Из воспоминаний члена РСДРП Татьяны Вулих о кавказских "большевнках-эксистах".
Татьяна Вулих примыкала к меньшевикам, поэтому после захвата Грузии в 1920-м году большевиками она вместе с мужем выехала за границу, где и написала свои воспоминания.
«Основное ядро кавказской организации составляло 7 человек: Елпсо Ломидзе, Котэ Цинцадзе, Ваннчка, Август, Пацня, Аннета и еще одни товарищ, ни имени, ни фамилии которого я не помню, да он и не играл большой роли и был очень бесцветен.
С Елпсо я познакомилась весной 1905 г. в Батуме; через него уже я узнала всех остальных в 1906 г. летом. Мы - члены "мирных" организаций - ничего в точности не знали о боевой организации, ни состава её, ни внутренних распорядков, ни отношений. Предполагалась строгая конспирация, и расспрашивать или как-нибудь вообще интересоваться делами боевой организации не полагалось. Но кое-что доходило до нас, и главным образом, от самих же членов этой группы. Так, мы знали, что непосредственным организатором, "душой" боевой группы был Камо-Петросян, но, если память мне не изменяет, он остался в партии, когда все другие должны были формально выйти из нее. Он организовывал предприятия, разрабатывал детали и даже участвовал непосредственно в некоторых из них, но, по-видимому, всегда в качестве дирижера присутствуя на месте действия, но лично не пуская в ход оружия. Он же и был связующим звеном между этой группой и местной партийной организацией, когда группа эта - после постановления стокгольмского съезда партии об экспроприациях - вышла из партии. Фактически, впрочем, группа эта оставалась в очень тесной связи с партией, все считали их своими, они оповещались обо всем, что делалось в партии, сохранили с ней все связи, и поскольку позволяла конспирация, посещали партийные собрания. Верховным же руководителем боевой организации был Сталин. Лично он не принимал никакого участия в предприятиях, но ничего без него не делалось. Вот приблизительно все, что было нам известно в те времена о боевой организации и внутренней структуре её. Конспирация предполагалось очень строгая, но в 1906 г. её не придерживались, и прямо чудо, что удалось главное дело - тифлисская экспроприация. Даже те товарищи, кто соблюдал хороший тон и сам не старался узнавать и расспрашивать, знали многое. Но были, ведь, и любопытные, были большие личные друзья участников, а при патриархальных нравах вообще в Грузин таковых у каждого было очень много и даже за пределами партии. Кроме того, в 1906 г. на Кавказе все ещё никак не могли отвыкнуть от обычаев и быта 1905 г., и партия вела довольно "открытый" образ жизни. И это, несмотря на то, что Тифлис был на военном положении, что день и ночь по улицам ходили вооруженные военные патрули, цепью оцепляли целые кварталы (особенно часто делалось это днем, желая, по-видимому, застать врасплох) и делали повальные обыски. Это было время раскрытия меньшевистской подпольной типографии в Навтлуги, душетской экспроприации грузинских социалистов-федералистов, раскрытия склада бомб дашнакцутюнов на Вере; последний был открыт, как тогда передавали, случайно именно во время такого обыска днем, когда солдаты, выстукивая
стены одной квартиры - в отсутствии её хозяев - обратили внимание на странный пустой звук в одной стене и, прочтя на обоях надпись карандашом "взял столько-то апельсинов", добрались до склада. Бомб было найдено много и их весь день взрывали на полигоне в Навтлуги. В эту-то эпоху я познакомилась с этой группой. Елпсо просто привел меня на их квартиру. В течение 4-х месяцев я очень часто с ними встречалась и довольно близко со всеми сошлась, но больше всего с Елпсо, Пацней и Ваннчкой. С Алпстой же встречались очень часто в железнодорожном районе, где она, по-видимому, вела какую-то работу.
