Mar 04, 2013 14:13
То, что сегодня у нас - не тридцать седьмой год, слишком очевидно, чтобы успокаивать. Да, год другой и век другой. Видимо, смысл утешительного мэссиджа про «не тридцать седьмой» - это что никто никого не собирается массово расстреливать. Только вот кто сказал, что в «настоящем тридцать седьмом» расстрелы - это было главное?
Расстрелы в 1937 г. - всего-навсего обстоятельства времени. Да, ужасные, кровавые. Но тогда вообще было так принято. В СССР. В Германии. В Китае и в Японии. Да хотя бы и во Франции, Англии и США, где, конечно, не было тоталитарного террора, но вешали, рубили головы и жгли на электростульях тысячами, если не десятками тысяч. И уж если сравнивать, то даже в СССР «тридцать седьмой» вряд ли был самым урожайным на кровь - всего-то прошло меньше двадцати лет после гекатомбы гражданской войны, геенны раскулачивания и прочих успехов в классовой борьбе. Но что-то же было такое в этом самом тридцать седьмом особенное, о чем массовое подсознание до сих пор отзывается холодком в спине?
Да, было. И не только в тридцать седьмом. Осмелюсь утверждать, что и в другие века, и при других нравах - как более зверских, так и вполне травоядных - случалось в нашей истории нечто, о чем у великого сатирика как-то очень жутко сказано: «История прекратила течение свое». У него это называлось угрюм-бурчеевщиной. В реальности имела место аракчеевщина последних лет уходящего Александра I - более чем за сто лет до тридцать седьмого, а по жестокостям - ну близко на стоявшая. Правда, в смысле зверств куда круче была опричнина - более чем за двести лет до аракчеевщины… Ну и был - потом - собственно тридцать седьмой. Которому мы в нашем обсуждаемом «сегодня» как-то не удосужились достойно справить 75-летие…
Такие дела