Продолжаем вспоминать
Оригинал взят у avmalgin в Продолжаем вспоминать
Сегодня "Русская жизнь" опубликовала очередную главу моих, так сказать, мемуаров. В понедельник была глава "Аскольдов". Сегодняшний фрагмент называется "Старков".
Мы были знакомы со Старковым с таких незапамятных времен, что пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить обстоятельства нашего знакомства. Но, кажется, я вспомнил. Начну, как всегда, издалека.
На днях я тут рассказывал о кинорежиссере Аскольдове. После того как меня в 1980 году выслали из Польши, он немного принимал участие в моей судьбе. И, в частности, познакомил со своим бывшим соседом (с которым он жил на Профсоюзной) Анатолием Туровым. Кстати, еще одним соседом у них был Зиновий Гердт. Анатолий Федорович работал заместителем главного редактора издательства «Знание», он там заведовал брошюрками в популярной серии «Новое в жизни, науке, технике». Брошюрки были предназначены для лекторов общества «Знание», но подписаться на них мог любой желающий (я, например, несколько лет был подписан на серию «Литература»). Для вступления в Союз писателей надо было представить две опубликованных книги, я надеялся, что Туров поможет мне издать брошюрку, которую можно было бы зачесть как одну из публикаций. Что в дальнейшем и случилось: моей первой книжкой была конъюнктурная брошюра «Поэзия труда» - о теме труда в советской поэзии.
Туров поначалу отнесся ко мне потребительски. Окей, сказал он, будет тебе брошюра, но сначала поработай литературным негром. И он отправил меня к престарелому академику Веникову, чтобы я написал за него книжку под названием «Транспорт энергии» в физической серии общества «Знание». В школе физика не была моим сильным местом, и поручение, которое дал мне Туров, было одним из самых трудных заданий в моей журналистской биографии. Я ежедневно приходил на «Новослободскую» к академику Веникову, и академик рассказывал мне о линиях электропередач, о теплопотерях и прочих весьма специфических вещах. Я записывал это на магнитофон «Грюндиг», привезенный из Польши, а вечером пытался из этого слепить что-то удобоваримое. Я просил его рассказывать доходчиво, но у него это не получалось. Он полагал, что доходчивым его научный поток сознания должен сделать я. Я умолял его отсекать детали и сообщать то, что может быть интересно массовому читателю - нет, он лепил все подряд, как будто читал доклад на научном форуме. Как бы то ни было, я с заданием справился. Во всяком случае, могу с полной ответственностью заявить, что работа лауреата Ленинской и Государственной премий академика В. А. Веникова «Транспорт энергии» написана мной. С первого слова до последнего. Веников был столь равнодушен к этой работе, что даже не стал вычитывать, что в итоге получилось. Предполагаю, что получилось говно. По-моему, в том подъезде, куда я, как на каторгу, ходил к Веникову, позже убили мою однокурсницу Мазепу, взявшую после замужества фамилию Политковская.
