Про Мотю
Мотя (Матрёна Васильевна Волынова) родилась в 1900 в казацкой станице. Но казаком её отец, похожий, как она потом вспоминала, как две капли воды на актёра Глебова в роли Григория Мелехова, не был. Был мужиком, то есть своей земли у него не было. Жили потому бедно. Не всем из семерых детей удалось хотя бы в церковно-приходской школе поучиться.
Моте повезло. Училась она так хорошо, что священник был готов добиться для неё разрешения продолжить образование в гимназии за счёт общины. Требовалось только согласие отца. Но отец согласия не дал: "Это что ж - она будет в гимназии учиться, а остальных я даже в ЦПШ послать не могу?"
Так Мотя в гимназию не попала. Но любовь к чтению сохранила на всю жизнь.
Замуж она вышла в 16 лет. За казака Ивана. По любви. Свекровь относилась к ней хорошо. Не только тактично исправляла её косяки, но ещё и хвасталась по деревне :" Во какая у меня невестка! Блинов напекла! Вы дураки за невестками черт-те куда ездите, а я у нас такую золотую нашла!"
Но, как пишут в дурных книжках, счастье их было недолгим. Началась гражданская. Ивана мобилизовали в Белую Армию. Больше его Мотя не видела. Ни весточки.
Жила в семье свекрови, как было принято. Не то, что бы её выживали, но давали понять, что рот её лишний. Особенно Ванина сестра волновалась, что Моте может достаться часть наследства.
Потом, когда Мотя вышла, наконец, замуж за казака Василия, свекровь приходила к ней. Упала в ноги - прости, не со зла, жизнь такая... Мотя зла не держала.
Ещё до второго замужества произошёл странный случай. Во время какого-то застолья (возможно свадьбы чей-то) Мотя вдруг обнаружила, что кто-то положил рядом с ней письмо. Письмо было от Ивана. Писал, что любит, скучает, звал к себе. Мотя разволновалась и, не глядя, махнула стакан водки, который ей налили. Так-то это была для неё нормальная доза - женщины так и пили в станицах. Выпьют стакан и всё. Больше не пьют. Но тут видимо от волнения Мотя отключилась. Когда очнулась, письма не было. На все расспросы - никто не видел. Откуда было письмо - из Крыма или уже из Константинополя? Было ли письмо или ей приснилось...
Ещё случай. Мотя была не только сообразительной, но и активной. Единственная из женщин в деревне могла скакать на коне, как казак. В старости смеялась:" Как я вообще могла на лошадь залезть? Сейчас и в голову не придёт". Когда в деревне решили послать за солью (а соль тогда была как валюта - на неё что угодно можно было выменять) выбор пал на Мотю и её подругу. Поехали. Выменяли по полпуда соли, поехали назад. А далеко - поездом ехать надо. Ну а на станции, как в кино показывают - поезда ходят редко, народ лезет по головам, в окна, на крышу. Мотя с подругой лезут в вагон, а их выпихивают. Таки влезли.
Едут. Вдруг подходит "комиссар". Как положено - в кожанке, с маузером. "Или ты мне дашь, или никуда не едешь!" - Мотя тогда хорошенькая была.
Не долго думая, Мотя на полном ходу выпрыгивает из поезда. Не забыв про соль...
Повезло. Сильно не разбилась. Рядом на счастье оказался путевой обходчик с женой. Несколько дней Мотя провела у них дома, пока в себя не пришла. Потом железнодорожник посадил её на поезд. "Вот как? И тот коммунист был, и этот. А такие разные люди!"
В деревне весь день в дом шли люди - посмотреть на Мотю. Мало того, что живая вернулась, так ещё и с солью! Подруга-то вернулась раньше (без соли - то ли украли, то ли отжали), рассказала, что случилось. Мотю уже похоронили...
Война кончилась. Мотя, как сказано выше, вышла замуж за Василия. Потом, позже, то ли по пьяни, то ли при размолвке Василий как-то скажет, что женился не по любви - нужна была мать для двух его племянников, оставшихся без родителей. Мотя запомнила и , когда Василий уехал в Москву, с ним не поехала, хотя и звал.
А пока вроде жизнь налаживалась более-менее. Много работали. Какой-то достаток появился. Лошади, другая скотина. Родились дети. Сначала девочка, потом мальчик - мой отец.
Мать Моти работала в доме священника гувернанткой, так что не была чужда красивой жизни так сказать. Повесила в доме занавески. Появилось (чудо!) даже два стула (у остальных были только лавки). Это-то и стало видимо последней каплей, когда пришло время раскулачивания. То, что в сенокос и во время уборочной нанимали двух-трёх батраков, тогдашнему Земельному кодексу не противоречило, если хозяин и сам работал. А как иначе? Батрака сначала проверяли - сажали с собой за стол. Если ест хорошо, значит годен.
Но два стула и занавески...этого комитет говноты (или как его там) простить не мог! Хорошо, нашёлся добрый человек - предупредил, что придут. Побросали в подводы, что смогли, и побежали...
Бежали далеко. Аж в Азербайджан. В Кировобад (Гянджа). Там младшая Мотина сестра и осталась - вышла замуж за армянина.
