КТО? УЧИТЕЛЬ, ТОВАРИЩ, ДЕЖУРНЫЙ, УЧЕНИК…
Первые классы в Шубино набирали попеременно две учительницы. Ксения Петровна и Любовь Дмитриевна. В один сентябрь - Ксения Петровна. В другой - Любовь Дмитриевна. И к этому порядку шубинские родители, чьи дети были на «выданье» в школу, относились как к рулетке. Повезет? Не повезет? Попадет ребенок к той учительнице, что нравится? Не попадет?
А нравилась родителям… Ну, здесь кому как… Кто-то всей душой стремился к Ксении Петровне. Она была постарше, поопытнее. Строга, но не криклива. Ее уравновешенности могли позавидовать космонавты, которые во времена моего школьного дебюта только-только начали летать в космос. Важно было и то, что образование ее соответствовало неприхотливым родительским требованиям: она была учительницей именно младших классов.
А Любовь Дмитриевна - выпускница физкультурного факультета. Молодая, энергичная, шумная, то и дело заливающаяся смехом… Кого-то привлекал именно такой образ первой учительницы для собственного ребенка… Кто-то мечтал, чтобы чадо попало именно к Любови Дмитриевне.
Еще в деревне на оценки и пристрастия очень сильно влияли разные родственные отношения. Для моих родителей Ксения Петровна была по каким-то там генеалогическим линиям чуть ближе. Поэтому считалось, что лучше бы нам попасть в руки Ксении Петровны… Все-таки свой человек, из родственного круга, чуть повнимательнее отнесется к малышу.
«Малыш» (то есть я, конопатый, вытянувшийся за лето перед школой семилетний отрок) невольно слушал все эти разговоры, и они начинали бродить в голове, как закваска. Если лучше попасть к Ксении Петровне, значит… Значит к Любовь Дмитриевне лучше не попадать. И хотя уже стало известно, что я буду учиться у Любови Дмитриевны, мысли про «лучше бы не попадать» в детском сознании превращались в категоричное: «не попасть!», «не влипнуть!».
Первое сентября за мной зашел Андрей, мой приятель по летним забавам. Это был, кстати, сын той самой Любови Дмитриевны, которая в кадрово-педагогической рулетке выпала мне в первые учительницы. Мы с Андреем дружили. Именно с ним осваивали важный в то лето переход от малышкового «Ветерка» к почти взрослому «Салюту». Потом ездили на велосипедах этой продвинутой марки за плотину, к мелким горячим лужам - греться в их нежной черноземной грязи, обволакивающей кремнистое ложе. А еще вместе начали ходить к ровеснице Нине Б., чтобы… Какое бы слово подобрать, выдавая наши отношения? Наверное, «заботиться». До любви было недалеко, но это была еще не любовь. Мы заботились о Нине. Это, скажу в скобках, продолжалось несколько лет.
На исходе этой «заботы» перед моим домом пробурили артезианскую скважину, поставили насос. И мы почти каждый день мотались на водокачку, а там помогали Нине Б. заправлять серебристые бидоны водой. Бидоны Нина привозила на телеге, в которую была впряжена старая, выжившая из ума лошадь. Она была своенравной, то и дело показывала изготовленное к удару копыто. Но Нина лошади не боялась. А боялась рубильника, который надо было включать, чтобы заработал насос. Тут-то мы и появлялись… И внутри нас тоже, похоже, уже имелись какие-то своеобразные рубильнички… Рванешь - и невинная «забота» вдруг заискрится неведомой радостью, зафонтанирует напором первой любви.
Но вернемся к первому школьному сентябрю. В общем, в школу мы тогда отправились втроем. То есть сначала Андрей зашел за мной, потом мы зашли за Ниной Б. (она жила прямо напротив школьного сада). И уже втроем, по жухлым лопухам, через пьянящие запахи никому не нужной конопли, по сухим репейникам, «урожай» которых не успели обобрать наши веселые хвостатые Дозоры и Жучки, по травостою между клубом и школьным садом направились к школе.