Еще у Турова было любимое детище - журнал «Наука и техника». Он его придумал, пытался в меру сил развивать, мечтал сделать его конкурентом прочно стоявшей на ногах «Науки и жизни». Но журнальчик был слабеньким - главным образом потому, что там мало платили. Я изредка писал туда заметки - чтобы не обидеть Турова. Мы с ним как-то незаметно сдружились. Я часто приходил к нему в здание Политехнического музея, где помещалось общество «Знание», а он почему-то, отложив другие дела, мог общаться со мной часами, причем общались мы отнюдь не о науке и не о технике. Туров, хоть был и большим начальником, делал первые шаги в литературе: писал такие пасторальные рассказики из деревенской жизни. Я опубликовал на них рецензию в одном из литературных журналов, и Туров был очень признателен. У них была небольшая компания, сплотившаяся на почве бани. Они ходили в баню втроем: Туров, брат Евгения Евтушенко Александр Гангнус и еще один Александр - Проханов (напомню, я рассказываю о событиях тридцатилетней давности). Когда в 1982 году меня взяли в отдел литературоведения «Литгазеты», моим первым заданием было организовать дискуссию о русском языке. Я решил заказать на эту тему статьи писателям с именами. Мой однокурсник Саша Галушкин работал литературным секретарем у Виктора Шкловского, и он сумел раскачать старика, давно статей не писавшего. Потом я позвонил в Ленинград Виктору Конецкому и тоже попросил что-нибудь написать на заданную тему. Конецкий написал. Он взял для разбора одну из статей Проханова, к которому тогда мама Юлии Латыниной навечно приклеила прозвище «соловей Генштаба», и убедительно и очень смешно показал на его примере, как не надо писать. Его рукопись у меня до сих пор хранится, я воспроизводил ее у себя в ЖЖ, поэтому не буду повторяться. Короче, статью Конецкого в «Литгазете» зарубили, и тогда я снял с нее копию и отдал Турову, чтобы он показал ее Проханову в бане. Тот показал, и Проханов стал жутко переживать, впал в депрессию и пожаловался моей начальнице, а та взгрела меня. Короче, за обсуждением подобных историй мы и проводили время с Туровым. Наше общение перешло в дружбу, все это продолжалось довольно долго, пока, наконец, не случилось непонятное: Туров отправился на какую-то конференцию в США и неожиданно попросил там политического убежища.
Все это было довольно странно, потому что в Москве у него только что родился ребенок, ему дали квартиру в цэковском доме на Бронной, и это были не те времена, когда семьям перебежчиков разрешали с ними воссоединяться. Когда я, работая в «Неделе», уже во время перестройки, приехал в Америку, я попросил коллег с «Радио Свобода» найти мне Турова. Они попытались, но потом по секрету сказали, что информация о нем закрыта и лучше не искать. Но кто-то из общих знакомых через какое-то время привез весть, что он где-то на западном побережье, бедствует, живет в конуре, работает чуть ли не мойщиком автомобилей и вообще жалеет о том, что сделал. Как бы то ни было, прямо перед тем, как неожиданно свалить, Туров познакомил меня с Владиславом Старковым. Буквально передал с рук на руки и дематериализовался.
Туров был в некотором роде начальником Старкова. Он был заместителем главного редактора издательства, а должность Старкова называлась «отраслевой редактор». В его ведении находилось одно из изданий общества «Знание» (всего таких изданий были десятки), которое называлось «Аргументы и факты». Издание имело свою специфику: в отличие от других, оно выходило не ежемесячно, а два раза в месяц, и создано было не по инициативе самого общества, а по решению секретариата ЦК КПСС. Единственной задачей «Аргументов и фактов» была контрпропаганда. Бюллетень (газетой «АиФ» тогда можно было назвать с большой натяжкой, даже формат был негазетный) должен был в форме вопросов и ответов вооружать лекторов, проводящих на предприятиях политинформации. Чтобы лекторы могли противостоять тем «потокам лжи и клеветы», которые обрушивали на трудящихся западные радиостанции. Отсюда и форма подачи: вопросы и ответы. На случай, если встанет на политинформации трудящийся, наслушавшийся западных голосов, и задаст лектору каверзный вопрос. И этот вопрос не должен был застигнуть лектора врасплох. Старков честно отрабатывал свой хлеб. Ничего прогрессивного в тот период на страницах «АиФа» не публиковалось. А публиковались, например, скучнейшие таблицы, сравнивавшие урожай зерновых нынешнего года с предыдущими урожаями или с уровнем 1913 года. Иногда публиковались краткие биографии лауреатов Ленинской премии. Иногда упоминались диссиденты, но исключительно в негативном ключе. Фотографий не было вообще.