Через какое-то время решили вернуться, не прижились. По Военно-Грузинской дороге спустились с гор и остановились в первом же городе - Дзауджикау (Орджоникидзе, Владикавказ). В этих скитаниях помогали самые разные люди, разных национальностей. Василий потом всегда говорил, что спас его ингуш, а с осетинами он дружил всю жизнь.
Это где-то сразу после войны. Дед Василий сидит справа. За ним мой отец и Мотя. Слева сидит двоюродный брат (я всегда думал, что родной, так похожи) Василия Ларин. Бабушка в чёрном - мать Василия, моя прабабка. Отличалась злобным нравом и за глаза её звали Бабой Ягой.
А мужчина с ребёнком и женщина рядом - друзья, осетины.
Жили, как вспоминает уже моя двоюродная сестра Люда, в доме с удобствами на улице, в типичном южном дворе. Ещё в этом дворе жили евреи, армяне и грузины. В остальных же домах в округе - осетины. Все были очень дружны.
Про войну дед Василий не рассказывал. Известно, что его призывали, был ранен. Возможно призывали его в ополчение - немцы тогда стояли уже в пригородах Орджоникидзе. Возьми они город - открывалась дорога в Закавказье. Успел ли Василий повоевать, дали ли ему вообще винтовку, не знаю. После госпиталя он подключил друзей и каким-то образом откосил от армии. Да и то сказать, в какой-то степени я его понимаю. Ничего хорошего от Советской власти он не видел к тому времени. Отец вспоминал только про голод, как ловил форточкой голубей.
Это уже 1956 или начало 1957 (судя по возрасту моей двоюродной сестры на коленях у папы).
В центре сидит Мотя, слева Василий. За ним его двоюродный брат и друг (чуть ли не с детства) Фёдор, мой отец и его старшая сестра Лидия. С девочкой на коленях муж Лидии Николай Петрик - тоже из казаков, но кубанских. Отец уже закончил ВУЗ (РИИЖТ), работает в Подмосковье, но о моём скором рождении пока не догадывается.
Я Мотю видел раз или два - она приезжала к нам. Как-то раз жила у отца чуть ли не месяц. К сожалению, она тогда уже плохо слышала (а аппаратов тогда не было), мало говорила. Так что о её жизни я узнал фактически только недавно - сестра съездила, наконец, во Владикавказ к Люде и привезла некоторые фото и запись разговоров с Людой о бабушке на телефон. Жаль. Люда смеётся:" Придут подружки, бабушка начинает что-нибудь рассказывать", - "Ну бабушка!" - подружки: " Молчи, Людка, так интересно!"
На переднем плане Люда и Толик (уже покойный) Петрики. На коленях у Моти моя сестра.
Моте повезло. Училась она так хорошо, что священник был готов добиться для неё разрешения продолжить образование в гимназии за счёт общины. Требовалось только согласие отца. Но отец согласия не дал: "Это что ж - она будет в гимназии учиться, а остальных я даже в ЦПШ послать не могу?"
Так Мотя в гимназию не попала. Но любовь к чтению сохранила на всю жизнь.
Замуж она вышла в 16 лет. За казака Ивана. По любви. Свекровь относилась к ней хорошо. Не только тактично исправляла её косяки, но ещё и хвасталась по деревне :" Во какая у меня невестка! Блинов напекла! Вы дураки за невестками черт-те куда ездите, а я у нас такую золотую нашла!"
Но, как пишут в дурных книжках, счастье их было недолгим. Началась гражданская. Ивана мобилизовали в Белую Армию. Больше его Мотя не видела. Ни весточки.
Жила в семье свекрови, как было принято. Не то, что бы её выживали, но давали понять, что рот её лишний. Особенно Ванина сестра волновалась, что Моте может достаться часть наследства.
Потом, когда Мотя вышла, наконец, замуж за казака Василия, свекровь приходила к ней. Упала в ноги - прости, не со зла, жизнь такая... Мотя зла не держала.
Ещё до второго замужества произошёл странный случай. Во время какого-то застолья (возможно свадьбы чей-то) Мотя вдруг обнаружила, что кто-то положил рядом с ней письмо. Письмо было от Ивана. Писал, что любит, скучает, звал к себе. Мотя разволновалась и, не глядя, махнула стакан водки, который ей налили. Так-то это была для неё нормальная доза - женщины так и пили в станицах. Выпьют стакан и всё. Больше не пьют. Но тут видимо от волнения Мотя отключилась. Когда очнулась, письма не было. На все расспросы - никто не видел. Откуда было письмо - из Крыма или уже из Константинополя? Было ли письмо или ей приснилось...
Ещё случай. Мотя была не только сообразительной, но и активной. Единственная из женщин в деревне могла скакать на коне, как казак. В старости смеялась:" Как я вообще могла на лошадь залезть? Сейчас и в голову не придёт". Когда в деревне решили послать за солью (а соль тогда была как валюта - на неё что угодно можно было выменять) выбор пал на Мотю и её подругу. Поехали. Выменяли по полпуда соли, поехали назад. А далеко - поездом ехать надо. Ну а на станции, как в кино показывают - поезда ходят редко, народ лезет по головам, в окна, на крышу. Мотя с подругой лезут в вагон, а их выпихивают. Таки влезли.