Жили они все на одной квартире, недалеко от Головинского проспекта. Квартира их состояла из двух комнат во дворе, в типичном грузинском доме, т.е. в доме, где несколько квартир выходят на общий длинный балкон, разделенный поквартирно досчатыми перегородками. Из их квартиры окна и двери выходили на этот балкон, куда выходили и окна их квартирной хозяйки. Все, кто приходил к ним, должны были пройти через весь двор на глазах у всех жильцов дома. Квартира их была всегда открыта, и публика входила к ним во всякое время дня и ночи, дома ли они были или нет.
Жили они очень бедно. Комнаты - большая, где жили все мужчины, и маленькая, в которой находились обе женщины, были обставлены самым примитивным образом; питались и одевались тоже очень бедно. Помню, раз придя к ним, я застала Елпсо и еще кого-то из них в постели. На мой вопрос, не больны ли они, Елпсо ответил, что брюки их пришли в такое состояние, что без основательной починки одеть их нельзя, а потому они вынуждены лежать в кровати. Все они были очень болезненные (большинство из них уже тогда имели зачатки чахотки, от которой очень рано погибли). Только Ваннчка и Аннета производили впечатление вполне здоровых людей. Несмотря на все лишения, жили они очень дружной и деятельной коммуной.
Теоретически они были все мало подготовлены и по-видимому все, кроме Августа, который считался "теоретиком", да обеих девиц, читали мало. А Елпсо я никогда не видела за книгой. Но преданность партии у них была безгранична. Ленина же они буквально обожали; лично никто из них его никогда не видал, вряд ли и читали его, разве что брошюру "Что делать", которая была в то время большевистским Евангелием. Любовь к Ленину питалась рассказами товарищей, видавших его; особенно после съезда рассказывали много о нем делегаты, и рассказы эти передавались, обсуждались и вызывали восхищение очень долго после съезда. Собственно Ленин для них олицетворял партию, каждое слово его было для них непререкаемым законом и за Лениным они пошли бы даже против всей партии, несмотря на всю к ней преданность. Вот два очень характерных случая.
Раз идя по Головинскому, я столкнулась с Августом. Он был очень возбужден, весь как-то сиял и, завидев меня, бросился радостно ко мне. Тут же на улице раскрыл вышедший незадолго до этого сборник "Вопросы дня" и стал мне с восхищением показывать эпиграфы к статьям, кажется, Стеклова и Каменева, взятые из сочинений Ленинa.
"Вот, - возбужденно говорил он мне, - его слова берутся даже для эпиграфов". На мой ответ, что в этом ничего нет удивительного, так как статьи принадлежат ближайшим его последователям, он стал меня уверять, что я не понимаю значения эпиграфов, что для них выбираются всегда слова и изречения только великих людей. Оказывается, он весь день занимался тем, что бегал повсюду и всем товарищам и знакомым "неопровержимо" доказывал величие Ленина. Так и Елпсо - на все уговоры ближайших товарищей уехать отдохнуть в Гурию (его родину), так как он уже и тогда был болен, отвечал, что пока не достигнет цели своей жизни, не может этого сделать. Цель же его жизни была в том, чтобы "достать" 200-300 тысяч рублен и отдать их Ленину со словами: "Делай с ними, что хочешь". Таково приблизительно было отношение и всех остальных членов этой группы.
Все они были прекрасными товарищами и их очень любили. Добрые, отзывчивые, всегда веселые и беспечные, но и очень сдержанные, они всегда были к услугам всякого. Но самой привлекательной была Пацня, она вся как будто светилась добротой. Один Елпсо вечно кипел, был вспыльчив чрезвычайно и большой непоседа; он, казалось, был центром в этой маленькой коммуне. Ваннчка и Котэ, оба молчаливые и очень застенчивые, обычно не принимали участия в общих разговорах, а Котэ так краснел, если ему приходилось высказывать какое-нибудь мнение, как только умеют краснеть очень рыжие люди, вспыхивая до самых корней волос.
По временам Котэ, Елпсо и Ваннчка куда-то уезжали. Куда и зачем, никто не спрашивал. Но однажды Елпсо мне сам сказал после одной поездки, что предполагалось нападение на почту на Коджорском шоссе, но оно не вышло, не помню уже почему.