Школьный двор зимой. Фото А.Д. Шинкаренко
Что я чувствовал? Да то же - что и все первоклассники 1968 года. Это сотни раз описано. И жесткий воротник новой школьной формы, натирающий шею. И чернильница-непроливайка в школьном портфеле, которая, несмотря на название, умеет все-таки выдавливать из себя чернильные капли в самый неподходящий момент. И карманы школьных брюк, набитые тающим от тепла арахисом в сахаре (это мы еще успели зайти в магазин и купить по сто грамм арахиса!). Мы шли и говорили о выросших головастиках в наших «купальных» лужах, о созревшей черемухе на берегу Саратовского пруда, о проколотой камере «Кировца», на которой теперь не попрыгаешь… Мы говорили о лете, о его забавах и делах, будто оно еще не кончилось, будто не схвачено на всем скаку молодцем-сентябрем и не взвилось на дыбы, пропуская нас и тех, кто с нами, куда-то в новый-новый, немного тревожный мир, пахнущий новыми учебниками и краской от старых парт. В общем, все было примерно так же, как у тысяч моих сверстников. Может, только одна мысль была чуть наособицу: «Интересно, а как Андрей будет называть мать в школе? Мамой или Любовью Дмитриевной?». Да еще такая мысль ворошилась: «Хорошо, что я к Любови Дмитриевне иду учиться или не очень?».
Школьный двор зимой. Фото А.Д. Шинкаренко
А тут и Любовь Дмитриевна!.. Стоит за школьной калиткой. Руки в боки. Обнаружила нас, часть своего нового первого класса… Увидела, как мы пробираемся сквозь заросли засохших репейников и зазеленевших во второй раз за лето лопухов. Заметила, как на наши форменные брюки и на Нинино платье с белоснежным фартуком налипают репьи, слой за слоем. И не сдержала чувств. Раскинула руки, заулыбалась, засмеялась, радостно что-то заговорила… И так, под какую-то свою скороговорку, с распахнутыми руками, быстро пошла нам навстречу, почти побежала…
«Ах, вы мои первоклассники! - донеслись до нас ее радостные причитания. - Ах, вы мои милые!».
И тут Андрей, сын Любови Дмитриевны, не выдержал шквала материнских эмоций. Он подскочил, развернулся… И бросился бежать. От школы. От Любови Дмитриевны. От Первого сентября. От начала учебного года. От всей этой круговерти, завершившей и перечеркнувшей беспечное лето. Думаю, он просто застеснялся материнских эмоций и объятий. Но мы-то откуда знали? И мы с Ниной, не раздумывая, развернулись и тоже рванули за ним. Полетели по бурьянам. Выскочили на кремнистую, пульсирующую искорками слюды дорогу. Побежали вдоль школьного сада. Добежали до угла забора. Обогнули яблони. Развернулись на школьный сарай, где хранились лопаты и грабли.
Мы бежали вокруг большой школьной территории, расползшейся в центре села обжитым пятном со своим садом, грядками, поленницами дров, пристроями, спортивным бумом и деревянным туалетом на отшибе. И в голове моей пульсировала тревога: «Ни фига себе! Ни фига!.. Даже сын Любовь Дмитриевну боится! Убегает! Вот влипли!».
Впрочем, тревога моя быстро рассеялась.
Обежав сад, Андрей остановился. Степенно двинулся к школьному крыльцу. Потянулись за ним и мы с Ниной. К стайке нарядных учеников, к пахнувшим краской сеням, которые вводили нас в новый мир. Невероятно огромный. Полный яркими людьми.
