КАРЛИКИ - 26
26
Опять сон! Я хирург. В белом халате стою у стола, руки подняты - высыхает спирт, дезинфекция. Сейчас начну… Вот оно, тело передо мной, безвольное, навзничь. Привязанное, под наркозом. Пахнет эфиром и йодом.
Диагноз поставлен, и ясно, отчего так плохо было жить человеку. Нужно удалить опухоль, больной нарост, а потом зашить, срастить ткани. Я хирург, я должен сделать это, ответственность на мне. Тот, кто лежит передо мной, не может сам удалить опухоль, я должен сделать это. Только я. Судьба больного в моих руках, он доверился. Или это она? Да, она. Она, точно: завитки и складочки там, ниже, под простынью. Она.
И вот движение скальпеля по живому - и раскрывается с какой-то жуткой готовностью алый цветок раны. Выворачивается напоказ бесстыдно и страшно. Напоминает что-то, странно и жутко. И первые капли крови растут, наливаются, стекают красными струйками… Все, жребий брошен, отступать поздно. Я отвечаю, я взял на себя ответственность, отступать поздно, поздно. Вскрыл… Я не один, я не свободен, мы с ней заодно теперь. Я - отвечаю! Красивый цветок раны, но, Господи, такая ответственность, это свято. И тут…
- Каждый сам за себя! Только сам. Ты не можешь помочь и не должен. Она сама виновата, сама. Каждый сам! Ты сам говорил…
Что это?! Причем тут? Я - хирург! Дурь какая-то, что это у меня в ушах?…
Еще надрез. Вот полость - святая святых… Где-то там, в переплетении алого, коричневатого, синеватого, горячего, пульсирующего - наш общий враг. Вот она, вот она, опухоль, вижу, вижу. Карлик?! Подлая тварь! Вон куда залез, негодяй. Выглядывает, подмигивает. Зеленовато-серый и скользкий, мерзкий среди алого, теплого, нежного. Извивается, дергается, вон, и корни пустил. Прочь его!
Но руки мои почему-то немеют…
Ведь… С карликами каждый может бороться только сам, исподволь! Их нельзя убивать, они исчезают сами, если… Ведь я так понял, ведь сон мой тот… Если сейчас вырежу - россыпь может быть. Еще хуже… Кривляется обидный шарж, чувствует мои сомнения, гад! Выглядывает, издеваясь, из раны. Почему-то похож на меня, как в том сне… О, Господи, что же делать. Я же взял на себя, я вскрыл… Но… Ведь каждый должен сам бороться со своей болезнью! И только тогда можно действительно вылечиться, это же ясно, я всегда так считал, это правильно! Болезнь - следствие...
Нет, глупости, глупости, спорю сам с собой, можно ли удалить аппендикс самостоятельно или больной зуб свой собственный просверлить и пломбу поставить, или, тем более, надрезать узкий митральный клапан сердца, или вот сейчас эту опухоль? Глупости! Я должен, обязан. Я же врач, хирург. Что это за дурь мне в голову…
- Врешь! Врешь! Ты же сам говорил… Оставь ее, оставь, брось скальпель, ОСТАВЬ… - издевательский шепот.
Вдруг осознаю, что сплю - во сне это все! Но одновременно и понимаю: неважно, что во сне, я должен решить, все равно решить! О, боже, как быть. С одной стороны, с другой стороны… Я, хирург, я должен резать, выкорчевывать, уничтожать безжалостно! Но… Ведь россыпь новая будет - как в том сне, - ведь она же должна сама! Иначе… А вдруг это не сон?
Руки окостенели, я не могу двинуть ими, скальпель повис, я думаю. Холодный пот прошибает: время не ждет, решай быстрей, она же доверилась тебе, а ты… Ненавижу себя, ненавижу, но…
Просыпаюсь в отчаянье. Уфф, сон, слава Богу! Но ведь так и не решил, не успел! Ощущение сна остро и ярко. Резать было необходимо! Но… А как же… Это же образ, образ! Я в растерянности. Ведь действительно… Неприятное чувство: оставил ее на столе, разрезав, распластав, обнадежив, она там, в сне, а я здесь! Туда, туда, в сон, обратно! Спасти ее, спасти! Что за дурь этот голос!