Все время готовясь к "большому делу",- они попутно не брезгали и более мелкими, Зная, что партии нужны деньги, а приток таковых после 1905 г. очень сократился.
Однажды (кажется, в августе) часов в 12 - 1 дня ко мне заявился Елпсо, держа правую руку в кармане. Вошел веселый и со словами "перевяжи, (он всем говорил ты) пожалуйста", протянул мне руку в крови от довольно глубоких порезов. Наскоро перевязав, я поинтересовалась, где это он так порезался. Елпсо очень спокойно рассказал мне следующее. Оказывается, он прямо с "дела".
В то утро они произвели "экс". У них были сведения, что в тот день в кассе городского ломбарда (на Эриванской площади в здании городской Думы) должна была быть крупная сумма. Они решили ею завладеть. Елпсо, Ваннчка и Котэ пришли в ломбард к его открытию и сели в приемной со всеми клиентами. Как только сторож вошел с ручной кассой в руках, они подняли револьверы с криком "руки вверх"; Елпсо выхватил у сторожа кассу, разбил ею огромное стекло (ломбард находится в партере и окна были, как витрины магазина) - тут-то он и порезался - выпрыгнул на площадь, за ним последовали и двое других, и все трое бросились бежать по направлению к азиатской части города, где их ждал свой извозчик. Благополучно скрывшись, они где-то в глухом месте разбили кассу, деньги взяли, а кассу там же бросили. К их сожалению и досаде в кассе оказалось всего не то 5, не то 10 тысяч (не помню сейчас). За ними устроили погоню, они слышали выстрелы (действительно, как мы потом узнали, был случайно убит проходивший портной), но им все же удалось скрыться. Елпсо был очень огорчен, что так блестяще удавшаяся операция принесла такие ничтожные плоды. Зная это, говорил он, они не стали бы рисковать собой, ибо нужны для большого дела. Рассказав все это, он просил меня сейчас же поехать с ним в город, чтоб послушать, что было дальше и что говорят в городе по этому поводу. Я пыталась его отговорить, убеждая его, что, конечно, сейчас волнение ещё не улеглось в городе, что везде много полиции и солдат, что его могли заметить и теперь узнать, тем более, что рука его перевязана. Но он настаивал, говоря, что все вздор, руку он будет держать в кармане, а никому не придет в голову искать его на главных улицах и теперь-то и интересно все посмотреть и послушать, пока толки не утихли. Мы сели в трамвай и поехали, но на площадь наш трамвай, помнится, не пропустили и, поездив по городу, мы благополучно вернулись домой. Толков, действительно, было много; говорили о смелости грабителей, о бессилии правительства, несмотря на патрули и пр. Елпсо сиял от удовольствия и даже не очень огорчился смертью портного, хотя он всегда говорил, что хорошая организация эксов должна состоять именно в том, чтоб избегать лишних человеческих жертв.
Я вскоре уехала из Тифлиса. Одно время я переписывалась с Пацной, но потом уехала за границу и личные сношения с коммуной прекратились. Но время от времени до меня доходили слухи о них. И наконец, я узнала, что они осуществили свое намерение.
С Елпсо я виделась всего один раз еще, кажется, в конце 1907 г. Он был у меня в Питере, где оставался недолго по дороге в Финляндию к Ленину, уже после тифлисской экспроприации. Он был счастлив, что достиг своей цели и особенно своим предстоящим свиданием с Лениным. Рассказывал подробности экспроприации (к сожалению, я их не помню) с большим увлечением. Запомнилось, что участвовали они все, кроме Августа, который, кажется, к тому времени уже умер. Помню, что сам Елпсо спасся от преследования тем, что, побежав в сторону духовной академии, он вбежал в вестибюль (там в это время происходил учительский съезд), схватил с вешалки чье-то форменное пальто и фуражку, надел их и спокойно пошел обратно по направлению к Эриванской площади и, не возбуждая ничьего внимания к себе, благополучно ускользнул от преследования.
