Про неоднозначный случай
Очередная история из воспоминаний бывшего следователя прокуратуры будет не то, чтобы про какое-то сложное или необычное уголовное дело, а об одном факте, который всплыл в ходе расследования. Насколько неоднозначным (а может, и однозначным) был это факт - судить вам.
В этот раз я прямо укажу время действия данной истории - февраль 1995 года. Тогда я работал старшим следователем прокуратуры сельского района в уральской глубинке, и в производстве у меня было уголовное дело по факту убийства одной бабушки, по фамилии пусть будет Былинкина. Об убийстве сообщила другая бабушка - её соседка, позвонив в милицию. Приехавшая следственная оперативная группа в составе меня, опера уголовного розыска, эксперта-криминалиста и судмедэксперта обнаружила труп Былинкиной у нее же в доме, на кухне вблизи печки, одетый в домашнюю одежду. Из телесных повреждений на трупе имелась странгуляционная борозда с отпечатком на передней поверхности шеи следа веревки характерной формы с узелками через неравные промежутки. Веревка с такими же узелками была обнаружена там же, на кухне, привязанной к дужке оцинкованного ведра.
В дальнейшем выяснилось, что покойной, давно пенсионеркн и давно вдове, было семьдесят четыре года. После смерти мужа она проживала одна в деревне Раскладушкино, в своем доме, на самом краю улицы. Ну как в доме? Хибарке 1949 года постройки, общей площадью квадратов сорок, с печным отоплением и удобствами в углу огорода. Однако с полгода назад к ней приехал её младший брат, некий Мокрицын, семидесяти двух лет, который до этого постоянно проживал в Казахстане. Поскольку у Мокрицына все родственники в Казахстане умерли, он приехал в Раскладушкино пожить вместе с Былинкиной. Соседи рассказали, что совместная жизнь у брата с сетрой как-то не заладилась, они постоянно между собой ругались. В ночь перед убийством все было тихо, в тот конец улицы, где жили брат с сестрой, никто не проходил. В семь утра Мокрицын прибежал к соседям и сказал, что сестра вроде как померла. Сседи сходили, посмотрели и вызвали милицию.
Сам Мокрицын пояснял, что утром он проснулся около полседьмого и услышал, что сестра возится в кухне. Затем последовал звук упавшего тела, он пошел на кухню и увидел, что сестра лежит около печки. Попытавшись ее растолкать, он понял, что она мертва, после этого пошел к соседям. Считает, что причиной смерти сестры явился сердечный приступ, она давно жаловалась на сердце.
В рассказе Мокрицына с фактическими обстоятельствами не билось ничего, даже время смерти - судмедэксперт сказал, что убийство произошло за двенадцать часов к моменту осмотра трупа, то есть еще накануне вечером. Учитывая, что решительно все обстоятельства указывали на Мокрицына, как на убийцу, я сначала задержал его в порядке статьи 122 УПК РСФСР, потом предъявил обвинение в совершении преступления, предусмотренного статьей 103 УК РСФСР - умышленное убийство без отягчающих обстоятельств, и с санкции прокурора избрал в отношении него меру пресечения в виде содержания под стражей.
В общем, обычное, ничем не примечательное уголовное дело. Но возник нюанс: Мокрицын из СИЗО написал заявление о том, что просит следователя вызвать его на допрос. «Колоться наконец-то дед решил» - подумал я, и поехал на СИЗО. Не то, чтобы мне так сильно были нужны в той ситуации его признательные показания, но с ними ситуация была бы доведена до логического завершения.
Однако беседа пошла по неожиданному руслу: Мокрицын заявил, что он должен быть награжден медалью «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», и для этого следствие должно запросить в соответствующих органах необходимые документы. Я, несколько опешив, стал убеждать, что в его ситуации лучше подумать о смягчании наказания путем признания вины. Но дед гнул свое, говоря, что Былинкина умерла сама, а заключение эксперта о причине и времени смерти мы фальсифицировали для улучшения статистики. Тогда я спросил, где воевал Мокрицын, чтобы предендовать на юбилейную награду. Немного помявшись, Мокрицын поведал следующее:
На 22 июня 1941 года Мокрицын хотел пойти добровольцем на фронт, но не смог этого сделать, потому что в то время находился в тюрьме, так как был под следствием за совершение какой-то кражи. Он писал в соответствующие органы письма, в которых заявлял, что готов искупить свое преступление кровью на фронте. Но вместо этого с ним побеседовал сотрудник НКВД, который сказал, что есть способ, которым Мокрицын может загладить свою вину и принести пользу Родине. Нужно всего лишь сидеть в тюрьме и выполнять некоторые задания оперативных сотрудников, разоблачая при этом фашистских шпионов и диверсантов. Мокрицын согласился, и до 1947 года пребывал в различных тюрьмах, где работал по заданиям сотрудников НКВД: его подсаживали в камеры к различным шпионам, немецким пособникам, власовцам, и так далее. Втираясь к ним в доверие, Мокрицын узнавал у них детали их преступной деятельности, которые потом передавал оперативным работникам. Поэтому он считает, что в настоящее время заслуживает награждения медалью «50 лет Победы».
