(no subject)
Мне снилась обстановка, царившая в стране лет через десять после Революции. И весь сон меня не покидало ощущение, что в ближайшее десятилетие я буду испытывать то же, что политическая ситуация поменяется, что даже если власть останется прежней (а судя по сну она осталась прежней), у людей снова, наконец, появится искра в глазах. Но всё это лишь ощущения и сон.
Я шла по парку Монсо, погрузившись в свои мысли. Остановившись около озера, чтобы посмотреть на лебедей, я увидела, что под ивой сидит Г.Ч. и переводит со студентами недавно найденную поэму Стесихора. Чуть в отдалении стоят молодые ребята в военной форме. У одного в руках мушкет, у другого - ружьё с длинным изогнутым штыком образца XIX века. Ребята охраняют кого-то, но по их поведению видно, что в этом нет особой необходимости, просто такая у них работа. Причем пошли они на эту работу добровольно. Я иду дальше и встречаю маму с Машей. Они тоже идут на лекции, устроенные правительством (тоже - потому что я направляюсь именно туда). Хотя Маша старше, чем есть сейчас, я всё равно никак не могу понять, зачем мама тащит её с собой. Мы подходим к огромному, наскоро сооруженному деревянному театрону. На орхестре, имеющей, правда, довольно странный вид, ведутся приготовления. Мама с Машей садятся поближе к сцене, а я иду поздороваться с Александром, который в компании двух незнакомых мне женщин сидит в третьем ряду слева. Я начинаю просыпаться, и оттого мне кажется, что в серых глазах Александра плавают пузырьки масла. Проходя мимо него дальше по ряду, я касаюсь его белой рубашки: меня удивляет, что ткань накрахмалена. Несколькими рядами выше сидит какой-то знакомый мне епископ, чье имя я не могу вспомнить, и о. Зосима. Епископ радостно машет мне рукой и, показывая на меня пальцем, что тараторит Зосиме. Последний сдержанно кивает мне, я отвечаю ему тем же и иду дальше. В спину мне улыбается Александр: мне кажется, что к моей спине приклеилась улыбка Чеширского кота. Я не могу не расплыться в улыбке в ответ, словно зачарованная. Наконец, я нахожу свободное место, сажусь и представление начинается. Поначалу это именно представление: на орхестре появляются молодые ребята в зеленой военной форме и начинают танцевать. Когда музыка, наконец, стихает, на сцене появляется грифельная доска на колесиках, а перед ней - Маяковский. Он читает лекцию о своих стихах, что выглядит в общем-то довольно абсурдно. Минут через десять он запинается на полуслове, снова пытается продолжить связную лекцию, но безуспешно. Маяковский шуршит листами, на которых записана его лекция, извиняется, говорит, что "предложение куда-то убежало". Аудитория терпеливо ждёт. Наконец, кто-то "из зала" громко и с выражением произносит пару строк из одного из стихотворений Маяковского, и дар речи снова возвращается к оратору - лекция продолжается. Мне приходит сообщение на телефон: я вынуждена уйти с лекции и вернуться к своей работе третейского судьи. Александр продолжает улыбаться, Маша с большим интересом слушает лекцию, епископ всё время вытирает платком лоб, Маяковский смущенно теребит уголок листа, продолжая говорить. Я ещё раз оглядываю театр и, засунув руки в карманы, иду через парк Монсо к улице Сюрен.
Занятно, что, хотя все ощущения и события относятся к российской действительности, а персонажи, по большей части, - русские люди, действие происходит в Париже.
Я шла по парку Монсо, погрузившись в свои мысли. Остановившись около озера, чтобы посмотреть на лебедей, я увидела, что под ивой сидит Г.Ч. и переводит со студентами недавно найденную поэму Стесихора. Чуть в отдалении стоят молодые ребята в военной форме. У одного в руках мушкет, у другого - ружьё с длинным изогнутым штыком образца XIX века. Ребята охраняют кого-то, но по их поведению видно, что в этом нет особой необходимости, просто такая у них работа. Причем пошли они на эту работу добровольно. Я иду дальше и встречаю маму с Машей. Они тоже идут на лекции, устроенные правительством (тоже - потому что я направляюсь именно туда). Хотя Маша старше, чем есть сейчас, я всё равно никак не могу понять, зачем мама тащит её с собой. Мы подходим к огромному, наскоро сооруженному деревянному театрону. На орхестре, имеющей, правда, довольно странный вид, ведутся приготовления. Мама с Машей садятся поближе к сцене, а я иду поздороваться с Александром, который в компании двух незнакомых мне женщин сидит в третьем ряду слева. Я начинаю просыпаться, и оттого мне кажется, что в серых глазах Александра плавают пузырьки масла. Проходя мимо него дальше по ряду, я касаюсь его белой рубашки: меня удивляет, что ткань накрахмалена. Несколькими рядами выше сидит какой-то знакомый мне епископ, чье имя я не могу вспомнить, и о. Зосима. Епископ радостно машет мне рукой и, показывая на меня пальцем, что тараторит Зосиме. Последний сдержанно кивает мне, я отвечаю ему тем же и иду дальше. В спину мне улыбается Александр: мне кажется, что к моей спине приклеилась улыбка Чеширского кота. Я не могу не расплыться в улыбке в ответ, словно зачарованная. Наконец, я нахожу свободное место, сажусь и представление начинается. Поначалу это именно представление: на орхестре появляются молодые ребята в зеленой военной форме и начинают танцевать. Когда музыка, наконец, стихает, на сцене появляется грифельная доска на колесиках, а перед ней - Маяковский. Он читает лекцию о своих стихах, что выглядит в общем-то довольно абсурдно. Минут через десять он запинается на полуслове, снова пытается продолжить связную лекцию, но безуспешно. Маяковский шуршит листами, на которых записана его лекция, извиняется, говорит, что "предложение куда-то убежало". Аудитория терпеливо ждёт. Наконец, кто-то "из зала" громко и с выражением произносит пару строк из одного из стихотворений Маяковского, и дар речи снова возвращается к оратору - лекция продолжается. Мне приходит сообщение на телефон: я вынуждена уйти с лекции и вернуться к своей работе третейского судьи. Александр продолжает улыбаться, Маша с большим интересом слушает лекцию, епископ всё время вытирает платком лоб, Маяковский смущенно теребит уголок листа, продолжая говорить. Я ещё раз оглядываю театр и, засунув руки в карманы, иду через парк Монсо к улице Сюрен.
Занятно, что, хотя все ощущения и события относятся к российской действительности, а персонажи, по большей части, - русские люди, действие происходит в Париже.