По-видимому, в Питере Елпсо был выдан кем-нибудь, так как был арестован на Финляндском вокзале - не помню уже когда, по дороге в Финляндию или на обратном
пути - и административно, только по подозрению в участии - был сослан на поселение. В Сибири он пробыл до февральской революции, когда его, уже умирающего от чахотки, привезли на Кавказ, где он вскоре и умер. Об этом я узнала от его кузины в 1918 году.
Судьба почти всех участников печальна. Ваннчка был убит - вскоре после экспроприации - в Баку во время обыска на конспиративной квартире, где он оказал вооруженное сопротивление. Котэ Цинцадзе умер в этом году от чахотки в Крыму в ссылке (как троцкист). Пацня умерла от чахотки тоже задолго до революции. Одна Аннета уцелела, она вышла замуж и уехала в Закаспийскую область, где, кажется, мирно дожила до революции.
Где был и что делал Цинцадзе до революции, я не знаю. Видела я его один раз случайно на улице в Тифлисе уже после революции, при меньшевистском правительстве. Он намеренно постарался быть мной незамеченным, но я все-таки узнала его. Он очень изменился - пополнел сильно и произвел на меня впечатление солидного и в себе уверенного человека. После этой встречи я спросила Каллистрата Гогуа, который знал его лично, что делает теперь Цинцадзе. Каллистрат ответил мне, что вот, мол, ваш герой и бессеребренник Котэ занялся торговлей - открыл духан. Признаться, я поверила - очень уж внешний вид Котэ показался мне подходящим для этой роли, да и намерение его быть мной незамеченным, казалось, подтверждало это. Но вскоре, встретившись в Тифлисе же с Буду Мдивани, который жил там нелегально, я спросила его, правда-ли это. Узнав источник моей информации, он рассмеялся и ответил: "святые дураки".
Сейчас же после занятия Грузни большевиками, Цинцадзе был назначен начальником тифлисской Чека. По-видимому, духан был конспиративной "миссией" Котэ.
Для отношения боевой группы к партийности вообще характерен следующий случай. Вскоре после душетской экспроприации (устроенной, как я выше упоминала, грузинскими соц.-федералистами) моя знакомая - родственница двух участников её - обратилась к Елпсо с просьбой. Дело было в том, что часть похищенных денег была дана на хранение ее брату, жившему в своем небольшом именьице в М., недалеко от Тифлиса. По его словам, он закопал эти деньги в лесу, а когда явился за ними через некоторое время, то их не нашел. Он был уверен, что его выследили крестьяне и украли деньги. Он высказывал подозрение против определенного лица или, кажется, даже нескольких, сейчас не помню. Просьба моей знакомой заключалась в том, чтобы Елпсо нарядил следствие и постарался выяснить, кто это сделал. Елпсо согласился, возмутившись, что кто-то мог воспользоваться партийными деньгами для личных целей. Через несколько дней он вернулся и рассказал мне своп похождения, причем был страшно расстроен всем происшедшим. Дело в том, что он провел строжайшее следствие, но ничего не добился. Он сам сознавался, что был жесток до бесчеловечности. Запершись с подозреваемыми (не помню, точно, один или двое их было) в избе, он всю ночь пытал их: бил смертным боем, угрожал револьвером. Я прямо не верила своим ушам, настолько все это было непохоже на добродушнейшего и мягкого Елпсо. Обвиняемый клялся и божился, что ничего не знает, никаких денег не видал и ничего о них не слыхал. По мнению Елпсо, если б он был виноват или если б знал виновного, он обязательно сознался бы, настолько жесток был Елпсо. Но этого не случилось, и теперь Елпсо в отчаянии. По его глубокому убеждению он истязал невинного и у него теперь подозрение, что никто денег не крал, а что помещик сам утаил деньги. "Ну, - прибавил Елпсо с таким угрожающим видом, что мне жутко стало, - поплатится он у меня за это, если мои подозрения оправдаются". Просил меня ничего не говорить моей знакомой, чтоб не помешать ему в его розысках. На мои слова о том, как мог он все это сделать, что черт с ними, с деньгами, пусть бы лучше пользовался крестьянин и т.д., Елпсо с недоумением мне ответил: "Как ты можешь так говорить, ведь деньги принадлежат партии". Угрызения совести у него были только потому, что истязания претерпел, по-видимому, невинный человек, но в законности, как самого следствия, так и приемов его он не сомневался».