Тут я немного опешил. Нет, я уже тогда понимал, что внутрикамерная разработка - это нормальная разновидность оперативно-розыскной деятельности, и относиться к ней резко отрицательно могут только профессиональные преступники или неисправимые идеалисты. Какой-то особой брезгливости к этой разновидности професиональной деятельности я не испытывал. Но чтобы за это медаль… В общем, я посоветовал Мокрицыну писать официальные завления во все инстанции, а я заниматься этой темой не буду, поскольку она не входит в предмет доказывания по уголовному делу.
В дальнейшем Мокрицын действительно стал писать куда только можно. В свете приближающегося юбилея Победы его жалобы ставились на особый контроль во всех вышестоящих инстанциях, включая и прокуратуру области. В этой связи мне пришлось запросить ГИЦ МВД России, из ответа которого я узнал, что Мокрицын на самом деле находился в местах лишения свободы с 1941 по 1947 год за совершение кражи, потом освободился и больше к уголовной ответственности не привлекался. Вопрос же о том, являлся ли Мокрицын на самом деле внутрикамерным агентом в то время, находился не в моей компетенции, и выяснять его я не собирался.
Как я узнал позже, когда его судили за убийство, Мокрицын оставался на своих прежних показаниях, но не уставал обращать внимание суда на то, что ему положена медаль. Правда, подробностей он не пояснял, но говорил, что его вопрос находится на контроле в самых высших инстанциях. Районный суд слушать всю эту лабудень не стал и отмерял ему девять лет лишения свободы в рамках санкции статьи 103 УК РСФСР.
Что стало потом с Мокрицыным и его медалью, мне неизвестно. Мне это было просто не важно, потому что у меня на руках была куча других, более сложных и интересных уголовных дел, о некоторых из них я уже рассказывал. В дальнейшем, став руководителем оперативного подразделения, я сам неоднократно принимал участие в проведении таких оперативно-розыскных мероприятий, как «работа по низу», то есть по камере, в условиях МЛС. Но запомнился мне почему-то именно вышеописанный случай.
В этот раз я прямо укажу время действия данной истории - февраль 1995 года. Тогда я работал старшим следователем прокуратуры сельского района в уральской глубинке, и в производстве у меня было уголовное дело по факту убийства одной бабушки, по фамилии пусть будет Былинкина. Об убийстве сообщила другая бабушка - её соседка, позвонив в милицию. Приехавшая следственная оперативная группа в составе меня, опера уголовного розыска, эксперта-криминалиста и судмедэксперта обнаружила труп Былинкиной у нее же в доме, на кухне вблизи печки, одетый в домашнюю одежду. Из телесных повреждений на трупе имелась странгуляционная борозда с отпечатком на передней поверхности шеи следа веревки характерной формы с узелками через неравные промежутки. Веревка с такими же узелками была обнаружена там же, на кухне, привязанной к дужке оцинкованного ведра.
В дальнейшем выяснилось, что покойной, давно пенсионеркн и давно вдове, было семьдесят четыре года. После смерти мужа она проживала одна в деревне Раскладушкино, в своем доме, на самом краю улицы. Ну как в доме? Хибарке 1949 года постройки, общей площадью квадратов сорок, с печным отоплением и удобствами в углу огорода. Однако с полгода назад к ней приехал её младший брат, некий Мокрицын, семидесяти двух лет, который до этого постоянно проживал в Казахстане. Поскольку у Мокрицына все родственники в Казахстане умерли, он приехал в Раскладушкино пожить вместе с Былинкиной. Соседи рассказали, что совместная жизнь у брата с сетрой как-то не заладилась, они постоянно между собой ругались. В ночь перед убийством все было тихо, в тот конец улицы, где жили брат с сестрой, никто не проходил. В семь утра Мокрицын прибежал к соседям и сказал, что сестра вроде как померла. Сседи сходили, посмотрели и вызвали милицию.
Сам Мокрицын пояснял, что утром он проснулся около полседьмого и услышал, что сестра возится в кухне. Затем последовал звук упавшего тела, он пошел на кухню и увидел, что сестра лежит около печки. Попытавшись ее растолкать, он понял, что она мертва, после этого пошел к соседям. Считает, что причиной смерти сестры явился сердечный приступ, она давно жаловалась на сердце.