- Каждый сам за себя! - слышу опять - уже не во сне - наяву! - Запутывайте! Чем яснее вопрос, тем больше кружите! Путайте, путайте! Запутавшись, сами сдадутся! «Не судите да не судимы!» «До семижды семидесяти!» «Прощайте! Прощайте!» «Все в руках Божьих, не вмешивайтесь!» Главное, чтобы не помогали друг другу. Мы главные, мы. Господь наш! Мы - избранные! Всякая власть - от Бога! Не помогайте им, пусть сами, сами. Сохраняйте, сохраняйте вид доброжелательный, жалейте! Путайте! Ничего по существу! Никакой помощи настоящей, никакой ясности! Ясность - смерть для нас. Запутывайте, запутывайте! Пусть сомневаются! Пусть воюют друг с другом, а нас жалеют. Всякая власть - от Бога!
Дрожь пронизывает меня, мурашки по коже, я вытягиваюсь, как струна, на своей койке. Что все это значит?! Абракадабра сплошная, путаница, все - в одну кучу!
Но… Как разрешить? Как разрешить проблему? Помогать надо друг другу! Обязательно! Но ведь… Как же тогда понять… Как понять, КОГДА… Когда сам…
Я в палате, лежу на своей койке. Не сплю. Был сон со скальпелем, был! Но почему он такой? Был голос? Был! Чертовщина! Устал, ей-Богу. Но решить надо. Решить. Решить - ЧТО?
Уснул.
Прошла ночь. Наступило утро. Потянулся день… Растерянность полная.
В первой половине дня к Василию Никитичу опять приходит его старшая дочь. Опять они нежничают друг с другом, но она не торопится, как в прошлый раз. Павел Иванович спрашивает ее о чем-то, потом к разговору подключается Миша, пару реплик бросаю и я. Как раз заканчиваю бриться электробритвой, говорю что-то по поводу возвращения к жизни и приобретения нормального человеческого облика. Спрашиваю, нету ли у кого-нибудь ножниц, чтобы постричь непомерно отросшие волосы, и зеркальца, чтобы с его помощью побрить шею. И дочь Василия Никитича предлагает мне в этом ответственном деле помочь. Естественно, принимаю с радостью ее предложение и мы направляемся в умывальную.
Высокая, чуть выше меня, очень миловидная девушка - Валя. Она сияет, она светится. Не скрою, очень приятно стоять с ней рядом и ощущать, как ножницы в ее руках срезают мои отросшие лохмы и как нежные ее пальцы временами касаются плеча, шеи, головы. Летучие эти прикосновения, кажется, рождают маленькие очаги жизни во все еще полусонном теле, и хотя спина и нога весьма внятно напоминают о себе, я чувствую, что возвращается, возвращается жизнь, а присутствие Вали этому помогает. Женщина! Источник жизни…
- Как живете вообще, Валя? - спрашиваю между прочим и ощущаю, что на миг замирают ее легкие руки.
- Да как вам сказать, - отвечает медленно.
Молчит. Продолжает стрижку.
- Плохо вообще-то, - говорит вдруг. - Скучно.
- Да? - глупо переспрашиваю и, слегка повернув голову, осторожно смотрю на нее.
- Почему скучно? - спрашиваю.
Опускаются руки с ножницами. Она вздыхает. Словно дымка заволокла симпатичное, доброе лицо. Исчезло сияние. Глаза окончательно потускнели. Что с ней?
- Не знаю, - говорит. - Не получается у меня. Знаете, сколько мне лет? - И, не дожидаясь ответа: - Двадцать восемь. Ничего себе, да? А не замужем. И не была.
С тоской и упреком смотрит на меня.