«Основное ядро кавказской организации составляло 7 человек: Елпсо Ломидзе, Котэ Цинцадзе, Ваннчка, Август, Пацня, Аннета и еще одни товарищ, ни имени, ни фамилии которого я не помню, да он и не играл большой роли и был очень бесцветен.
С Елпсо я познакомилась весной 1905 г. в Батуме; через него уже я узнала всех остальных в 1906 г. летом. Мы - члены "мирных" организаций - ничего в точности не знали о боевой организации, ни состава её, ни внутренних распорядков, ни отношений. Предполагалась строгая конспирация, и расспрашивать или как-нибудь вообще интересоваться делами боевой организации не полагалось. Но кое-что доходило до нас, и главным образом, от самих же членов этой группы. Так, мы знали, что непосредственным организатором, "душой" боевой группы был Камо-Петросян, но, если память мне не изменяет, он остался в партии, когда все другие должны были формально выйти из нее. Он организовывал предприятия, разрабатывал детали и даже участвовал непосредственно в некоторых из них, но, по-видимому, всегда в качестве дирижера присутствуя на месте действия, но лично не пуская в ход оружия. Он же и был связующим звеном между этой группой и местной партийной организацией, когда группа эта - после постановления стокгольмского съезда партии об экспроприациях - вышла из партии. Фактически, впрочем, группа эта оставалась в очень тесной связи с партией, все считали их своими, они оповещались обо всем, что делалось в партии, сохранили с ней все связи, и поскольку позволяла конспирация, посещали партийные собрания. Верховным же руководителем боевой организации был Сталин. Лично он не принимал никакого участия в предприятиях, но ничего без него не делалось. Вот приблизительно все, что было нам известно в те времена о боевой организации и внутренней структуре её. Конспирация предполагалось очень строгая, но в 1906 г. её не придерживались, и прямо чудо, что удалось главное дело - тифлисская экспроприация. Даже те товарищи, кто соблюдал хороший тон и сам не старался узнавать и расспрашивать, знали многое. Но были, ведь, и любопытные, были большие личные друзья участников, а при патриархальных нравах вообще в Грузин таковых у каждого было очень много и даже за пределами партии. Кроме того, в 1906 г. на Кавказе все ещё никак не могли отвыкнуть от обычаев и быта 1905 г., и партия вела довольно "открытый" образ жизни. И это, несмотря на то, что Тифлис был на военном положении, что день и ночь по улицам ходили вооруженные военные патрули, цепью оцепляли целые кварталы (особенно часто делалось это днем, желая, по-видимому, застать врасплох) и делали повальные обыски. Это было время раскрытия меньшевистской подпольной типографии в Навтлуги, душетской экспроприации грузинских социалистов-федералистов, раскрытия склада бомб дашнакцутюнов на Вере; последний был открыт, как тогда передавали, случайно именно во время такого обыска днем, когда солдаты, выстукивая
стены одной квартиры - в отсутствии её хозяев - обратили внимание на странный пустой звук в одной стене и, прочтя на обоях надпись карандашом "взял столько-то апельсинов", добрались до склада. Бомб было найдено много и их весь день взрывали на полигоне в Навтлуги. В эту-то эпоху я познакомилась с этой группой. Елпсо просто привел меня на их квартиру. В течение 4-х месяцев я очень часто с ними встречалась и довольно близко со всеми сошлась, но больше всего с Елпсо, Пацней и Ваннчкой. С Алпстой же встречались очень часто в железнодорожном районе, где она, по-видимому, вела какую-то работу.
Жили они все на одной квартире, недалеко от Головинского проспекта. Квартира их состояла из двух комнат во дворе, в типичном грузинском доме, т.е. в доме, где несколько квартир выходят на общий длинный балкон, разделенный поквартирно досчатыми перегородками. Из их квартиры окна и двери выходили на этот балкон, куда выходили и окна их квартирной хозяйки. Все, кто приходил к ним, должны были пройти через весь двор на глазах у всех жильцов дома. Квартира их была всегда открыта, и публика входила к ним во всякое время дня и ночи, дома ли они были или нет.
