Шопен и утка с яблоками
Был вечер. Вру: была почти ночь. Идешь по улицам, слезы бегут по лицу, а ты идешь - без цели, без смысла, просто так, и осознаешь, как же это хреново, когда тебя никто нигде не ждет. Ну не начнешь же за океан прямо сейчас выстукивать азбукой Морзе слово help?.. Ты здесь, сейчас, в этом городе, где ночь и ветер, и под ногтями у тебя чужая кожа... Боевой трофей, так сказать. Хотелось бы, конечно, скальп, но надо брать от жизни то, что дают, и не роптать.
И в этот момент появляется такой Эндрю и зовет в гости. "Утка в духовке, приезжай". А ты отвечаешь: я плачу, не могу. А он: люблю, когда плачут. А ты - молчишь. А он: не еби мозг, утка почти готова.
И вот сидишь ты, уплетаешь ароматную утку с антоновкой и сацибели, и рассказываешь, как все хреново, но наворачиваешь уже так нормально, знаете. То есть - идешь как бы на поправку. Жива, пока я жрать не перестану - перефразируя классика. А Эндрю все честно слушает, гладит по волосам, обнимает и говорит: "Все будет хорошо! Дети вырастут, будут тобой гордиться". "Нет, - говорю. - Не доживу! Я рано умру!" (И, значит, закусываю утку соленым огурчиком).
"Ненавижу этот мир, он так несправедливо устроен, серости устанавливают правила и всех заставляют жить по ним" - слезы капают, и черный хлеб обреченно окунается в яблочную подливку.
Эндрю молчит. Встает, идет, садится за пианино. Начинает играть. Ох, Боже, думаю я, он еще и на пианино. И по нотам. И умный такой, сидит, значит, как в консерватории. И я слушаю, слушаю. и смотрю, и сердце вот уже умиляется, как у сентиментальной дурочки.
"Что это?" - возвышенно спрашиваю я.
"Посмертный ноктюрн Шопена, - бодро отвечает он. - Ты ж помирать собралась, вот я решил тебя с почестью прямо сейчас, так сказать, а то вдруг не будет больше случая!".
Хороший Эндрю ты человек (прям вижу, как ты щас говоришь: вот сука, не зря говорил, что нельзя с тобой ...никаих дел иметь!)))
И утка у тебя хорошая.
Поскольку Эндрю ни за что не согласится играть Шопена для всех вас, вот вам Шпильман.
Тот самый, про которого "Пианист" снят. Сидит себе и играет, как будто он вообще не при делах.
Тот самый посмертный ноктюрн, а то, знаете... На всякий случай, так сказать!
И в этот момент появляется такой Эндрю и зовет в гости. "Утка в духовке, приезжай". А ты отвечаешь: я плачу, не могу. А он: люблю, когда плачут. А ты - молчишь. А он: не еби мозг, утка почти готова.
И вот сидишь ты, уплетаешь ароматную утку с антоновкой и сацибели, и рассказываешь, как все хреново, но наворачиваешь уже так нормально, знаете. То есть - идешь как бы на поправку. Жива, пока я жрать не перестану - перефразируя классика. А Эндрю все честно слушает, гладит по волосам, обнимает и говорит: "Все будет хорошо! Дети вырастут, будут тобой гордиться". "Нет, - говорю. - Не доживу! Я рано умру!" (И, значит, закусываю утку соленым огурчиком).
"Ненавижу этот мир, он так несправедливо устроен, серости устанавливают правила и всех заставляют жить по ним" - слезы капают, и черный хлеб обреченно окунается в яблочную подливку.
Эндрю молчит. Встает, идет, садится за пианино. Начинает играть. Ох, Боже, думаю я, он еще и на пианино. И по нотам. И умный такой, сидит, значит, как в консерватории. И я слушаю, слушаю. и смотрю, и сердце вот уже умиляется, как у сентиментальной дурочки.
"Что это?" - возвышенно спрашиваю я.
"Посмертный ноктюрн Шопена, - бодро отвечает он. - Ты ж помирать собралась, вот я решил тебя с почестью прямо сейчас, так сказать, а то вдруг не будет больше случая!".
Хороший Эндрю ты человек (прям вижу, как ты щас говоришь: вот сука, не зря говорил, что нельзя с тобой ...никаих дел иметь!)))
И утка у тебя хорошая.
Поскольку Эндрю ни за что не согласится играть Шопена для всех вас, вот вам Шпильман.
Тот самый, про которого "Пианист" снят. Сидит себе и играет, как будто он вообще не при делах.
Тот самый посмертный ноктюрн, а то, знаете... На всякий случай, так сказать!
Click to view