Туров и меня пытался приспособить к этому делу в качестве автора. Я пришел на Бронную, где в обычном жилом доме сначала в одной квартире, а потом в двух помещалась редакция, познакомился с редактором, то есть со Старковым. В редакции царила невероятная бедность. Окна были заклеены на зиму разрезанными на полосы газетами. Курить выходили на лестницу, стряхивая пепел в бумажный кулек. У входной двери стояло блюдце с молоком для кошки. Единственной редакционной машиной был газик - последний раз я такой видел в колхозе на Бородинском поле, куда нас, студентов, посылали на картошку. Платили какие-то копейки. Сотрудников у Старкова было человека четыре или пять, не больше, включая секретаршу Тамару, которую он взял с собой с радио, где работал до этого, и которая прошла с ним бок о бок всю его жизнь и похоронила его. На всю редакцию было два телефонных номера, один из которых принадлежал Старкову и он никого к нему не подпускал. Я много печатался в это время в центральной печати, стал даже лауреатом ежегодной премии журнала «Юность», был высокого о себе мнения, и было совершенно непонятно, как я мог применить себя на этой площадке. Там, по-моему, даже фамилии авторов не было принято тогда писать.
Однако я заморочил Старкову голову, и он написал письмо на журфак, который я заканчивал, чтобы они распределили меня к нему. Это была дымовая завеса: я вообще-то собирался в «Литгазету», куда в конечном счете и попал. Старков на меня обиделся и даже какое-то время не хотел со мной общаться. Впрочем, пауза продолжалось недолго, и время от времени я все-таки к нему на Бронную заходил. Однажды я поделился с ним своей бедой: на даче, которую я снимал в Переделкино, посреди зимы безнадежно сломалось отопление, и я оказался на улице. Надо было срочно куда-то переезжать. Неожиданно Старков мне сообщил, что у него самого дача в Переделкино, там тоже довольно старая отопительная система, требующая постоянного контроля, а они с семьей зимой живут в городе, и ездить им туда недосуг. И не согласился бы я переехать к нему на дачу (сейчас там тепло) и заодно приглядывать за системой?
Читать полностью в "Русской жизни"
Сегодня "Русская жизнь" опубликовала очередную главу моих, так сказать, мемуаров. В понедельник была глава "Аскольдов". Сегодняшний фрагмент называется "Старков".
Мы были знакомы со Старковым с таких незапамятных времен, что пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить обстоятельства нашего знакомства. Но, кажется, я вспомнил. Начну, как всегда, издалека.
На днях я тут рассказывал о кинорежиссере Аскольдове. После того как меня в 1980 году выслали из Польши, он немного принимал участие в моей судьбе. И, в частности, познакомил со своим бывшим соседом (с которым он жил на Профсоюзной) Анатолием Туровым. Кстати, еще одним соседом у них был Зиновий Гердт. Анатолий Федорович работал заместителем главного редактора издательства «Знание», он там заведовал брошюрками в популярной серии «Новое в жизни, науке, технике». Брошюрки были предназначены для лекторов общества «Знание», но подписаться на них мог любой желающий (я, например, несколько лет был подписан на серию «Литература»). Для вступления в Союз писателей надо было представить две опубликованных книги, я надеялся, что Туров поможет мне издать брошюрку, которую можно было бы зачесть как одну из публикаций. Что в дальнейшем и случилось: моей первой книжкой была конъюнктурная брошюра «Поэзия труда» - о теме труда в советской поэзии.
