Иван БУНИН. ИЗ ЗАПИСЕЙ
Чьи-то замечательные слова:
- В литературе существует тот же обычай, что у жителей Огненной Земли: молодые, подрастая, убивают и съедают стариков. То же и в языке. Поглощается один другим. Многое уже исчезло на моей памяти.
Мой отец обычно говорил прекрасным русским языком, простым и правильным. Но иногда вдруг начинал говорить в таком роде:
- Я не червонец, чтобы быть любезну всем.
- Я в тот вечер был монтирован, играл отчаянно.
- Мы с ним встретились на охоте. Он сам рекомендовал себя в мое знакомство.
В этом же роде пели наши бывшие дворовые:
- Вздыхаешь о другой: должна ли я то зреть?
Досады таковой должна ли я стерпеть?
- Я часто наслаждаюсь
Любовных слов твоих…
- Уж сколько дён все мышлю о тебе…
- Любовь сердцам угодна,
Страсть нежная природна,
Нельзя спастись любви…
Старые дворовые употребляли много церковнославянских слов. Они говорили:
- Ливан (ладан), Краниево Место (Голгофа), дщица (малая дощечка), орлий (орлиный), седатый (седой), пядница (маленькая иконка, в пядь), кампан (колокол), село (в смысле: поле)…
Они употребляли вообще много странных и старинных слов: не надобе (так писалось еще в Русской Правде: «не надобе делать того»), Египет-град, младшие (меньшие) колокола, стоячие образа (писанные во весь рост), оплечные образа, многоградный край; средидневный вар (зной), водовод (водопровод), паучина (паутина), безлетно (вечно), дивий (дикий, лесной), лжа (ложь), присельник (пришлец, иноземец)…
Было это и в крестьянском языке. Мужика-лентяя и нищего называли:
- Пустой малый! Изгой, неудельный!
Изгоем же, как известно, назывался безместный удельный князь.
А не то кто-нибудь, бывало, говорит:
- Хочу в Кыев сходить, Богу помолиться…
И невольно вспоминаешь: «Бяше возле града Кыева лес и бор велик…»
- Ведь что ж, она мне не чужая, а жена родимая…
Или (когда нанимались в работники):
- Ну, когда такое дело, давайте, барин, рядиться…
Опять как в Удельной Руси:
«Зачали рядиться, кому пригоже на большом княжении быти…»
Потом - рядиться в смысле наряжаться:
- Тебе теперь нечего рядиться, ты вдова Божья, носить тебе надо одни смирные (темные) цвета…
И еще вспоминаю:
- К нам так-то однова странный (странствующий) старичок приходил. Смотреть любо! В ручке костылик, за плечиком - дерюжное влагалище (сума, кошель)…
А какая нелепая и чудесная образность была в языке деревни!
Идет босая девка - подтянуто-стройно, виляя только кострецами: на правом плече тяжелое коромысло, по концам которого лежит мокрое белье.
- Куда-й-то ты?
- На речку, белье полоскать.
- Да ведь нынче праздник, грех работать.
- Конечно, грех, кабы я дома была. А то какой же грех, когда я тут у родных гощу?
- Тебя, говорят, просватали. Что ж, хорош твой жених?
- Какой там черт хорош! Рот толстый, в нос гудит…
- В литературе существует тот же обычай, что у жителей Огненной Земли: молодые, подрастая, убивают и съедают стариков. То же и в языке. Поглощается один другим. Многое уже исчезло на моей памяти.
Мой отец обычно говорил прекрасным русским языком, простым и правильным. Но иногда вдруг начинал говорить в таком роде:
- Я не червонец, чтобы быть любезну всем.
- Я в тот вечер был монтирован, играл отчаянно.
- Мы с ним встретились на охоте. Он сам рекомендовал себя в мое знакомство.
В этом же роде пели наши бывшие дворовые:
- Вздыхаешь о другой: должна ли я то зреть?
Досады таковой должна ли я стерпеть?
- Я часто наслаждаюсь
Любовных слов твоих…
- Уж сколько дён все мышлю о тебе…
- Любовь сердцам угодна,
Страсть нежная природна,
Нельзя спастись любви…
Старые дворовые употребляли много церковнославянских слов. Они говорили:
- Ливан (ладан), Краниево Место (Голгофа), дщица (малая дощечка), орлий (орлиный), седатый (седой), пядница (маленькая иконка, в пядь), кампан (колокол), село (в смысле: поле)…
Они употребляли вообще много странных и старинных слов: не надобе (так писалось еще в Русской Правде: «не надобе делать того»), Египет-град, младшие (меньшие) колокола, стоячие образа (писанные во весь рост), оплечные образа, многоградный край; средидневный вар (зной), водовод (водопровод), паучина (паутина), безлетно (вечно), дивий (дикий, лесной), лжа (ложь), присельник (пришлец, иноземец)…
Было это и в крестьянском языке. Мужика-лентяя и нищего называли:
- Пустой малый! Изгой, неудельный!
Изгоем же, как известно, назывался безместный удельный князь.
А не то кто-нибудь, бывало, говорит:
- Хочу в Кыев сходить, Богу помолиться…
И невольно вспоминаешь: «Бяше возле града Кыева лес и бор велик…»
- Ведь что ж, она мне не чужая, а жена родимая…
Или (когда нанимались в работники):
- Ну, когда такое дело, давайте, барин, рядиться…
Опять как в Удельной Руси:
«Зачали рядиться, кому пригоже на большом княжении быти…»
Потом - рядиться в смысле наряжаться:
- Тебе теперь нечего рядиться, ты вдова Божья, носить тебе надо одни смирные (темные) цвета…
И еще вспоминаю:
- К нам так-то однова странный (странствующий) старичок приходил. Смотреть любо! В ручке костылик, за плечиком - дерюжное влагалище (сума, кошель)…
А какая нелепая и чудесная образность была в языке деревни!
Идет босая девка - подтянуто-стройно, виляя только кострецами: на правом плече тяжелое коромысло, по концам которого лежит мокрое белье.
- Куда-й-то ты?
- На речку, белье полоскать.
- Да ведь нынче праздник, грех работать.
- Конечно, грех, кабы я дома была. А то какой же грех, когда я тут у родных гощу?
- Тебя, говорят, просватали. Что ж, хорош твой жених?
- Какой там черт хорош! Рот толстый, в нос гудит…