И одной из самых ярких в этом мире личностей будет наш первый школьный учитель. Наша Любовь Дмитриевна. Учителем она окажется замечательным. Самым-самым замечательным! И уже через год мы сможем без труда выводить в школьной тетрадке:
Тетрадь ученика Шубинской школы, 1969 год
КТО? УЧИТЕЛЬ, ТОВАРИЩ, ДЕЖУРНЫЙ, УЧЕНИК, ДЕВОЧКА, ОКТЯБРЯТА, САНИТАР, МАЛЬЧИК…
ЧТО? КЛАСС, ТЕТРАДЬ, КАРАНДАШ, ПЕРО, РЕЗИНКА, КНИЖКА, БАРАБАН, ЦВЕТЫ…
А нравилась родителям… Ну, здесь кому как… Кто-то всей душой стремился к Ксении Петровне. Она была постарше, поопытнее. Строга, но не криклива. Ее уравновешенности могли позавидовать космонавты, которые во времена моего школьного дебюта только-только начали летать в космос. Важно было и то, что образование ее соответствовало неприхотливым родительским требованиям: она была учительницей именно младших классов.
А Любовь Дмитриевна - выпускница физкультурного факультета. Молодая, энергичная, шумная, то и дело заливающаяся смехом… Кого-то привлекал именно такой образ первой учительницы для собственного ребенка… Кто-то мечтал, чтобы чадо попало именно к Любови Дмитриевне.
Еще в деревне на оценки и пристрастия очень сильно влияли разные родственные отношения. Для моих родителей Ксения Петровна была по каким-то там генеалогическим линиям чуть ближе. Поэтому считалось, что лучше бы нам попасть в руки Ксении Петровны… Все-таки свой человек, из родственного круга, чуть повнимательнее отнесется к малышу.
«Малыш» (то есть я, конопатый, вытянувшийся за лето перед школой семилетний отрок) невольно слушал все эти разговоры, и они начинали бродить в голове, как закваска. Если лучше попасть к Ксении Петровне, значит… Значит к Любовь Дмитриевне лучше не попадать. И хотя уже стало известно, что я буду учиться у Любови Дмитриевны, мысли про «лучше бы не попадать» в детском сознании превращались в категоричное: «не попасть!», «не влипнуть!».
Первое сентября за мной зашел Андрей, мой приятель по летним забавам. Это был, кстати, сын той самой Любови Дмитриевны, которая в кадрово-педагогической рулетке выпала мне в первые учительницы. Мы с Андреем дружили. Именно с ним осваивали важный в то лето переход от малышкового «Ветерка» к почти взрослому «Салюту». Потом ездили на велосипедах этой продвинутой марки за плотину, к мелким горячим лужам - греться в их нежной черноземной грязи, обволакивающей кремнистое ложе. А еще вместе начали ходить к ровеснице Нине Б., чтобы… Какое бы слово подобрать, выдавая наши отношения? Наверное, «заботиться». До любви было недалеко, но это была еще не любовь. Мы заботились о Нине. Это, скажу в скобках, продолжалось несколько лет.
На исходе этой «заботы» перед моим домом пробурили артезианскую скважину, поставили насос. И мы почти каждый день мотались на водокачку, а там помогали Нине Б. заправлять серебристые бидоны водой. Бидоны Нина привозила на телеге, в которую была впряжена старая, выжившая из ума лошадь. Она была своенравной, то и дело показывала изготовленное к удару копыто. Но Нина лошади не боялась. А боялась рубильника, который надо было включать, чтобы заработал насос. Тут-то мы и появлялись… И внутри нас тоже, похоже, уже имелись какие-то своеобразные рубильнички… Рванешь - и невинная «забота» вдруг заискрится неведомой радостью, зафонтанирует напором первой любви.
Но вернемся к первому школьному сентябрю. В общем, в школу мы тогда отправились втроем. То есть сначала Андрей зашел за мной, потом мы зашли за Ниной Б. (она жила прямо напротив школьного сада). И уже втроем, по жухлым лопухам, через пьянящие запахи никому не нужной конопли, по сухим репейникам, «урожай» которых не успели обобрать наши веселые хвостатые Дозоры и Жучки, по травостою между клубом и школьным садом направились к школе.