Туров поначалу отнесся ко мне потребительски. Окей, сказал он, будет тебе брошюра, но сначала поработай литературным негром. И он отправил меня к престарелому академику Веникову, чтобы я написал за него книжку под названием «Транспорт энергии» в физической серии общества «Знание». В школе физика не была моим сильным местом, и поручение, которое дал мне Туров, было одним из самых трудных заданий в моей журналистской биографии. Я ежедневно приходил на «Новослободскую» к академику Веникову, и академик рассказывал мне о линиях электропередач, о теплопотерях и прочих весьма специфических вещах. Я записывал это на магнитофон «Грюндиг», привезенный из Польши, а вечером пытался из этого слепить что-то удобоваримое. Я просил его рассказывать доходчиво, но у него это не получалось. Он полагал, что доходчивым его научный поток сознания должен сделать я. Я умолял его отсекать детали и сообщать то, что может быть интересно массовому читателю - нет, он лепил все подряд, как будто читал доклад на научном форуме. Как бы то ни было, я с заданием справился. Во всяком случае, могу с полной ответственностью заявить, что работа лауреата Ленинской и Государственной премий академика В. А. Веникова «Транспорт энергии» написана мной. С первого слова до последнего. Веников был столь равнодушен к этой работе, что даже не стал вычитывать, что в итоге получилось. Предполагаю, что получилось говно. По-моему, в том подъезде, куда я, как на каторгу, ходил к Веникову, позже убили мою однокурсницу Мазепу, взявшую после замужества фамилию Политковская.
Еще у Турова было любимое детище - журнал «Наука и техника». Он его придумал, пытался в меру сил развивать, мечтал сделать его конкурентом прочно стоявшей на ногах «Науки и жизни». Но журнальчик был слабеньким - главным образом потому, что там мало платили. Я изредка писал туда заметки - чтобы не обидеть Турова. Мы с ним как-то незаметно сдружились. Я часто приходил к нему в здание Политехнического музея, где помещалось общество «Знание», а он почему-то, отложив другие дела, мог общаться со мной часами, причем общались мы отнюдь не о науке и не о технике. Туров, хоть был и большим начальником, делал первые шаги в литературе: писал такие пасторальные рассказики из деревенской жизни. Я опубликовал на них рецензию в одном из литературных журналов, и Туров был очень признателен. У них была небольшая компания, сплотившаяся на почве бани. Они ходили в баню втроем: Туров, брат Евгения Евтушенко Александр Гангнус и еще один Александр - Проханов (напомню, я рассказываю о событиях тридцатилетней давности). Когда в 1982 году меня взяли в отдел литературоведения «Литгазеты», моим первым заданием было организовать дискуссию о русском языке. Я решил заказать на эту тему статьи писателям с именами. Мой однокурсник Саша Галушкин работал литературным секретарем у Виктора Шкловского, и он сумел раскачать старика, давно статей не писавшего. Потом я позвонил в Ленинград Виктору Конецкому и тоже попросил что-нибудь написать на заданную тему. Конецкий написал. Он взял для разбора одну из статей Проханова, к которому тогда мама Юлии Латыниной навечно приклеила прозвище «соловей Генштаба», и убедительно и очень смешно показал на его примере, как не надо писать. Его рукопись у меня до сих пор хранится, я воспроизводил ее у себя в ЖЖ, поэтому не буду повторяться. Короче, статью Конецкого в «Литгазете» зарубили, и тогда я снял с нее копию и отдал Турову, чтобы он показал ее Проханову в бане. Тот показал, и Проханов стал жутко переживать, впал в депрессию и пожаловался моей начальнице, а та взгрела меня. Короче, за обсуждением подобных историй мы и проводили время с Туровым. Наше общение перешло в дружбу, все это продолжалось довольно долго, пока, наконец, не случилось непонятное: Туров отправился на какую-то конференцию в США и неожиданно попросил там политического убежища.
Все это было довольно странно, потому что в Москве у него только что родился ребенок, ему дали квартиру в цэковском доме на Бронной, и это были не те времена, когда семьям перебежчиков разрешали с ними воссоединяться. Когда я, работая в «Неделе», уже во время перестройки, приехал в Америку, я попросил коллег с «Радио Свобода» найти мне Турова. Они попытались, но потом по секрету сказали, что информация о нем закрыта и лучше не искать. Но кто-то из общих знакомых через какое-то время привез весть, что он где-то на западном побережье, бедствует, живет в конуре, работает чуть ли не мойщиком автомобилей и вообще жалеет о том, что сделал. Как бы то ни было, прямо перед тем, как неожиданно свалить, Туров познакомил меня с Владиславом Старковым. Буквально передал с рук на руки и дематериализовался.