В рассказе Мокрицына с фактическими обстоятельствами не билось ничего, даже время смерти - судмедэксперт сказал, что убийство произошло за двенадцать часов к моменту осмотра трупа, то есть еще накануне вечером. Учитывая, что решительно все обстоятельства указывали на Мокрицына, как на убийцу, я сначала задержал его в порядке статьи 122 УПК РСФСР, потом предъявил обвинение в совершении преступления, предусмотренного статьей 103 УК РСФСР - умышленное убийство без отягчающих обстоятельств, и с санкции прокурора избрал в отношении него меру пресечения в виде содержания под стражей.
В общем, обычное, ничем не примечательное уголовное дело. Но возник нюанс: Мокрицын из СИЗО написал заявление о том, что просит следователя вызвать его на допрос. «Колоться наконец-то дед решил» - подумал я, и поехал на СИЗО. Не то, чтобы мне так сильно были нужны в той ситуации его признательные показания, но с ними ситуация была бы доведена до логического завершения.
Однако беседа пошла по неожиданному руслу: Мокрицын заявил, что он должен быть награжден медалью «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», и для этого следствие должно запросить в соответствующих органах необходимые документы. Я, несколько опешив, стал убеждать, что в его ситуации лучше подумать о смягчании наказания путем признания вины. Но дед гнул свое, говоря, что Былинкина умерла сама, а заключение эксперта о причине и времени смерти мы фальсифицировали для улучшения статистики. Тогда я спросил, где воевал Мокрицын, чтобы предендовать на юбилейную награду. Немного помявшись, Мокрицын поведал следующее:
На 22 июня 1941 года Мокрицын хотел пойти добровольцем на фронт, но не смог этого сделать, потому что в то время находился в тюрьме, так как был под следствием за совершение какой-то кражи. Он писал в соответствующие органы письма, в которых заявлял, что готов искупить свое преступление кровью на фронте. Но вместо этого с ним побеседовал сотрудник НКВД, который сказал, что есть способ, которым Мокрицын может загладить свою вину и принести пользу Родине. Нужно всего лишь сидеть в тюрьме и выполнять некоторые задания оперативных сотрудников, разоблачая при этом фашистских шпионов и диверсантов. Мокрицын согласился, и до 1947 года пребывал в различных тюрьмах, где работал по заданиям сотрудников НКВД: его подсаживали в камеры к различным шпионам, немецким пособникам, власовцам, и так далее. Втираясь к ним в доверие, Мокрицын узнавал у них детали их преступной деятельности, которые потом передавал оперативным работникам. Поэтому он считает, что в настоящее время заслуживает награждения медалью «50 лет Победы».
Тут я немного опешил. Нет, я уже тогда понимал, что внутрикамерная разработка - это нормальная разновидность оперативно-розыскной деятельности, и относиться к ней резко отрицательно могут только профессиональные преступники или неисправимые идеалисты. Какой-то особой брезгливости к этой разновидности професиональной деятельности я не испытывал. Но чтобы за это медаль… В общем, я посоветовал Мокрицыну писать официальные завления во все инстанции, а я заниматься этой темой не буду, поскольку она не входит в предмет доказывания по уголовному делу.
В дальнейшем Мокрицын действительно стал писать куда только можно. В свете приближающегося юбилея Победы его жалобы ставились на особый контроль во всех вышестоящих инстанциях, включая и прокуратуру области. В этой связи мне пришлось запросить ГИЦ МВД России, из ответа которого я узнал, что Мокрицын на самом деле находился в местах лишения свободы с 1941 по 1947 год за совершение кражи, потом освободился и больше к уголовной ответственности не привлекался. Вопрос же о том, являлся ли Мокрицын на самом деле внутрикамерным агентом в то время, находился не в моей компетенции, и выяснять его я не собирался.
Как я узнал позже, когда его судили за убийство, Мокрицын оставался на своих прежних показаниях, но не уставал обращать внимание суда на то, что ему положена медаль. Правда, подробностей он не пояснял, но говорил, что его вопрос находится на контроле в самых высших инстанциях. Районный суд слушать всю эту лабудень не стал и отмерял ему девять лет лишения свободы в рамках санкции статьи 103 УК РСФСР.
Что стало потом с Мокрицыным и его медалью, мне неизвестно. Мне это было просто не важно, потому что у меня на руках была куча других, более сложных и интересных уголовных дел, о некоторых из них я уже рассказывал. В дальнейшем, став руководителем оперативного подразделения, я сам неоднократно принимал участие в проведении таких оперативно-розыскных мероприятий, как «работа по низу», то есть по камере, в условиях МЛС. Но запомнился мне почему-то именно вышеописанный случай.