На смерть поэта
"Сказано, что "Река времен в своем теченье уносит все дела людей..." Был, скажем, какой-нибудь великий писатель, трижды лауреат и орденоносец, создавал полупудовые романы-эпопеи или пел дифирамбы Братской ГЭС, и в ус не дул, и отдыхал не в каких-нибудь затрюханных Сочах, а честь-честью: кто на Лазурном Берегу, кто пониже чином - на болгарских Золотых песках. Полсотни лет не прошло после всего этого золотого времячка - и вот трюхаю я как-то за опохмелом мимо помойки. И груда книг возле нее набросана, когда-то самых знаменитых: "Белая береза", "Кавалер золотой звезды", "Сталь и шлак"... Подошел, поковырял ногой: но мне, спившемуся обывателю, ничего из этого добра не надо. И пошел кривой дорожкой за своей чекушкой.
А чуть погодя, но в то же лето, выхожу из метро, где книжный лоток, а под ним торчит картонный ящик "Уцененная литература". Апухтин там, Надсон - это понятно. И - роскошный том в красном переплете с золотом, творения поэта, в годы моей юности сотрясавшего Лужники и Политехнический музей. И вот - потонул этот пробивной мужик в коробке из-под бананов. Неглубока для него оказалась "пропасть забвенья". Но ему-то сейчас всё равно: он в Америке закантовался".
Юрий Стефанов. Драпа благодетельному времени
А чуть погодя, но в то же лето, выхожу из метро, где книжный лоток, а под ним торчит картонный ящик "Уцененная литература". Апухтин там, Надсон - это понятно. И - роскошный том в красном переплете с золотом, творения поэта, в годы моей юности сотрясавшего Лужники и Политехнический музей. И вот - потонул этот пробивной мужик в коробке из-под бананов. Неглубока для него оказалась "пропасть забвенья". Но ему-то сейчас всё равно: он в Америке закантовался".
Юрий Стефанов. Драпа благодетельному времени