Туров был в некотором роде начальником Старкова. Он был заместителем главного редактора издательства, а должность Старкова называлась «отраслевой редактор». В его ведении находилось одно из изданий общества «Знание» (всего таких изданий были десятки), которое называлось «Аргументы и факты». Издание имело свою специфику: в отличие от других, оно выходило не ежемесячно, а два раза в месяц, и создано было не по инициативе самого общества, а по решению секретариата ЦК КПСС. Единственной задачей «Аргументов и фактов» была контрпропаганда. Бюллетень (газетой «АиФ» тогда можно было назвать с большой натяжкой, даже формат был негазетный) должен был в форме вопросов и ответов вооружать лекторов, проводящих на предприятиях политинформации. Чтобы лекторы могли противостоять тем «потокам лжи и клеветы», которые обрушивали на трудящихся западные радиостанции. Отсюда и форма подачи: вопросы и ответы. На случай, если встанет на политинформации трудящийся, наслушавшийся западных голосов, и задаст лектору каверзный вопрос. И этот вопрос не должен был застигнуть лектора врасплох. Старков честно отрабатывал свой хлеб. Ничего прогрессивного в тот период на страницах «АиФа» не публиковалось. А публиковались, например, скучнейшие таблицы, сравнивавшие урожай зерновых нынешнего года с предыдущими урожаями или с уровнем 1913 года. Иногда публиковались краткие биографии лауреатов Ленинской премии. Иногда упоминались диссиденты, но исключительно в негативном ключе. Фотографий не было вообще.
Туров и меня пытался приспособить к этому делу в качестве автора. Я пришел на Бронную, где в обычном жилом доме сначала в одной квартире, а потом в двух помещалась редакция, познакомился с редактором, то есть со Старковым. В редакции царила невероятная бедность. Окна были заклеены на зиму разрезанными на полосы газетами. Курить выходили на лестницу, стряхивая пепел в бумажный кулек. У входной двери стояло блюдце с молоком для кошки. Единственной редакционной машиной был газик - последний раз я такой видел в колхозе на Бородинском поле, куда нас, студентов, посылали на картошку. Платили какие-то копейки. Сотрудников у Старкова было человека четыре или пять, не больше, включая секретаршу Тамару, которую он взял с собой с радио, где работал до этого, и которая прошла с ним бок о бок всю его жизнь и похоронила его. На всю редакцию было два телефонных номера, один из которых принадлежал Старкову и он никого к нему не подпускал. Я много печатался в это время в центральной печати, стал даже лауреатом ежегодной премии журнала «Юность», был высокого о себе мнения, и было совершенно непонятно, как я мог применить себя на этой площадке. Там, по-моему, даже фамилии авторов не было принято тогда писать.
Однако я заморочил Старкову голову, и он написал письмо на журфак, который я заканчивал, чтобы они распределили меня к нему. Это была дымовая завеса: я вообще-то собирался в «Литгазету», куда в конечном счете и попал. Старков на меня обиделся и даже какое-то время не хотел со мной общаться. Впрочем, пауза продолжалось недолго, и время от времени я все-таки к нему на Бронную заходил. Однажды я поделился с ним своей бедой: на даче, которую я снимал в Переделкино, посреди зимы безнадежно сломалось отопление, и я оказался на улице. Надо было срочно куда-то переезжать. Неожиданно Старков мне сообщил, что у него самого дача в Переделкино, там тоже довольно старая отопительная система, требующая постоянного контроля, а они с семьей зимой живут в городе, и ездить им туда недосуг. И не согласился бы я переехать к нему на дачу (сейчас там тепло) и заодно приглядывать за системой?
Читать полностью в "Русской жизни"