Жили они очень бедно. Комнаты - большая, где жили все мужчины, и маленькая, в которой находились обе женщины, были обставлены самым примитивным образом; питались и одевались тоже очень бедно. Помню, раз придя к ним, я застала Елпсо и еще кого-то из них в постели. На мой вопрос, не больны ли они, Елпсо ответил, что брюки их пришли в такое состояние, что без основательной починки одеть их нельзя, а потому они вынуждены лежать в кровати. Все они были очень болезненные (большинство из них уже тогда имели зачатки чахотки, от которой очень рано погибли). Только Ваннчка и Аннета производили впечатление вполне здоровых людей. Несмотря на все лишения, жили они очень дружной и деятельной коммуной.
Теоретически они были все мало подготовлены и по-видимому все, кроме Августа, который считался "теоретиком", да обеих девиц, читали мало. А Елпсо я никогда не видела за книгой. Но преданность партии у них была безгранична. Ленина же они буквально обожали; лично никто из них его никогда не видал, вряд ли и читали его, разве что брошюру "Что делать", которая была в то время большевистским Евангелием. Любовь к Ленину питалась рассказами товарищей, видавших его; особенно после съезда рассказывали много о нем делегаты, и рассказы эти передавались, обсуждались и вызывали восхищение очень долго после съезда. Собственно Ленин для них олицетворял партию, каждое слово его было для них непререкаемым законом и за Лениным они пошли бы даже против всей партии, несмотря на всю к ней преданность. Вот два очень характерных случая.
Раз идя по Головинскому, я столкнулась с Августом. Он был очень возбужден, весь как-то сиял и, завидев меня, бросился радостно ко мне. Тут же на улице раскрыл вышедший незадолго до этого сборник "Вопросы дня" и стал мне с восхищением показывать эпиграфы к статьям, кажется, Стеклова и Каменева, взятые из сочинений Ленинa.
"Вот, - возбужденно говорил он мне, - его слова берутся даже для эпиграфов". На мой ответ, что в этом ничего нет удивительного, так как статьи принадлежат ближайшим его последователям, он стал меня уверять, что я не понимаю значения эпиграфов, что для них выбираются всегда слова и изречения только великих людей. Оказывается, он весь день занимался тем, что бегал повсюду и всем товарищам и знакомым "неопровержимо" доказывал величие Ленина. Так и Елпсо - на все уговоры ближайших товарищей уехать отдохнуть в Гурию (его родину), так как он уже и тогда был болен, отвечал, что пока не достигнет цели своей жизни, не может этого сделать. Цель же его жизни была в том, чтобы "достать" 200-300 тысяч рублен и отдать их Ленину со словами: "Делай с ними, что хочешь". Таково приблизительно было отношение и всех остальных членов этой группы.
Все они были прекрасными товарищами и их очень любили. Добрые, отзывчивые, всегда веселые и беспечные, но и очень сдержанные, они всегда были к услугам всякого. Но самой привлекательной была Пацня, она вся как будто светилась добротой. Один Елпсо вечно кипел, был вспыльчив чрезвычайно и большой непоседа; он, казалось, был центром в этой маленькой коммуне. Ваннчка и Котэ, оба молчаливые и очень застенчивые, обычно не принимали участия в общих разговорах, а Котэ так краснел, если ему приходилось высказывать какое-нибудь мнение, как только умеют краснеть очень рыжие люди, вспыхивая до самых корней волос.
По временам Котэ, Елпсо и Ваннчка куда-то уезжали. Куда и зачем, никто не спрашивал. Но однажды Елпсо мне сам сказал после одной поездки, что предполагалось нападение на почту на Коджорском шоссе, но оно не вышло, не помню уже почему.
Все время готовясь к "большому делу",- они попутно не брезгали и более мелкими, Зная, что партии нужны деньги, а приток таковых после 1905 г. очень сократился.