Едут. Вдруг подходит "комиссар". Как положено - в кожанке, с маузером. "Или ты мне дашь, или никуда не едешь!" - Мотя тогда хорошенькая была.
Не долго думая, Мотя на полном ходу выпрыгивает из поезда. Не забыв про соль...
Повезло. Сильно не разбилась. Рядом на счастье оказался путевой обходчик с женой. Несколько дней Мотя провела у них дома, пока в себя не пришла. Потом железнодорожник посадил её на поезд. "Вот как? И тот коммунист был, и этот. А такие разные люди!"
В деревне весь день в дом шли люди - посмотреть на Мотю. Мало того, что живая вернулась, так ещё и с солью! Подруга-то вернулась раньше (без соли - то ли украли, то ли отжали), рассказала, что случилось. Мотю уже похоронили...
Война кончилась. Мотя, как сказано выше, вышла замуж за Василия. Потом, позже, то ли по пьяни, то ли при размолвке Василий как-то скажет, что женился не по любви - нужна была мать для двух его племянников, оставшихся без родителей. Мотя запомнила и , когда Василий уехал в Москву, с ним не поехала, хотя и звал.
А пока вроде жизнь налаживалась более-менее. Много работали. Какой-то достаток появился. Лошади, другая скотина. Родились дети. Сначала девочка, потом мальчик - мой отец.
Мать Моти работала в доме священника гувернанткой, так что не была чужда красивой жизни так сказать. Повесила в доме занавески. Появилось (чудо!) даже два стула (у остальных были только лавки). Это-то и стало видимо последней каплей, когда пришло время раскулачивания. То, что в сенокос и во время уборочной нанимали двух-трёх батраков, тогдашнему Земельному кодексу не противоречило, если хозяин и сам работал. А как иначе? Батрака сначала проверяли - сажали с собой за стол. Если ест хорошо, значит годен.
Но два стула и занавески...этого комитет говноты (или как его там) простить не мог! Хорошо, нашёлся добрый человек - предупредил, что придут. Побросали в подводы, что смогли, и побежали...
Бежали далеко. Аж в Азербайджан. В Кировобад (Гянджа). Там младшая Мотина сестра и осталась - вышла замуж за армянина.
Через какое-то время решили вернуться, не прижились. По Военно-Грузинской дороге спустились с гор и остановились в первом же городе - Дзауджикау (Орджоникидзе, Владикавказ). В этих скитаниях помогали самые разные люди, разных национальностей. Василий потом всегда говорил, что спас его ингуш, а с осетинами он дружил всю жизнь.
Это где-то сразу после войны. Дед Василий сидит справа. За ним мой отец и Мотя. Слева сидит двоюродный брат (я всегда думал, что родной, так похожи) Василия Ларин. Бабушка в чёрном - мать Василия, моя прабабка. Отличалась злобным нравом и за глаза её звали Бабой Ягой.
А мужчина с ребёнком и женщина рядом - друзья, осетины.
Жили, как вспоминает уже моя двоюродная сестра Люда, в доме с удобствами на улице, в типичном южном дворе. Ещё в этом дворе жили евреи, армяне и грузины. В остальных же домах в округе - осетины. Все были очень дружны.
Про войну дед Василий не рассказывал. Известно, что его призывали, был ранен. Возможно призывали его в ополчение - немцы тогда стояли уже в пригородах Орджоникидзе. Возьми они город - открывалась дорога в Закавказье. Успел ли Василий повоевать, дали ли ему вообще винтовку, не знаю. После госпиталя он подключил друзей и каким-то образом откосил от армии. Да и то сказать, в какой-то степени я его понимаю. Ничего хорошего от Советской власти он не видел к тому времени. Отец вспоминал только про голод, как ловил форточкой голубей.
Это уже 1956 или начало 1957 (судя по возрасту моей двоюродной сестры на коленях у папы).
В центре сидит Мотя, слева Василий. За ним его двоюродный брат и друг (чуть ли не с детства) Фёдор, мой отец и его старшая сестра Лидия. С девочкой на коленях муж Лидии Николай Петрик - тоже из казаков, но кубанских. Отец уже закончил ВУЗ (РИИЖТ), работает в Подмосковье, но о моём скором рождении пока не догадывается.
Я Мотю видел раз или два - она приезжала к нам. Как-то раз жила у отца чуть ли не месяц. К сожалению, она тогда уже плохо слышала (а аппаратов тогда не было), мало говорила. Так что о её жизни я узнал фактически только недавно - сестра съездила, наконец, во Владикавказ к Люде и привезла некоторые фото и запись разговоров с Людой о бабушке на телефон. Жаль. Люда смеётся:" Придут подружки, бабушка начинает что-нибудь рассказывать", - "Ну бабушка!" - подружки: " Молчи, Людка, так интересно!"
На переднем плане Люда и Толик (уже покойный) Петрики. На коленях у Моти моя сестра.