- Вы очень молодо выглядите, - говорю мягко. - Вам ни за что столько не дать. Хотя и это не возраст. За границей в тридцать лет только начинают мужа искать.
- Нет, неправда то, что вы говорите. Не утешайте. Не получается. Боюсь. Всего боюсь. Вот вам говорю сейчас, сама не знаю, почему, а вообще боюсь. Всех. Скрытная какая-то. Никому ничего не рассказываю. Дома сижу у телевизора почти каждый вечер. На людях улыбаюсь всегда, думают, что веселая. Что все у меня хорошо. А на самом деле… И детей хочу. Семью…
Вздыхает. Сникает вся. Почему вдруг она это мне?
- Ну а… парень-то есть, Валя? - спрашиваю. - Жених. Или просто…
Молча крутит головой. Отрицательно.
- А был?
- Серьезно нет, - отвечает спокойно. - И близко нет. Никогда, понимаете. Я вообще никого не любила. Никогда. И не знаю, как это. Другие вот влюбляются на каждом шагу. Хотя и нос расшибают.
Странная исповедь. Почему?
- Не знаю, почему вам говорю это, - словно угадывает мои мысли она. - Захотелось вот поделиться. Извините уж.
- Что вы, наоборот. Спасибо вам за доверие. Ей-богу, я понимаю. Но - почему так?
- Боюсь, - спокойно и как бы привычно повторяет она. - Боюсь, и все. Было один раз. Почти. Но… Так и не… Не до конца, что ли. Ну, в общем, не надо мне. Не хочу. Нет, и не надо.
- Как же не надо? - спрашиваю с внезапным пылом. - Как же не надо? Ведь жизнь…
- Нет! - твердо произносит она. - Не хочу. Так я спокойна, и все. И никто не вмешивается. Все у меня и мое. И папочку люблю. Больше всех на свете. Он тоже не вмешивается. Не хочу!
Молчу. Опять вспоминается сон. Она продолжает стричь.
- Потом заведу ребенка, - говорит она через минуту. - Все равно заведу. Это нетрудно. Найду подходящего и попрошу..
Смотрит на меня чистым взором. Ничего себе.
- Все равно, от кого, лишь бы здоровый. - продолжает она теперь с какой-то усмешкой даже. - Из пробирки, говорят, тоже можно. - Смеется. - А от хорошего человека если, то почему бы и нет, правда? Главное, чтобы здоровенький был ребенок. И мальчик. Лучше, конечно, мальчик.
Опять она светится, но странное это свечение. С сероватым оттенком. Словно неземное какое-то.
Начинается, думаю я.
- Ладно, подставляйте шею. Будем продолжать, - говорит она, вздохнув. - Шея совсем заросла.
Ножницы, щелкая, срезают волосы. И ножницы, и пальцы теперь холодные.
Наконец, она заканчивает стрижку, и я стряхиваю волосы с больничной пижамы. Смотрю на нее… Ну, ясно. Мертвенное, зеленовато-желтое, высушенное: дрожащий мираж. И один глаз заплывший почему-то. Но тут же и… Девушка, милая, эх, если бы!
Мгновенная вспышка во мне: сейчас бы и… Прислоняюсь к раковине, отворачиваюсь - нереально это.
Перед глазами деревянная дверь, зеленовато-серая, почти рядом с раковиной.
- Смотрите, дверь, - тупо говорю, не глядя на Валю, скрывая чувства свои. - Куда это, интересно?
Дергаю зачем-то за ручку. Закрыто.
- Зачем она здесь? Что там, как вы думаете?
Дурацкий вопрос.
- Да инвентарь какой-нибудь, наверное. Тряпки-щетки разные, - отвечает тускло.
Не без опаски оборачиваюсь. Равнодушно смотрит она на дверь с ножницами в руках. А миражи исчезли. Оба. Грустная милая девушка, только и всего.
Вернулись вместе в палату. Она видит отца, и ее лицо светлеет.