Однажды (кажется, в августе) часов в 12 - 1 дня ко мне заявился Елпсо, держа правую руку в кармане. Вошел веселый и со словами "перевяжи, (он всем говорил ты) пожалуйста", протянул мне руку в крови от довольно глубоких порезов. Наскоро перевязав, я поинтересовалась, где это он так порезался. Елпсо очень спокойно рассказал мне следующее. Оказывается, он прямо с "дела".
В то утро они произвели "экс". У них были сведения, что в тот день в кассе городского ломбарда (на Эриванской площади в здании городской Думы) должна была быть крупная сумма. Они решили ею завладеть. Елпсо, Ваннчка и Котэ пришли в ломбард к его открытию и сели в приемной со всеми клиентами. Как только сторож вошел с ручной кассой в руках, они подняли револьверы с криком "руки вверх"; Елпсо выхватил у сторожа кассу, разбил ею огромное стекло (ломбард находится в партере и окна были, как витрины магазина) - тут-то он и порезался - выпрыгнул на площадь, за ним последовали и двое других, и все трое бросились бежать по направлению к азиатской части города, где их ждал свой извозчик. Благополучно скрывшись, они где-то в глухом месте разбили кассу, деньги взяли, а кассу там же бросили. К их сожалению и досаде в кассе оказалось всего не то 5, не то 10 тысяч (не помню сейчас). За ними устроили погоню, они слышали выстрелы (действительно, как мы потом узнали, был случайно убит проходивший портной), но им все же удалось скрыться. Елпсо был очень огорчен, что так блестяще удавшаяся операция принесла такие ничтожные плоды. Зная это, говорил он, они не стали бы рисковать собой, ибо нужны для большого дела. Рассказав все это, он просил меня сейчас же поехать с ним в город, чтоб послушать, что было дальше и что говорят в городе по этому поводу. Я пыталась его отговорить, убеждая его, что, конечно, сейчас волнение ещё не улеглось в городе, что везде много полиции и солдат, что его могли заметить и теперь узнать, тем более, что рука его перевязана. Но он настаивал, говоря, что все вздор, руку он будет держать в кармане, а никому не придет в голову искать его на главных улицах и теперь-то и интересно все посмотреть и послушать, пока толки не утихли. Мы сели в трамвай и поехали, но на площадь наш трамвай, помнится, не пропустили и, поездив по городу, мы благополучно вернулись домой. Толков, действительно, было много; говорили о смелости грабителей, о бессилии правительства, несмотря на патрули и пр. Елпсо сиял от удовольствия и даже не очень огорчился смертью портного, хотя он всегда говорил, что хорошая организация эксов должна состоять именно в том, чтоб избегать лишних человеческих жертв.
Я вскоре уехала из Тифлиса. Одно время я переписывалась с Пацной, но потом уехала за границу и личные сношения с коммуной прекратились. Но время от времени до меня доходили слухи о них. И наконец, я узнала, что они осуществили свое намерение.
С Елпсо я виделась всего один раз еще, кажется, в конце 1907 г. Он был у меня в Питере, где оставался недолго по дороге в Финляндию к Ленину, уже после тифлисской экспроприации. Он был счастлив, что достиг своей цели и особенно своим предстоящим свиданием с Лениным. Рассказывал подробности экспроприации (к сожалению, я их не помню) с большим увлечением. Запомнилось, что участвовали они все, кроме Августа, который, кажется, к тому времени уже умер. Помню, что сам Елпсо спасся от преследования тем, что, побежав в сторону духовной академии, он вбежал в вестибюль (там в это время происходил учительский съезд), схватил с вешалки чье-то форменное пальто и фуражку, надел их и спокойно пошел обратно по направлению к Эриванской площади и, не возбуждая ничьего внимания к себе, благополучно ускользнул от преследования.
По-видимому, в Питере Елпсо был выдан кем-нибудь, так как был арестован на Финляндском вокзале - не помню уже когда, по дороге в Финляндию или на обратном
пути - и административно, только по подозрению в участии - был сослан на поселение. В Сибири он пробыл до февральской революции, когда его, уже умирающего от чахотки, привезли на Кавказ, где он вскоре и умер. Об этом я узнала от его кузины в 1918 году.