Школьный двор зимой. Фото А.Д. Шинкаренко
Что я чувствовал? Да то же - что и все первоклассники 1968 года. Это сотни раз описано. И жесткий воротник новой школьной формы, натирающий шею. И чернильница-непроливайка в школьном портфеле, которая, несмотря на название, умеет все-таки выдавливать из себя чернильные капли в самый неподходящий момент. И карманы школьных брюк, набитые тающим от тепла арахисом в сахаре (это мы еще успели зайти в магазин и купить по сто грамм арахиса!). Мы шли и говорили о выросших головастиках в наших «купальных» лужах, о созревшей черемухе на берегу Саратовского пруда, о проколотой камере «Кировца», на которой теперь не попрыгаешь… Мы говорили о лете, о его забавах и делах, будто оно еще не кончилось, будто не схвачено на всем скаку молодцем-сентябрем и не взвилось на дыбы, пропуская нас и тех, кто с нами, куда-то в новый-новый, немного тревожный мир, пахнущий новыми учебниками и краской от старых парт. В общем, все было примерно так же, как у тысяч моих сверстников. Может, только одна мысль была чуть наособицу: «Интересно, а как Андрей будет называть мать в школе? Мамой или Любовью Дмитриевной?». Да еще такая мысль ворошилась: «Хорошо, что я к Любови Дмитриевне иду учиться или не очень?».
Школьный двор зимой. Фото А.Д. Шинкаренко
А тут и Любовь Дмитриевна!.. Стоит за школьной калиткой. Руки в боки. Обнаружила нас, часть своего нового первого класса… Увидела, как мы пробираемся сквозь заросли засохших репейников и зазеленевших во второй раз за лето лопухов. Заметила, как на наши форменные брюки и на Нинино платье с белоснежным фартуком налипают репьи, слой за слоем. И не сдержала чувств. Раскинула руки, заулыбалась, засмеялась, радостно что-то заговорила… И так, под какую-то свою скороговорку, с распахнутыми руками, быстро пошла нам навстречу, почти побежала…
«Ах, вы мои первоклассники! - донеслись до нас ее радостные причитания. - Ах, вы мои милые!».
И тут Андрей, сын Любови Дмитриевны, не выдержал шквала материнских эмоций. Он подскочил, развернулся… И бросился бежать. От школы. От Любови Дмитриевны. От Первого сентября. От начала учебного года. От всей этой круговерти, завершившей и перечеркнувшей беспечное лето. Думаю, он просто застеснялся материнских эмоций и объятий. Но мы-то откуда знали? И мы с Ниной, не раздумывая, развернулись и тоже рванули за ним. Полетели по бурьянам. Выскочили на кремнистую, пульсирующую искорками слюды дорогу. Побежали вдоль школьного сада. Добежали до угла забора. Обогнули яблони. Развернулись на школьный сарай, где хранились лопаты и грабли.
Мы бежали вокруг большой школьной территории, расползшейся в центре села обжитым пятном со своим садом, грядками, поленницами дров, пристроями, спортивным бумом и деревянным туалетом на отшибе. И в голове моей пульсировала тревога: «Ни фига себе! Ни фига!.. Даже сын Любовь Дмитриевну боится! Убегает! Вот влипли!».
Впрочем, тревога моя быстро рассеялась.
Обежав сад, Андрей остановился. Степенно двинулся к школьному крыльцу. Потянулись за ним и мы с Ниной. К стайке нарядных учеников, к пахнувшим краской сеням, которые вводили нас в новый мир. Невероятно огромный. Полный яркими людьми.
И одной из самых ярких в этом мире личностей будет наш первый школьный учитель. Наша Любовь Дмитриевна. Учителем она окажется замечательным. Самым-самым замечательным! И уже через год мы сможем без труда выводить в школьной тетрадке:
Тетрадь ученика Шубинской школы, 1969 год
КТО? УЧИТЕЛЬ, ТОВАРИЩ, ДЕЖУРНЫЙ, УЧЕНИК, ДЕВОЧКА, ОКТЯБРЯТА, САНИТАР, МАЛЬЧИК…
ЧТО? КЛАСС, ТЕТРАДЬ, КАРАНДАШ, ПЕРО, РЕЗИНКА, КНИЖКА, БАРАБАН, ЦВЕТЫ…