______________________________________________________________________________________________
продолжение
Опять сон! Я хирург. В белом халате стою у стола, руки подняты - высыхает спирт, дезинфекция. Сейчас начну… Вот оно, тело передо мной, безвольное, навзничь. Привязанное, под наркозом. Пахнет эфиром и йодом.
Диагноз поставлен, и ясно, отчего так плохо было жить человеку. Нужно удалить опухоль, больной нарост, а потом зашить, срастить ткани. Я хирург, я должен сделать это, ответственность на мне. Тот, кто лежит передо мной, не может сам удалить опухоль, я должен сделать это. Только я. Судьба больного в моих руках, он доверился. Или это она? Да, она. Она, точно: завитки и складочки там, ниже, под простынью. Она.
И вот движение скальпеля по живому - и раскрывается с какой-то жуткой готовностью алый цветок раны. Выворачивается напоказ бесстыдно и страшно. Напоминает что-то, странно и жутко. И первые капли крови растут, наливаются, стекают красными струйками… Все, жребий брошен, отступать поздно. Я отвечаю, я взял на себя ответственность, отступать поздно, поздно. Вскрыл… Я не один, я не свободен, мы с ней заодно теперь. Я - отвечаю! Красивый цветок раны, но, Господи, такая ответственность, это свято. И тут…
- Каждый сам за себя! Только сам. Ты не можешь помочь и не должен. Она сама виновата, сама. Каждый сам! Ты сам говорил…
Что это?! Причем тут? Я - хирург! Дурь какая-то, что это у меня в ушах?…
Еще надрез. Вот полость - святая святых… Где-то там, в переплетении алого, коричневатого, синеватого, горячего, пульсирующего - наш общий враг. Вот она, вот она, опухоль, вижу, вижу. Карлик?! Подлая тварь! Вон куда залез, негодяй. Выглядывает, подмигивает. Зеленовато-серый и скользкий, мерзкий среди алого, теплого, нежного. Извивается, дергается, вон, и корни пустил. Прочь его!
Но руки мои почему-то немеют…
Ведь… С карликами каждый может бороться только сам, исподволь! Их нельзя убивать, они исчезают сами, если… Ведь я так понял, ведь сон мой тот… Если сейчас вырежу - россыпь может быть. Еще хуже… Кривляется обидный шарж, чувствует мои сомнения, гад! Выглядывает, издеваясь, из раны. Почему-то похож на меня, как в том сне… О, Господи, что же делать. Я же взял на себя, я вскрыл… Но… Ведь каждый должен сам бороться со своей болезнью! И только тогда можно действительно вылечиться, это же ясно, я всегда так считал, это правильно! Болезнь - следствие...
Нет, глупости, глупости, спорю сам с собой, можно ли удалить аппендикс самостоятельно или больной зуб свой собственный просверлить и пломбу поставить, или, тем более, надрезать узкий митральный клапан сердца, или вот сейчас эту опухоль? Глупости! Я должен, обязан. Я же врач, хирург. Что это за дурь мне в голову…
- Врешь! Врешь! Ты же сам говорил… Оставь ее, оставь, брось скальпель, ОСТАВЬ… - издевательский шепот.
Вдруг осознаю, что сплю - во сне это все! Но одновременно и понимаю: неважно, что во сне, я должен решить, все равно решить! О, боже, как быть. С одной стороны, с другой стороны… Я, хирург, я должен резать, выкорчевывать, уничтожать безжалостно! Но… Ведь россыпь новая будет - как в том сне, - ведь она же должна сама! Иначе… А вдруг это не сон?
Руки окостенели, я не могу двинуть ими, скальпель повис, я думаю. Холодный пот прошибает: время не ждет, решай быстрей, она же доверилась тебе, а ты… Ненавижу себя, ненавижу, но…
Просыпаюсь в отчаянье. Уфф, сон, слава Богу! Но ведь так и не решил, не успел! Ощущение сна остро и ярко. Резать было необходимо! Но… А как же… Это же образ, образ! Я в растерянности. Ведь действительно… Неприятное чувство: оставил ее на столе, разрезав, распластав, обнадежив, она там, в сне, а я здесь! Туда, туда, в сон, обратно! Спасти ее, спасти! Что за дурь этот голос!
