрывает её. Чувство этой проблемы с течением фильма незаметно нарастает, так что когда в конце, как бы между прочим, вдруг звучит приговор такой жизни, это воспринимаешь как хоть и неожиданный, но законный итог.
Этот приговор является третьим большим "но": автор фильма вдруг обозначает рутину беспорядочной половой жизни как своего рода апокалипсис. Хозяин "короткого автобуса" (трансвестит, показанный с симпатией) поёт песню, в которой говорится, что всем нам следует понять, что дьявол наш друг, и что "всех нас ждет один конец". Песня поётся под легкую лирическую мелодию и лишь в самом финале превращается в жутковатую какофонию.
Фильм, по сути, является жёсткой критикой "свободной любви", антипорнографической порнографией. Когда смотришь его, понимаешь, что "свободная любовь" - это элементарная невозможность разумно организовать свою жизнь, неспособность сосредоточиться на чём-то, раздерганность, энтропия, слабость, эмоциональная опустошённость и чёрствость, цинизм, омертвелость, личностная деградация и, наконец, невозможность любить (известное определение ада). Творческое начало угасает, свет в конце тоннеля тоже. Жизнь вдруг удушающе сужается. Даже если отсечь все медико-гигиенические и социально-криминологические моменты такой жизни, последствия видятся довольно тяжёлыми. Невольно вспоминаются кровавые бани, которые устраивали изнеженным и погрязшим в разврате столицам суровые легионеры из провинций. Недаром один из героев (дряхлый старик, бывший мэр Нью-Йорка, отставленный из-за неспособности справиться с проблемой СПИДА) говорит, что после 11 сентября молодёжь потянулась в город: "это единственное реальное событие в их жизни".
Тот факт, что христианская мораль обостряет ощущения, ничего не меняет в практическом разрезе, в смысле принятия или отвержения этой морали. Наоборот: и прекрасно, что обостряет, воспользуемся же этим. Предки выстрадали своей аскезой это обострение, а мы имеем великолепную возможность в своё удовольствие растратить этот багаж.
Основания христианской половой морали должны непосредственно касаться моей собственной жизни, здесь и сейчас. Они должны быть абсолютно ясными и близкими для любого человека, в том числе независимо от того, разбирается ли он в христианской теологии и принимает ли её. Их убедительность должна быть не меньшей, чем убедительность стоящего передо мной соблазна. Причём моральные аргументы, связанные с тем, что ты делаешь кому-то больно или кого-то предаёшь, совершенно безразличны для эгоистов, какими мы в большинстве являемся.
Поэтому едва ли богословские штудии могут тут помочь. Поэтому очень ценно, когда в качестве аргументации появляются такие необычные фильмы, как Shortbus. Это фильм по формальным признакам является порнографическим. В нём многократно и натуралистично показаны сцены совокуплений: парных и групповых, гетеро- и гомосексуальных, а также другой порноматериал. Люди, которые предаются этим удовольствиям, показаны без ненависти - иногда комично, иногда лирично, и всегда с пониманием. Приоткрыт их внутренний мир: поиски, переживания, проблемы, которые они пытаются решить, практикуя такой образ жизни. В общем, обычная либеральная хроника жизни мегаполиса и его обитателей, у которых только и свет в окошке что личная жизнь.
Есть, однако, заметные "но". Они заметны практически с самого начала. Во-первых, все эти сексуальные роскошества показаны безо всякой привлекательности. Фильм не возбуждает, скорее наоборот. Во-вторых, все герои до единого несчастны. Они могут решить все свои сексуальные проблемы (и решают их по ходу фильма), но всё это не решает их главной проблемы. Эта главная проблема не называется прямо, она проскальзывает какой-то едва ощущаемой тенью по лицам всех персонажей. Даже самоубийство, которое планирует и осуществляет один из героев, не раскрывает её. Чувство этой проблемы с течением фильма незаметно нарастает, так что когда в конце, как бы между прочим, вдруг звучит приговор такой жизни, это воспринимаешь как хоть и неожиданный, но законный итог.
Этот приговор является третьим большим "но": автор фильма вдруг обозначает рутину беспорядочной половой жизни как своего рода апокалипсис. Хозяин "короткого автобуса" (трансвестит, показанный с симпатией) поёт песню, в которой говорится, что всем нам следует понять, что дьявол наш друг, и что "всех нас ждет один конец". Песня поётся под легкую лирическую мелодию и лишь в самом финале превращается в жутковатую какофонию.
Фильм, по сути, является жёсткой критикой "свободной любви", антипорнографической порнографией. Когда смотришь его, понимаешь, что "свободная любовь" - это элементарная невозможность разумно организовать свою жизнь, неспособность сосредоточиться на чём-то, раздерганность, энтропия, слабость, эмоциональная опустошённость и чёрствость, цинизм, омертвелость, личностная деградация и, наконец, невозможность любить (известное определение ада). Творческое начало угасает, свет в конце тоннеля тоже. Жизнь вдруг удушающе сужается. Даже если отсечь все медико-гигиенические и социально-криминологические моменты такой жизни, последствия видятся довольно тяжёлыми. Невольно вспоминаются кровавые бани, которые устраивали изнеженным и погрязшим в разврате столицам суровые легионеры из провинций. Недаром один из героев (дряхлый старик, бывший мэр Нью-Йорка, отставленный из-за неспособности справиться с проблемой СПИДА) говорит, что после 11 сентября молодёжь потянулась в город: "это единственное реальное событие в их жизни".