Судьба почти всех участников печальна. Ваннчка был убит - вскоре после экспроприации - в Баку во время обыска на конспиративной квартире, где он оказал вооруженное сопротивление. Котэ Цинцадзе умер в этом году от чахотки в Крыму в ссылке (как троцкист). Пацня умерла от чахотки тоже задолго до революции. Одна Аннета уцелела, она вышла замуж и уехала в Закаспийскую область, где, кажется, мирно дожила до революции.
Где был и что делал Цинцадзе до революции, я не знаю. Видела я его один раз случайно на улице в Тифлисе уже после революции, при меньшевистском правительстве. Он намеренно постарался быть мной незамеченным, но я все-таки узнала его. Он очень изменился - пополнел сильно и произвел на меня впечатление солидного и в себе уверенного человека. После этой встречи я спросила Каллистрата Гогуа, который знал его лично, что делает теперь Цинцадзе. Каллистрат ответил мне, что вот, мол, ваш герой и бессеребренник Котэ занялся торговлей - открыл духан. Признаться, я поверила - очень уж внешний вид Котэ показался мне подходящим для этой роли, да и намерение его быть мной незамеченным, казалось, подтверждало это. Но вскоре, встретившись в Тифлисе же с Буду Мдивани, который жил там нелегально, я спросила его, правда-ли это. Узнав источник моей информации, он рассмеялся и ответил: "святые дураки".
Сейчас же после занятия Грузни большевиками, Цинцадзе был назначен начальником тифлисской Чека. По-видимому, духан был конспиративной "миссией" Котэ.
Для отношения боевой группы к партийности вообще характерен следующий случай. Вскоре после душетской экспроприации (устроенной, как я выше упоминала, грузинскими соц.-федералистами) моя знакомая - родственница двух участников её - обратилась к Елпсо с просьбой. Дело было в том, что часть похищенных денег была дана на хранение ее брату, жившему в своем небольшом именьице в М., недалеко от Тифлиса. По его словам, он закопал эти деньги в лесу, а когда явился за ними через некоторое время, то их не нашел. Он был уверен, что его выследили крестьяне и украли деньги. Он высказывал подозрение против определенного лица или, кажется, даже нескольких, сейчас не помню. Просьба моей знакомой заключалась в том, чтобы Елпсо нарядил следствие и постарался выяснить, кто это сделал. Елпсо согласился, возмутившись, что кто-то мог воспользоваться партийными деньгами для личных целей. Через несколько дней он вернулся и рассказал мне своп похождения, причем был страшно расстроен всем происшедшим. Дело в том, что он провел строжайшее следствие, но ничего не добился. Он сам сознавался, что был жесток до бесчеловечности. Запершись с подозреваемыми (не помню, точно, один или двое их было) в избе, он всю ночь пытал их: бил смертным боем, угрожал револьвером. Я прямо не верила своим ушам, настолько все это было непохоже на добродушнейшего и мягкого Елпсо. Обвиняемый клялся и божился, что ничего не знает, никаких денег не видал и ничего о них не слыхал. По мнению Елпсо, если б он был виноват или если б знал виновного, он обязательно сознался бы, настолько жесток был Елпсо. Но этого не случилось, и теперь Елпсо в отчаянии. По его глубокому убеждению он истязал невинного и у него теперь подозрение, что никто денег не крал, а что помещик сам утаил деньги. "Ну, - прибавил Елпсо с таким угрожающим видом, что мне жутко стало, - поплатится он у меня за это, если мои подозрения оправдаются". Просил меня ничего не говорить моей знакомой, чтоб не помешать ему в его розысках. На мои слова о том, как мог он все это сделать, что черт с ними, с деньгами, пусть бы лучше пользовался крестьянин и т.д., Елпсо с недоумением мне ответил: "Как ты можешь так говорить, ведь деньги принадлежат партии". Угрызения совести у него были только потому, что истязания претерпел, по-видимому, невинный человек, но в законности, как самого следствия, так и приемов его он не сомневался».