- Каждый сам за себя! - слышу опять - уже не во сне - наяву! - Запутывайте! Чем яснее вопрос, тем больше кружите! Путайте, путайте! Запутавшись, сами сдадутся! «Не судите да не судимы!» «До семижды семидесяти!» «Прощайте! Прощайте!» «Все в руках Божьих, не вмешивайтесь!» Главное, чтобы не помогали друг другу. Мы главные, мы. Господь наш! Мы - избранные! Всякая власть - от Бога! Не помогайте им, пусть сами, сами. Сохраняйте, сохраняйте вид доброжелательный, жалейте! Путайте! Ничего по существу! Никакой помощи настоящей, никакой ясности! Ясность - смерть для нас. Запутывайте, запутывайте! Пусть сомневаются! Пусть воюют друг с другом, а нас жалеют. Всякая власть - от Бога!
Дрожь пронизывает меня, мурашки по коже, я вытягиваюсь, как струна, на своей койке. Что все это значит?! Абракадабра сплошная, путаница, все - в одну кучу!
Но… Как разрешить? Как разрешить проблему? Помогать надо друг другу! Обязательно! Но ведь… Как же тогда понять… Как понять, КОГДА… Когда сам…
Я в палате, лежу на своей койке. Не сплю. Был сон со скальпелем, был! Но почему он такой? Был голос? Был! Чертовщина! Устал, ей-Богу. Но решить надо. Решить. Решить - ЧТО?
Уснул.
Прошла ночь. Наступило утро. Потянулся день… Растерянность полная.
В первой половине дня к Василию Никитичу опять приходит его старшая дочь. Опять они нежничают друг с другом, но она не торопится, как в прошлый раз. Павел Иванович спрашивает ее о чем-то, потом к разговору подключается Миша, пару реплик бросаю и я. Как раз заканчиваю бриться электробритвой, говорю что-то по поводу возвращения к жизни и приобретения нормального человеческого облика. Спрашиваю, нету ли у кого-нибудь ножниц, чтобы постричь непомерно отросшие волосы, и зеркальца, чтобы с его помощью побрить шею. И дочь Василия Никитича предлагает мне в этом ответственном деле помочь. Естественно, принимаю с радостью ее предложение и мы направляемся в умывальную.
Высокая, чуть выше меня, очень миловидная девушка - Валя. Она сияет, она светится. Не скрою, очень приятно стоять с ней рядом и ощущать, как ножницы в ее руках срезают мои отросшие лохмы и как нежные ее пальцы временами касаются плеча, шеи, головы. Летучие эти прикосновения, кажется, рождают маленькие очаги жизни во все еще полусонном теле, и хотя спина и нога весьма внятно напоминают о себе, я чувствую, что возвращается, возвращается жизнь, а присутствие Вали этому помогает. Женщина! Источник жизни…
- Как живете вообще, Валя? - спрашиваю между прочим и ощущаю, что на миг замирают ее легкие руки.
- Да как вам сказать, - отвечает медленно.
Молчит. Продолжает стрижку.
- Плохо вообще-то, - говорит вдруг. - Скучно.
- Да? - глупо переспрашиваю и, слегка повернув голову, осторожно смотрю на нее.
- Почему скучно? - спрашиваю.
Опускаются руки с ножницами. Она вздыхает. Словно дымка заволокла симпатичное, доброе лицо. Исчезло сияние. Глаза окончательно потускнели. Что с ней?
- Не знаю, - говорит. - Не получается у меня. Знаете, сколько мне лет? - И, не дожидаясь ответа: - Двадцать восемь. Ничего себе, да? А не замужем. И не была.
С тоской и упреком смотрит на меня.
- Вы очень молодо выглядите, - говорю мягко. - Вам ни за что столько не дать. Хотя и это не возраст. За границей в тридцать лет только начинают мужа искать.
- Нет, неправда то, что вы говорите. Не утешайте. Не получается. Боюсь. Всего боюсь. Вот вам говорю сейчас, сама не знаю, почему, а вообще боюсь. Всех. Скрытная какая-то. Никому ничего не рассказываю. Дома сижу у телевизора почти каждый вечер. На людях улыбаюсь всегда, думают, что веселая. Что все у меня хорошо. А на самом деле… И детей хочу. Семью…
Вздыхает. Сникает вся. Почему вдруг она это мне?
- Ну а… парень-то есть, Валя? - спрашиваю. - Жених. Или просто…
Молча крутит головой. Отрицательно.
- А был?
- Серьезно нет, - отвечает спокойно. - И близко нет. Никогда, понимаете. Я вообще никого не любила. Никогда. И не знаю, как это. Другие вот влюбляются на каждом шагу. Хотя и нос расшибают.
Странная исповедь. Почему?
- Не знаю, почему вам говорю это, - словно угадывает мои мысли она. - Захотелось вот поделиться. Извините уж.
- Что вы, наоборот. Спасибо вам за доверие. Ей-богу, я понимаю. Но - почему так?
- Боюсь, - спокойно и как бы привычно повторяет она. - Боюсь, и все. Было один раз. Почти. Но… Так и не… Не до конца, что ли. Ну, в общем, не надо мне. Не хочу. Нет, и не надо.
- Как же не надо? - спрашиваю с внезапным пылом. - Как же не надо? Ведь жизнь…
- Нет! - твердо произносит она. - Не хочу. Так я спокойна, и все. И никто не вмешивается. Все у меня и мое. И папочку люблю. Больше всех на свете. Он тоже не вмешивается. Не хочу!
Молчу. Опять вспоминается сон. Она продолжает стричь.
- Потом заведу ребенка, - говорит она через минуту. - Все равно заведу. Это нетрудно. Найду подходящего и попрошу..
Смотрит на меня чистым взором. Ничего себе.
- Все равно, от кого, лишь бы здоровый. - продолжает она теперь с какой-то усмешкой даже. - Из пробирки, говорят, тоже можно. - Смеется. - А от хорошего человека если, то почему бы и нет, правда? Главное, чтобы здоровенький был ребенок. И мальчик. Лучше, конечно, мальчик.
Опять она светится, но странное это свечение. С сероватым оттенком. Словно неземное какое-то.
Начинается, думаю я.
- Ладно, подставляйте шею. Будем продолжать, - говорит она, вздохнув. - Шея совсем заросла.
Ножницы, щелкая, срезают волосы. И ножницы, и пальцы теперь холодные.
Наконец, она заканчивает стрижку, и я стряхиваю волосы с больничной пижамы. Смотрю на нее… Ну, ясно. Мертвенное, зеленовато-желтое, высушенное: дрожащий мираж. И один глаз заплывший почему-то. Но тут же и… Девушка, милая, эх, если бы!
Мгновенная вспышка во мне: сейчас бы и… Прислоняюсь к раковине, отворачиваюсь - нереально это.
Перед глазами деревянная дверь, зеленовато-серая, почти рядом с раковиной.
- Смотрите, дверь, - тупо говорю, не глядя на Валю, скрывая чувства свои. - Куда это, интересно?
Дергаю зачем-то за ручку. Закрыто.
- Зачем она здесь? Что там, как вы думаете?
Дурацкий вопрос.
- Да инвентарь какой-нибудь, наверное. Тряпки-щетки разные, - отвечает тускло.
Не без опаски оборачиваюсь. Равнодушно смотрит она на дверь с ножницами в руках. А миражи исчезли. Оба. Грустная милая девушка, только и всего.
Вернулись вместе в палату. Она видит отца, и ее лицо светлеет.
______________________________________________________________________________________________
продолжение